Чтобы устоять на дрожащих ногах, Тара ухватилась за косяк, невольно восхищаясь такой открытой, незащищенной искренностью. Она тоже совершила ошибку: слишком быстро влюбилась в Леона, поощряла его, вела себя так, будто у них есть общее будущее.

— Неправда, — сказала она. — Тебе нужно искусство. Ты должен иметь возможность выразить…

Леон рассмеялся детским смехом — легким, невинным и веселым.

— Я могу получать удовольствие, рассматривая работы других художников. Я знаю, ты считаешь, я купил картину Ники, надеясь, что это поможет мне вернуть тебя. Так вот, — в голосе Леона звучала гордость: ведь он говорил правду, — сначала, как я уже сказал, так и было. Я думал, когда ты вернешься из Афин и увидишь, что я пытаюсь помочь твоему брату, ты простишь мне… мои прегрешения. Мне и в голову не приходило, что у Фло появится эта идиотская идея насчет его абстрактных скульптур. Клянусь! Но вот что забавно. После того как я прожил некоторое время с картиной Ники, я в самом деле полюбил ее! Каждый раз, когда я вхожу в свою гостиную, я ощущаю солнечный свет — ты ведь знаешь, его цветы освещены солнцем, эта картина вселяет в меня надежду. Мне хочется лечь среди этих цветов и мечтать, как я когда-то делал мальчишкой.

— Леон, ты не можешь отказаться от искусства! — Ее лицо было белым, как мрамор на стенах.

Он притянул ее к себе, спрятал лицо у нее на груди. Его руки обнимали ее бедра.

— Ладно! Я тебя люблю. Ты мне нужна! Если тебе нужно искусство, я им займусь. Стану студентом и научусь всему. Я попытаюсь, только не уверен, что у меня получится. Это же означает возвращение к самому началу. Но если тебе нужно это, если это еще один шанс, который ты хочешь мне дать, я готов попробовать.

Тара ласково провела рукой по его волосам. Он оказался между двумя мирами — между тем, кем он был раньше, и тем, кем он мог стать. В ней он видел мост, который может соединить эти миры. Должна ли она стать таким мостом? Любит ли она Леона? Можно ли любить одновременно двух мужчин, причем по-разному? Она знала, самая серьезная битва у Леона впереди. И Тара решилась: он должен выстоять в одиночку.

Она сняла его руки со своих бедер, неохотно вернулась в комнату и принесла оттуда манто из голубого песца.

— Даже мне сегодня очень трудно о чем-то говорить, так все перепуталось. Я тебе никогда не лгала. Я думала, ты олицетворяешь собой все, что я хотела видеть в мужчине. Но чего я не знала до последней недели, — она тщательно подбирала слова, — это как близок мне Димитриос. Ты сказал, что мы с ним разные, но на самом деле это не так. И самое грустное, Леон, в том, что, не появись ты в моей жизни, я могла бы так и не понять, насколько… мне дорог Димитриос. Только когда я перестала доверять тебе, я смогла разглядеть его.

Тара заметила яростную вспышку в глазах Леона.

— Димитриос? — прошептал он изумленно. — Теперь?

Ей было ужасно его жаль, но она молча кивнула головой и очень мягко протянула ему манто.

— Мне кажется, нам некоторое время не стоит видеться, Леон. Нам обоим нужно понять, что произошло. Сейчас мы расстроены, все запуталось, и, учитывая мои чувства к Димитриосу и к тебе, — я хочу сказать, что отношусь к вам по-разному, — но сейчас я, правда, не в состоянии в этом разобраться. — Тара задержалась в дверях. — Не ругай себя за Ники. Я сама попросила тебя помочь ему. — Она уже не говорила, а шептала. Какая-то часть души тянулась к нему, ей хотелось обнять его, заглушить ею же нанесенную боль. — Я все еще на твоей стороне, Леон. На твоей лучшей стороне. Той, которую я всегда буду любить, — сказала она.

Леон бесшумно скользнул на холодный мраморный пол, уставившись на закрывшуюся дверь.

Глава тридцать первая

Перри обнаружил жену в гостиной, где она сидела в одиночестве. Никто не открыл ему дверь, так что пришлось воспользоваться своим ключом, чего, он был уверен, никогда раньше не делал. Пришлось также самому повесить пальто в шкаф. Тоже необычное событие. И теперь Блэр одна сидит в гостиной. Не пьет. Не читает. Не играет на рояле. Вообще не делает ничего. Просто сидит. Даже музыку не слушает.

Перри направился к бару. В ведерке нет льда. Он налил себе виски в стакан и кинул туда два кубика льда из морозильника. Затем осторожно повернулся к жене. Что-то было неладно.

— Что случилось? Где Майк и Мэри? Что ты тут делаешь одна?

Блэр даже не взглянула на него. Она сидела, сложив руки на коленях, и рассматривала их. Ногти покрашены в красный цвет, как обычно. Но голос звучал слабо.

— Я на сегодня всех отпустила.

— Что ты имеешь в виду — всех? И Уильяма? Если я правильно помню, у нас сегодня гости к ужину, и он должен был их встречать. Так ведь? — Никакого ответа. — Блэр? — Терпение Перри начало иссякать. — Где наши слуги? Где наши коктейли? Чего это ты тут сидишь, как потерянная душа?

Блэр взглянула на мужа с настоящей мольбой в глазах и сжала руки еще сильнее, чтобы не поддаться панике, которая постепенно наваливалась на нее в течение всего дня. В этот вечер она решила разобраться в себе.

— Перри, что ты любишь?

— Блэр! — Перри шлепнулся на диван рядом с ней. Недоумение сменилось гневом. — Отвечай же!

Она снова взглянула на руки.

— Я отпустила всех на сегодня и отменила ужин, чтобы иметь возможность побыть одной у себя дома. Знаешь, Перри, я ведь никогда не бывала одна в собственном доме? И это очень странно. Я знаю, что хочу быть здесь одна, но я не знаю, что здесь делать.

— Блэр! — Перри встал и пошел к телефону. — Ты, наверное, заболела. Я вызову Мэри и позвоню врачу. Какого врача ты предпочитаешь? Для головы или для тела?

— Не надо звать слуг. Я же сказала — я их отпустила.

— Значит, ты их отпустила. А я собираюсь вызвать их снова. Они же живут здесь!

— Не сегодня. Я сняла им номера в гостинице.

— Что ты сделала? — Перри так и замер с телефонной трубкой в руке. — Нет, Блэр, ты действительно заболела.

Блэр снова посмотрела на него. На этот раз он заметил в ее глазах смятение. А может быть, страх?

— Нет. Хотя, возможно. Перри, пожалуйста, ответь мне. Что ты любишь?

— Что за вопрос? Я люблю все, что я делаю, иначе я бы этого не делал. Я люблю тебя, детей, своих родителей. Я люблю забавных малышек, и я люблю лед в ведерке, когда прихожу домой. Блэр, знаешь, это все на тебя очень не похоже.

— Да, знаю. Но я спросила тебя потому, что сама я не знаю, что я люблю. С той поры, как мы вернулись из Палм-Бич… Я не знаю… То есть, конечно, я люблю тебя, детей и маму, но вас я люблю автоматически. Мне бы хотелось знать, что я выбрала, чтобы полюбить? Возьми, к примеру, Тару. Она любит свою работу. Она ее выбрала, потому что любит.

— Блэр! Мы всего три дня как вернулись. Это же смешно. Ты разогнала слуг и отменила ужин, чтобы подумать, что ты любишь! Конечно, после такого события нужна разрядка, тем более что у тебя впереди еще открытие музея. Но постарайся вспомнить, зачем ты затевала эту вечеринку и почему взялась за строительство нового крыла. Потому что ты любишь искусство. — Она наконец сосредоточилась на нем. Он продолжал: — Послушай, ты любишь одежду. В прошлом году ты потратила двести тысяч долларов на тряпки, и это не считая мехов. Ты любишь обставлять дом. Один Бог ведает, сколько ты объехала, чтобы добыть эту вазу четырнадцатого века. Будет тебе кукситься! Давай улыбнись, как ты умеешь улыбаться, и мы пойдем куда-нибудь поужинать. Как насчет «У мамы Розы»? Там обязательно будет кое-кто из наших знакомых, мы съедим лазанью, и ты сразу почувствуешь себя лучше.

— Нет, я не люблю украшать интерьер. Просто принято этим заниматься. Я что хочу сказать, дом должен быть меблирован. И мне не нравятся тряпки. В смысле, я их не люблю. И я не люблю искусство. Это просто игрушка, как и все остальное. Что я сама делаю, кроме как даю деньги и собираю их с других? Архитектор, выбранный моей матерью, спроектировал здание. Кронан, хотя ему это было ненавистно, наполнил его предметами искусства. Ох, Перри, большинство людей на вечеринке были нуворишами. Им повезло. Они заработали свои деньги с помощью профессии, которую выбрали. Они могли стать тем, кем захотели.

— А ты не могла? У тебя всего-навсего хандра.

— Нет. От нас ожидают, что мы будем теми, кто мы есть, потому что мы такими родились. Разве ты не понимаешь, что я хочу сказать? Что я люблю из того, что я сама выбрала? Когда человек любит, он любит что-то из всего другого. Людям, у которых нет денег, приходится выбирать. Каждое поколение движется от одного экономического образа жизни к другому. Только мы никуда не движемся. Мы просто есть, и делаем и любим то, что нам положено.

— Чепуха. Такие люди, как мы, делают самые разные вещи, включая работу. Они тоже работают. Декораторами. Дизайнерами. Редакторами.

— Да, но только в определенных сферах. Даже наши дети, которые будут работать, — не потому, что в этом есть нужда, а потому, что это стало принято в светских кругах, — даже они очень ограничены в своем выборе. Что все скажут, если Мишель вдруг заведет себе маленький бутик и станет торговать одеждой, как когда-то Фло? Ее будут считать просто торгашкой. Такого никогда не примут. — Блэр помолчала. — Послушай, я уже много лет хотела переспать с Кронаном Хагеном. Он всегда умудрялся увильнуть. Не потому, что очень любит свою жену или еще из-за какой-то подобной ерунды, а потому что он любит Бога. А Бог сказал: «Нет!» Сегодня я с ним обедала и впервые попробовала понять, почему мне всегда хотелось переспать с ним. Я не влюблена в него. Мне он даже не очень нравится. Но и неприязни к нему я не испытываю. Понимаешь? У меня не больше причин хотеть переспать с ним, чем было резонов выйти за тебя замуж. Просто так сложилось. Я чувствую себя рыбой, которую несет по течению, рот открыт, глотаю все, что ни попадется. И все наши друзья такие же. Один говорит другому: почему бы тебе не стать редактором в нашем издательстве? И не потому, что ты что-то знаешь о литературе, а потому, что, если ты будешь у нас работать, мы сможем публиковать мемуары многих хорошо известных наших друзей и они будут продаваться на ура из-за своего имени. А другой говорит: почему бы тебе не заняться устройством интерьеров? У тебя есть вкус, и все твои друзья станут твоими клиентами. Это все взаимосвязанная игра влияний и громких имен. И эти люди делают карьеры, глотают профессии точно так же, как я заглатываю мир искусства.