К концу вечеринки Блэр заинтересовала Перри настолько, что он возжелал переспать с ней. В ту ночь ей и в голову не могло прийти, что они поженятся. Он был всего лишь еще одной импровизацией, еще одной непредсказуемостью, с которой ей хотелось справиться. В конечном итоге контролировать Перри оказалось довольно легко. После того как она, к своему удовольствию, выяснила, что заявление Перри насчет незаинтересованности в сексе было всего лишь уловкой, чтобы затащить ее в постель, она взяла их взаимоотношения под свой контроль. Но тогда на нее произвело впечатление то, что у него хватило изобретательности удивить ее.

Блэр взглянула на руки Уильяма на руле лимузина: большие и немного красные. Наверное, как и ловец омаров, Уильям был большим во всех местах. «Наверное, к нему не придется пририсовывать увеличенный член», — подумала она.

Блэр беспокойно поерзала по сиденью и снова потрогала пальцами топазы. Затем улыбнулась и закусила нижнюю губу, как ребенок, готовящийся к новой выходке. Забудь половые органы в искусстве. Забудь двадцать тысяч спичек как предмет искусства. Есть идея получше. Она зажжет реальный огонь в реальном человеке. Блэр взглянула на часы. Похоже, на встречу с Тарой у музея придется немного опоздать.

Она велела Уильяму отвезти ее в Куинз, на Пятьдесят девятую стрит.

— Мне кажется, там есть крытый рынок под мостом, — сказала она и нажала на кнопку, закрывающую шторку, которая отделяет салон от шофера.

Уильям повернул за следующим углом, стараясь сделать это плавно, чтобы не качнуть пассажирку, и направился на восток. Сначала в Бруклин, а теперь в Куинс? Под двумя разными мостами? Какой странный маршрут. Что же, скоро станет ясно, куда ее везти. Он сунул в прорезь диск с концертом Моцарта и отрегулировал звук. Чистый звук флейты плыл сквозь основную тему, исполняемую арфой, песня флейты поднималась и падала, как бы кружась вокруг мелодии. Не слишком громко, но и не слишком тихо. Миссис Готард давала на этот счет четкие указания. Он подъехал к въезду на нижний уровень моста.

Блэр почувствовала подъем, вызов. Ее голос четко прозвучал по интеркому:

— На другой стороне поверни направо и вниз, под мост. — Она выглянула в окно, ее внутренний ритм звучал в унисон с колесами машины, крутящимися по железной решетке.

Когда они проехали Квинс и повернули в аллею, находящуюся в стороне от основного потока машин, она заговорила снова:

— Ладно, Уильям. Теперь выключи двигатель и, пожалуйста, иди сюда. Ты мне кое для чего нужен.

Уильям не разглядел никакого крытого рынка, но послушно выключил двигатель, вышел из машины и открыл заднюю дверцу.

Его рука сжала ручку.

Он медленно вернулся к передней дверце, вытащил диск с концертом Моцарта и заменил его диском из коллекции мистера Готарда. Через стереосистему разнеслись громкие, странные, рваные звуки. Затем он вернулся к задней дверце.

Уильям почувствовал, как ослабело его тело, но тут же налилось новой силой.

Блэр Готард сидела в углу, положив одну ногу в красном сапоге на бар. Кроме сапог на ней ничего не было. Разве что воротник из топазов, отбрасывающих лучи на обнаженную грудь, и распахнутое белое меховое манто с капюшоном, доходящим до горящих лихорадочным блеском глаз.

Он влез в машину.

Глава двадцать первая

«Холодный, живительный и ясный день, как будто специально созданный для того, чтобы узнать правду», — думала Тара, стоя вместе с Кронаном на закрытом мосту, ведущем в новое крыло музея Харрингтонов. Когда шофер Готардов позвонил из машины и сказал, что Блэр опоздает, Кронан с нескрываемой гордостью предложил самостоятельно провести Тару по старому крылу. «Очень приятный человек», — решила Тара.

Для Тары Блэр была существом из какого-то романа. Просто уму непостижимо, как некоторые люди могут родиться с таким изобилием возможностей. Со стальным магнатом, прапрадедушкой Блэр, явно стоило познакомиться. Кронан рассказал, что, по слухам, Лиленд Холмс Харрингтон тратил в год около десяти миллионов на искусство. Обилие сокровищ в старом особняке служило доказательством правильности этих подсчетов. В его время это были очень большие деньги. Кроме того, Тара никак не ожидала увидеть такого разнообразия значительных работ в одной частной коллекции. Помимо прекрасных картин и скульптур, Харрингтон собрал самую большую частную коллекцию бронзы, а также поразительные образцы портретных миниатюр и драгоценностей. Это было его последним увлечением, пояснил Кронан, ему он обязан своей репутацией эксцентричного человека. У него была навязчивая привычка держать левую руку в кармане, и многие считали, что у него что-то с рукой. На самом же деле старик постоянно перебирал в пальцах какую-нибудь драгоценность — маленькую брошь или древний ограненный камень. Эта привычка и послужила толчком к образованию уникальной коллекции драгоценностей. Пятьсот экспонатов представляли пять веков развития ювелирного искусства — от египетских амулетов через Грецию к эпохе Возрождения и дальше.

Тара уже заметила особое пристрастие Блэр к драгоценностям. Теперь она поняла причину этого. Как можно не заиметь такого пристрастия, если растешь среди таких чудесных вещей? Сын Харрингтона, отец Блэр, специализировался на оружии. Он внес свой вклад в обустройство особняка, превратив центральный солнечный двор в отдел музея: множество извивающихся дорожек давали возможность совершать пешеходные экскурсии для осмотра экспонатов, которые представляли собой выдающиеся работы великолепных мастеров.

Благодаря этому саду, по словам Кронана, мать Блэр потянуло к садоводству, и именно она приподняла и огородила внутренний двор, превратив его в четырехъярусное сооружение, где были представлены различные экзотические деревья, растения и редкие виды птиц. Итак, Блэр (поколение, которое не занималось собиранием предметов искусства) могла идти своим путем без чьего-то влияния. Интересно посмотреть, как она проявила себя в новом крыле. Но целью визита Тары было увидеть только несколько экспонатов, а именно — работы Леона.

Сквозь застекленную стену моста она видела неподалеку Центральный парк. Сегодня у нее будет возможность взглянуть на то, что теперь «продается» в искусстве. Ей вспомнились слова Димитриоса: «Нам безразлично, в чем заключается правда, мы всего лишь хотим знать ее». Почему же у нее такое ощущение, что ей понадобится мужество, чтобы узнать эту правду? Потому что ей небезразлично, в чем эта правда заключается, призналась она себе. В глубине души ей хотелось, чтобы правда оказалась такой, какой хочется ей.

В том месте, где Пятая авеню соприкасается с парком, Тара разглядела какой-то массивный объект и, указав на него Кронану, сказала:

— Эта абстрактная скульптура поставлена в том месте, где когда-то была скамейка, не так ли? Я помню, на ней всегда сидел старый бомж.

— О, да, — кивнул Кронан. — Самое смешное, что эта «скульптура», за которую город заплатил четыреста тысяч долларов, по-прежнему служит той же цели. — В конце произведения искусства действительно скорчилась безмолвная фигура.

— Четыреста тысяч? Вы, наверное, шутите? Это такое искусство представлено в новом крыле?

— Увидите сами. Блэр должна вот-вот появиться, — сказал Кронан. — Не знаю, что ее задерживает, она всегда очень пунктуальна. Новое крыло — ее детище, не мое, но мы могли бы начать экскурсию и без нее. У нас там представлены самые разные вещи. — Он произнес там таким тоном, будто это был другой континент, а не улица через дорогу.

Кронан был прав насчет дизайна. Тара почувствовала лихорадочное возбуждение, когда они приблизились к входу в «детище» Блэр. Дизайн просто потрясал. Мост, соединяющий оба крыла, незаметно переходил в винтовую лестницу, по которой человек не столько спускался, сколько скользил к нижнему уровню, где находился вход в музей. В отличие от старого крыла, где предметы искусства разных периодов располагались произвольно, здесь модернистское, абстрактное и современное искусство было представлено в хронологическом порядке. Так решил Кронан. Поэтому все посетители начинали обзор в одном и том же месте, неважно, шли они в музей по мосту или просто перешли через улицу.

Прямо перед лестницей, по которой они только что спустились, и до входной двери в вестибюль лежали внушительного вида плоские, корявые листы ржавого металла, заменяющие «кафель»; можно идти либо по ним, либо с большим трудом пробираться по узким, растрескавшимся (или изъеденным коррозией) асфальтовым полоскам по краям. Тара в сомнении остановилась.

— Вы можете на это наступать, — предложил Кронан.

— Это предмет искусства? — спросила она.

— Так говорят. Это пожертвование корпорации. Полагаю, они просто не знали, как от этого избавиться. Это творение произвело настоящий фурор в их штабе на Шестой авеню, даже попало во все газеты. Художник положил эти листы прямо у главного входа в здание, как здесь. Все знали, что это произведение искусства, и никому не нравилось шагать по нему, хотя художник предупредил, что он не возражает. Но и попадать на работу каждый день кружным путем служащим тоже не нравилось. Некоторые из них все же привыкли шагать по этим листам, но каждый раз у них портилось настроение. Другие пользовались запасным входом, чтобы вообще этого не видеть. А кто-то даже отправился в мэрию с протестом, потому что это сооружение было установлено на общественном тротуаре. Теперь оно здесь, у нас. Кто знает, как прореагируют посетители музея? Это шутка, не обращайте на нее внимания.

Тара осторожно двинулась через центр… чего? Как может нравиться художнику, чтобы люди топтали его работу? Тара вспомнила скульптуру Ники и спор в студии Дорины по поводу абстрактного искусства.

Главная лестница была выполнена из светлого гранита, стекла и сверкающей стали. Она раскрывалась, подобно гигантским крыльям, с другой стороны вестибюля, маня посетителя подняться на первый этаж и взглянуть на… какие художественные ценности?