Кронан объяснил, что лифтов в здании нет. Архитектор задумала внутреннюю часть так, чтобы создать ощущение предвкушения, она считала: искусство — личное дело каждого, и само здание должно эмоционально подготавливать посетителя к необыкновенному зрелищу и помогать ему следовать определенными путями, но в своем темпе.

Треньканье заставило Тару поднять глаза к потолку. Что-то большое, под влиянием вентиляции музея, вращалось ленивыми кругами под призмой неба. Его многочисленные висящие части, выкрашенные в яркие цвета, показались Таре игрушками из детского сада для малышей-гигантов. «Довольно занимательно, — подумала она, — но какое это имеет отношение к изобразительному искусству? Разве это не просто предмет для развлечения?»

Их звала крылатая лестница, и они с Кронаном начали подниматься к залу с основной коллекцией. Снова у Тары появилась надежда — уж больно хороша была лестница. Тут архитектор преуспела, на какое-то мгновение Тара даже забыла, для чего пришла, и ей захотелось увидеть всю коллекцию. Мир, в который она попала, не был отражением настоящего, не представлял он собой взгляда в будущее. Скорее, это была странная реинкарнация прошлого. Тара почувствовала, как тает ее возбуждение. Она велела себе не торопиться, смотреть на все как можно объективнее.

— Первая секция содержит работы первых «мастеров» раннего модернизма, — сообщил ей Кронан. — Здесь мы можем проследить рождение искусства двадцатого века после импрессионизма.

— Но все это напоминает африканских примитивистов, — возразила Тара, стараясь, чтобы голос ее звучал ровно. Она вспомнила племенные маски, которые таращились на нее со стен яхты Готардов. «А может, я что-то упустила?» — задумалась Тара. Где в этом искусстве оригинальность? Настоящее примитивистское искусство выполняется настоящими примитивными художниками, поэтому оно обладает такой силой, такой целостностью. Все, что здесь, — вторично.

— Вы не могли бы мне пояснить, почему это искусство так важно? — спросила она Кронана. — Когда я училась в средней школе, я посещала подобные выставки, но — увы — большая часть этих предметов искусства ни о чем мне не говорит. Я и раньше никогда к нему серьезно не относилась. А сейчас просто не знаю, что и думать.

Кронан провел ее к одной из секций зала.

— Боюсь, я и сам все это не слишком хорошо понимаю. Они говорят, что вот эти картины, — он показал на стену, — наиболее значимы в двадцатом веке, потому что они создали новую манеру смотреть — одновременно с нескольких точек зрения. Они говорят, что кубизм отразился впоследствии на всем искусстве.

— Возможно, но ведь египтяне выразили ту же идею в своих рельефных рисунках еще несколько тысячелетий назад. И делали они это, чтобы помочь пониманию предмета, а не дробить его. Так же поступали и этруски. — Она подошла к фантастической картине с очаровательными сказочными персонажами, как бы парящими в воздухе. — А это похоже на рисунки на керамике с острова Скирос, которым около четырехсот лет. Темы, разумеется, разные, но стиль тот же самый. А, теперь припоминаю, это тот самый художник, который нарисовал эти огромные висящие штуки перед оперным театром «Метрополитен».

Заметив в коридоре часть огромной скульптуры, Тара вспомнила, зачем пришла, и решительно направилась к ней. Поскольку ей было невдомек, что следует искать, приходилось рассматривать каждую скульптуру, чтобы найти те, что принадлежат Леону. Нет, только не эта. В этой смешались и переплелись африканские и восточные образы, образуя существо-гибрид, призванное внешними признаками изобразить внутреннюю боль. Впечатление скульптура производила сильное, но она была поразительно злобной. Тара прочитала табличку и с облегчением вздохнула. На этот раз пронесло, имя было незнакомым.

Стоящий за ее спиной Кронан тихонько хмыкнул, коснулся ее локтя и повел дальше, в конец зала.

— У вас на удивление свежее восприятие, — сказал он, недоверчиво качая головой. — Я никогда еще не встречал человека, который так ясно может высказать свое мнение, утверждая при этом, будто не знает, что и думать.

Тара улыбнулась. Он был самым «гуманным» директором музея, какого ей только приходилось встречать. Без всякого гонора. Поразительно откровенен насчет своего собственного невежества в определенных вопросах, будь оно реальным или мнимым. Работать с такими людьми — одно удовольствие. Перед тем как войти в дверь, которую он открыл для нее, Тара задержалась, разглядывая каменную маску, установленную на пикообразном стержне, который, казалось, был слишком хрупким, чтобы выдержать ее. Половина маски — лицо человека, другая половина — морда зверя. Та, что была лицом, представляла собой мужчину с усами и бородой, вторая — рыло животного с бакенбардами и единственным торчащим вперед зубом. Плотоядный зверь. Поверхность и линии скульптуры были гладкими, угловатыми и современными, но и здесь содержание являлось всего лишь повторением старой избитой темы. Имя художника было ей неизвестно.

— Мужчина, получеловек, полузверь, — пробормотала Тара с облегчением, снова обретя способность дышать. Она повернулась к Кронану. — Это модернизированная версия скульптуры из каменного века, найденной в Испании, в Эль-Джуфе, — сказала она. — Как вы думаете, кем мы сегодня стали — человеком или зверем? — Она улыбнулась ему через плечо.

Кронан так удивился, что не нашелся с ответом, и вежливым жестом пригласил ее в следующую комнату. Он чувствовал, как учащается пульс, и все же сумел пошутить:

— Диким или укрощенным? Цивилизованным и рациональным или жестоким и действующим по воле инстинктов? Религия называет это дихотомией: «Бог и дьявол». — «А я называю это мной», — подумал он. — Не знаю, — сказал Кронан вслух, — возможно, и есть люди, которые полностью человеки. Если судить по насилию, которое бушует в мире, то многие хуже, чем звери, но этот мотив человек многие века обходил без всякой на то причины. Большинство из нас, я уверен, прокляты и несут качества и того и другого. Ведь, если разобраться, это проклятие — быть человеком, не правда ли? Человеком, который вечно разрывается между служением Богу и служением дьяволу? — «Но сильные не поддаются животным страстям. Только слабые среди нас не выдерживают», — пронеслось у него в голове, и он почувствовал себя обессиленным: такая тяжелая волна вины на него накатила.

Тара не ответила. Она молча вошла в комнату.

— Ой! — Она остановилась на пороге. — Этот зал еще не закончен. Что здесь будет?

Кронан растерянно сел на одно из деревянных сидений, находящихся в комнате, и пожалел, что Блэр опаздывает. Это искусство чуждо ему, а эта молодая женщина проявляет такую заинтересованность, что заслуживает лучшего гида.

— Да нет, комната в основном закончена, — сказал он, стараясь отделаться от наваливающейся на него депрессии. — Пока еще не установлены визуальная и звуковая системы. Они будут способствовать прохождению солнца и облаков по полотнам, а также воспроизводить звук, который мы слышим, когда подносим к уху раковину. Так мне сказали. Не знаю, каким образом можно передать этот звук, но… — Он замолчал, потом продолжил: — Это комната для медитации. Религиозная комната, так мне сказали. Идея была взята у небольшого современного музея в Хьюстоне, где выставлены все эти черные полотна. Я не помню, кто художник. Все это снабжено различными современными приспособлениями и приближено к Средневековью с помощью церковных скамей, так мне сказали… — Его голос потонул в зловещей тишине.

Тара оглядывала восьмиугольное помещение, в котором находилась. Теперь она разглядела, что восемь стен были не покрашены, а завешаны огромными вертикальными прямоугольниками. Все полотна казались абсолютно одинаковыми, но при ближайшем рассмотрении обнаруживалось, что цвета несколько отличаются. Общее впечатление — что цвет черный, но, если смотреть подольше, можно было разглядеть намек на зеленое и пурпурное. В комнате больше ничего не было, за исключением чего-то, напоминающего деревянные скамьи в церкви, разрисованные стершимися надписями. Или это граффити? Перед каждым полотном стояли стулья. Кроме того, поперек комнаты лежал кусок чего-то железного, нечто вроде прямого бруса, который, казалось, остался после недавних строительных работ. Тара попыталась себе представить, как выглядела бы комната после завершения отделки — вместе с шумом раковины, солнечными лучами и бегущими облаками и ликвидированными остатками строительных работ. Неужели комната для медитации?

Кронан тихо сидел в одном из рядов. Он казался потерянным. Что-то в его согбенной позе вызывало сочувствие. Он сказал, что не понимает такое искусство. Тогда ему приходится тяжело, ведь он вынужден руководить всем музеем. Таре захотелось, чтобы поскорее пришла Блэр и просветила ее насчет этих темных полотен. Она села рядом с Кронаном. Пожалуй, им стоит отдохнуть — он уже пожилой человек, а ходит с ней битый час.

— Просто не знаю, что обо всем этом думать, — призналась Тара. — И вообще, зачем в музее комната для медитации?

— Когда-то я бы задал тот же вопрос, но сегодня меня уже ничто не удивляет. Более того, мне это представляется логическим продолжением того направления, каким уже некоторое время следуют музеи, — боюсь, они вмешиваются в традиционную роль религии. Как будто люди могут думать, что, глядя на предметы этого искусства, они впитывают в себя заключенную в них религиозную составляющую. В последние годы сильно увеличилось число посетителей музеев, но это не значит, что большее количество людей осознали важность искусства. Лично я не думаю, что они приходят, чтобы посмотреть на искусство, — они приходят найти Бога. Раз так, то комната для медитации в музее вполне в порядке вещей, не находите?

Тара сидела и молча смотрела на Кронана. Он поставил локти на колени, пристроил подбородок на сложенных ладонях и был явно погружен в собственные мысли. «Возможно, эта комната и в самом деле выполняет свою функцию», — подумала она.