— В чем проблема? — спросила она учительницу. — Мне это представляется довольно точным изображением женской груди.

Леон не посмел засмеяться, он так же смутился, как и учительница. В тот день, когда мать зашла к нему в комнату, чтобы поцеловать на ночь, она сказала: «Если ты хочешь заняться лепкой вместо рисования, тебе просто следовало сказать мне». На следующий день он нашел в своей комнате глину и инструмент для лепки. Отец только заметил: «Твоя мама сказала, что тебе нравится лепить. Что же, флаг тебе в руки и вперед! — затем добавил, подмигнув жене: — Только в следующий раз лепи две груди. Нечестно оставлять даму кособокой, как ты думаешь?» И все. С того дня он так или иначе занимается лепкой.

Леон на секунду прикрыл глаза, почувствовав легкую головную боль, зарождавшуюся около виска. Он крепче сжал бокал, дожидаясь, когда боль уйдет. Наверное, это из-за выстрелов. Он повертел головой, чтобы расслабить шейные мускулы, и возобновил наблюдение за Тарой, даже не пытаясь скрыть своего интереса. Похожа ли она на богиню? Нет, она стройнее и более напряженная. Более живая. Изнутри. Греческая туника была на Блэр. Тара же предпочла простое летнее платье и сандалии. Но мысленно он лепил задрапированное тело Тары. Складки ее грубой хлопчатобумажной юбки казались мягче шелка Блэр. И ее глаза тоже. Серые. Невинные. Детские глаза на лице взрослой женщины. У Блэр были длинные белокурые волосы, распущенные и переброшенные через одно плечо, как у богини. У Тары волосы черные, откинутые с лица, как будто она только что вышла из душа. И тем не менее именно Тара будила в нем воспоминания о гордой, но податливой женственности, которую он обожал в греческих статуях.

Эти мысли его беспокоили. Он подвинул свой стул к Димитриосу и задал вопрос, ответ на который отлично знал:

— Почему та фигурка греческого атлета, которую вы нашли, была обнаженной? Греческие атлеты всегда выступали обнаженными?

Тара ответила раньше, чем Димитриос успел открыть рот.

— Да, атлеты, участвовавшие в Олимпийских играх, были нагими, дабы показать физическую красоту во всем ее совершенстве. А может быть, кто знает, правдива старая легенда, — она насмешливо улыбнулась. — Рассказывают, что во время бега в Афинах трусы у атлета соскочили и он запутался в них у самого финиша. Поэтому соревнующиеся жители Афин еще до заката солнца приняли закон о наготе. Кроме того, — продолжила Тара, когда все посмеялись над ее рассказом, — так ведь удобнее, не находите?

Глаза уже не были мягкими, они сверкали в ответ на подковырку Леона. Кто этот человек, который так настойчиво на нее таращится? Ей можно не смотреть на него: его образ запечатлелся в ее памяти с первого взгляда, и она постоянно ощущала его присутствие. Тара помнила твердую линию подбородка, высокие скулы, широкий и высокий лоб, зеленые глаза — цвета морской воды на той глубине, где она нашла своего атлета. Во время короткой паузы она подняла глаза на луну, удивляясь, почему воздух вдруг стал таким неподвижным. Молчаливое небо над ней будто затаило дыхание — казалось, оно чего-то ждало. Все попытки отвлечься не принесли результата. Думать она могла только о зеленых глазах Леона Скиллмена. Безумие какое-то. Его взгляд ее нервировал: она ощущала в нем определенный подтекст.

Любопытно. Пожалуй, стоит попробовать», — думал Леон, наблюдая, как снова смягчились и потемнели глаза Тары, когда она смотрела в ночь и улыбалась.

Перри Готард откинулся в своем шезлонге и пригладил посеребренные виски мягкими ладонями рук с отличным маникюром. Какая великолепная шутка: Леон и Блэр задают совершенно очевидные вопросы, а этот простак Димитриос и очаровательная, наивная Тара отвечают им с полной серьезностью. Merde[1]! Если не считать невыразительного Димитриоса, они составляют группу очень красивых людей: Тара, не ведающая о своей красоте, которая скорее оттеняет красоту его жены, а не соревнуется с ней. Жена же, как обычно, идеальна. И Леон, зеленые глаза смеются, тело за недели на солнце стало бронзовым. Может, сегодня вечером на дне бутылки из-под шампанского окажется menage a quatre[2]! Перри выбросил еще одну пробку в море. Нет, невозможно. Девушка слишком серьезно к себе относится. Жаль, когда женщина так себя ведет, такое добро пропадает.

— Итак, вы последовали за вашим профессором из университета в музей? Сегодня ведь как: отыщите успешного мужчину, и вы не только обнаружите рядом женщину, но тоже успешную женщину. Что в таком случае притягивает: любовь, должность или власть?

Тара ласково взяла Димитриоса под руку.

— Я последовала за этим мужчиной, потому что он оказался одним из самых известных исследователей классической греческой цивилизации. Понимаете, мы с ним живем в пятом веке до нашей эры. А еще потому, что он мой лучший друг и присматривает за мной, как курица-наседка и… Почему вы смеетесь?

Блэр, все еще смеясь, повернулась к мужу. Было совершенно ясно, что Димитриос относится к своей протеже далеко не по-отечески. Но, судя по искренности ответа молодой женщины, она была абсолютно не в курсе глубины чувств ее босса.

Перри пришел на выручку.

— Пойдемте, я покажу вам наш маленький дом.

Он повел Тару по палубе, они любовались морем, ночными звездами и луной. Почувствовав легкое дуновение северного ветра, Тара подумала: утром нужно будет опустить дополнительные якоря, чтобы удержать их судно над тем местом, где они работают, на перепутье того Древнего мира около острова Кифера, где родилась Афродита. Впервые этот участок обнаружили искатели губок в начале двенадцатого века, но только теперь, с наиболее совершенным водолазным оборудованием, он был обследован более серьезно. Ею. Тара вспомнила об атлете, которого она нашла днем, и ее охватило приятное возбуждение.

Когда они спустились вниз и оказались в жилом помещении, Перри включил радио в гостиной и подошел к бару.

— Покрепче выпивки не желаете?

— Нет, спасибо, я ограничусь шипучкой. — Тара оглядела роскошное, просторное помещение, обставленное мебелью, которую не всегда встретишь даже в очень богатом дома. Странно, подумала она, взяв со стеклянного кофейного столика грошовую свистульку, встретить такой предмет среди окружающей роскоши. Для пущего эффекта?

Перри достал из холодильника при баре новую бутылку шампанского, открыл ее и вышвырнул пробку в иллюминатор. Долил шампанского в ее бокал.

— Как скажете, моя русалка. — Себе он налил виски со льдом.

— Знаете ли, мы, Блэр и я, коллекционируем предметы примитивного и народного искусства.

Он жестом показал на африканские племенные маски, развешанные по стенам. Как и свистулька, они были явно не на месте в этой сверкающей комнате и вызывали странное ощущение.

— Правда? — Тара пожалела, что спустилась вниз с хозяином яхты. Ей всего лишь хотелось разорвать наваждение, вызываемое взглядом Леона. — А какие скульптуры делает Леон? — спросила она, бездумно крутя свистульку в руке.

Перри выглянул в иллюминатор: пробка все еще лежала на воде, тихо покачиваясь в лунном свете. Наверное, не надо ему гоняться за этой юбкой. Но Леон молча флиртовал с ней весь вечер, хотя она вроде бы не проявляла к нему никакого интереса. И потом, пошла же она сюда с ним…

— О, Леон делает серьезные вещи. Знаете, такие огромные. Героические. Может быть, потанцуем?

Одной рукой он обнял Тару за талию и начал в такт музыки двигаться по комнате, уткнувшись носом ей в шею.

— А мы с Блэр самые обыкновенные люди. Вот почему нам нравится покровительствовать художникам-примитивистам. Ну, знаете, не слишком интеллигентным, не слишком развитым… но и современным художникам тоже, разумеется. А вы что еще любите, кроме ваших древних сокровищ?

Тара вывернулась из его объятий и направилась к лестнице.

— Полагаю, нам следует присоединиться к остальным.

Когда они вернулись на палубу, Леон заметил, что Перри обнимает Тару. Еще он заметил, что Тару это раздражает. Он видел недовольство в ее глазах, хотя явно она его не выказывала. Надо же, как любопытно: взрывная, но умеет сдерживаться.

— А вот и наш эксперт, — сказал Леон. — Вопрос на засыпку: для чего были созданы первые статуи в человеческий рост?

Тара улыбнулась ему и только тут заметила, что машинально унесла свистульку из каюты. Она протянула ее Перри.

— Простите, это ваше. — Она всунула свистульку ему в руку, чтобы он перестал лапать ее грудь, когда, убрав руки с ее талии, усаживал ее рядом с Димитриосом. На Перри Готарда и ему подобных с их примитивными замашками не стоило даже обижаться. Тара еще раз слегка улыбнулась Леону и почувствовала, что у нее снова перехватило дыхание. Она тряхнула головой:

— Для чего? А для чего вообще искусство? Чтобы воплотить внутреннее ощущение художника во внешнюю форму? Передать свои мысли? Утвердить определенные ценности? Воспеть физический мир?

— Нет! Куда практичнее! — Леон громко рассмеялся. — Впервые статуи начали создавать в Древней Месопотамии, и они заменяли своих хозяев: стояли вместо них в храмах, чтобы молитвы богам могли возноситься постоянно, а живой человек тем временем занимался бы своими мирскими делами. Умно, верно? — Леон снова рассмеялся, на этот раз над изумлением Тары, и повернулся к Димитриосу. — Я прав, верно?

— Да, совершенно правы. — Пытаясь скрыть свое удивление, Димитриос старался говорить как можно безразличнее. — Эти «молящиеся статуи», о которых вы говорите, были выполнены грубо, без изысков, и все же их можно назвать предметами искусства. — Он повернулся к Таре. — А ты наверняка знаешь, что ранние скульптуры часто изображали подношение или были культовыми фигурами смерти, заменяя действительное лицо…

Теперь Тара внимательно взглянула на Леона. Замещение реального лица? Ее бронзовый бог-атлет изображает когда-то жившего человека? Не может такого быть! Вот бы найти этого человека! Кем он был? Прядь светло-русых волос, упавшая Леону на лоб, придала ему почти мальчишеский вид, но жесткая складка губ отметала любое подозрение в уязвимости. Тара опустила глаза на еще пенящееся шампанское. Как мог человек, обладающий таким магнетизмом и явным интеллектом, расстреливать акул, чтобы развлечься? Что он делает здесь, в компании этих утомленных потребителей удовольствий? Она повернулась к Димитриосу, который все еще переживал по поводу ее невнятного ответа: