– Здравствуйте, – громко сказала я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал, и села напротив. Здороваться маму Антона, кажется, тоже не учили.

К нам тотчас подскочила девушка-официант, которая хотела протянуть мне меню, однако Алла остановила ее повелительным жестом. В ярком свете люстр сверкнул бриллиант на указательном пальце. Всего лишь три украшения – кольцо и крупные серьги из одного комплекта, но сколько достоинства они прибавляли ее образу!

– Не надо, – сказала официанту Адольская. – Девушка скоро уходит.

Официант, откланявшись, отошла.

И мы остались наедине.

Адольская одарила меня еще одним внимательным взглядом, но я попыталась выдержать его, что далось непросто.

Нервничая, я сцепила руки на коленях.

– Итак, перейду сразу к делу, – сказала Алла.

– Что с Антоном? – сглотнув, спросила я. Мне нужно было знать, что с ним все хорошо. Необходимо!

– С ним, надеюсь всей своей материнской душой, все в порядке, – краем алых губ улыбнулась Адольская. – А вот с тобой – нет.

– Со мной? – нахмурилась я. И если раньше у меня были сомнения, то сейчас я точно поняла – мать Антона против наших отношений. Точно против. Более того, она сделает все, чтобы эти неудачные с ее точки зрения отношения закончились.

Адольская не стала разглагольствовать, что я – не пара ее сыну.

Не стала кричать, что я должна оставить его в покое.

Не стала угрожать.

И даже про мезальянс не сказала.

Она просто спросила, и тон ее был обыденный:

– Сколько?

– Что – сколько? – растерялась я, сцепив руки на коленях еще сильнее – до легкой боли.

– Сколько ты стоишь, Катя Радова? – медленно спросила мать того, кого я любила.

Меня словно лицом в снег кинули. Щеки обожгло, как от удара.

– Что… Что вы говорите? – не сразу пришла я в себя.

– Ты отлично расслышала вопрос.

– Вы с ума сошли? – почти прошептала я.

– Так, девочка, давай без дерзости. И без сцен а-ля «Я его люблю до гроба, хочу быть вместе, не могу», – поморщилась Алла. – Будем говорить, как взрослые люди. Не на языке эмоций, а на языке разума. И будем логичны. Сколько ты хочешь, чтобы оставить в покое моего глупого сына?

Снег как будто бы и в горло натолкали – от переполнявших чувств какое-то время я и говорить не могла, и все во мне трепетало – и совсем не от страха.

Да как она смеет?

Я молчала, не в силах выговорить ни слова. Все те заготовленные заранее фразы, которые крутились в моей голове, пока я ехала сюда, разом пропали, оставив только красную полосу возмущения и зарождающейся праведной ярости.

– Давай повернем наш разговор в более поэтичное русло, – предложила Адольская, прекрасно понимая мое состояние. И явно считая, что сможет меня подавить.

– У тебя есть мечта? Я могу ее исполнить.

Я молчала, прикусила язык, чтобы с губ не сорвались злые слова, самым ласковым из которых было «тварь».

Ты пожалеешь о том, что сейчас говоришь мне эти слова.

– Скажу откровенно, как человек с большим, нежели у тебя, опытом, – продолжала она, приняв мое молчание за согласие. – Любовь прекрасна лишь в книгах. В жизни она длится несколько лет, а потом угасает. Медленно, но верно. Сейчас мой мальчик влюблен, без ума от тебя, Катя Радова. Но ты думала, что будет через, скажем, – ее серые, как и у Антона, глаза, задумчиво посмотрели в глянцевый потолок, – лет пять? Или десять?

Я продолжала молчать, глядя на нее, не мигая, собирая всю свою злость воедино, как огненный пазл. А Алла продолжала:

– Антон найдет другую. Ты постареешь, подурнеешь, твой юношеский пыл угаснет. Любовь потеряет всякую значимость. И ты потеряешь всякую значимость, – почти насмешливо сказала она, и мне почудилось, что за этой злой усмешкой кроется нечто куда большее. – Поверь, все закончится крахом. У него будет уйма таких, как ты. Но я даю тебе шанс уйти без потерь. С гордостью. И с деньгами.

Между нами повисло напряженное молчание.

Она ждала.

– Мне не нужны ваши деньги, – разлепила сухие губы я. Перед глазами стоял туман. Он же липкими клочьями опутывал сердце.

– Ох уж этот юношеский максимализм, – понимающе улыбнулась Алла. – Дорогая моя глупая Катя Радова. Я предлагаю тебе выгодную сделку. – Жестом фокусника она вынула из сумочки банковскую карту золотого цвета и небрежно кинула ее на стол. – Тут три миллиона. Обналичишь после того, как я увижу, что ваши отношения с Антоном канули в Лету.

Мне хотелось, чтобы карточка взорвалась.

– Я, по-вашему, стою три миллиона? – сквозь зубы сказала я.

Женщина весело рассмеялась, и смех ее был противным, как и голос: высокий, с издевательскими нотками.

– А-а-а, Катя Радова хочет больше? – спросила она понимающе. – Я недооценила тебя. Пять. Тут будет пять миллионов, – глядя мне прямо в глаза, сказала она, наблюдая за моей реакцией. – Еще больше? То ли ты глупа, то ли слишком умна, – и она продолжила: – Мне стоило пресечь ваши отношения на корню, но я думала, что он сам оставит тебя. Наиграется, как с остальными своими куколками. А я даю тебе шанс. Остаться не только со своим достоинством, но и с неплохими бабками, – вдруг перешла она на сленг. В стальных глазах появился еще и азарт – ей было интересно, сколько я стою.

– Нет, – едва слышно сказала я, сжимая пальцы и глядя в стол.

– Что? – не расслышала Адольская.

– Нет, – громче повторила я, поднимая на нее глаза, в которых начали собираться слезы, и лишь усилие воли не дало мне заплакать – так обидно стало. Обидно за все: за нашу любовь, за себя, за Антона. Но ярость в какой-то момент вдруг перекрыла и эту жалость, и этот страх.

Невыплаканные слезы призвали ее – всю, без остатка, и она пришла, сжигая сердце и плавя душу.

– Что – нет? – с раздражением спросила Алла. – Все меряется деньгами. И твоя любовь – тоже, – уверенно заявила она.

– А материнская любовь меряется деньгами? – спросила вдруг я, чувствуя, как вся скованность срывается ветром.

Глаза Адольской наполнились гневом – в один миг.

А я не хотела робеть перед ней. Я не хотела пасовать. Я не хотела проиграть той, которая торговала чувствами. Моими чувствами. Чувствами любимого человека.

Атакуй ее! Бей по больному!

И я словно стала другой – как скала, сколько ни бей, не будет трещин.

– Я смогу собрать тысяч пятьдесят, – издевательски, зло сказала я. – наверное, хватит, да?

– Замолчи, – предупредила Алла меня.

– А скидку сделаете? – не могла успокоиться я, зная, куда бить.

– Не смей так со мной разговаривать, – предупредила меня она ледяным тоном.

– Я разговариваю с вами вежливо, – произнесли сами собой мои губы, и вдруг перед глазами все прояснилось, став четким и ярким. – Вы сказали, что у вас мало времени. А я не хочу отнимать его. И сразу говорю – у вас денег не хватит.

Ты пожалеешь за каждое свое слово.

– У тебя ума не хватает, – картинно вздохнула женщина, скрещивая руки на груди. – Этот вопрос решен. Нам нужно обсудить его стоимость. Я в последний раз повторяю: даю возможность тебе уйти с достоинством.

– Кем решен?

– Мной.

– Не имеете права, – четко произнесла я.

– Имею. Знаешь, Катя Радова, есть такие родители, которые желают счастья своим детям, – с подтекстом сказала она. – Можешь считать меня мегерой и черт знает кем еще, но только спустя годы, когда останешься у разбитого корыта, поймешь меня, – ее логика была просто пуленепробиваемой.

– Да вы просто не верите в любовь, – сказала я, чувствуя, как покалывает щеки от распирающей внутренней злости. Даже кровь по венам побежала быстрее. Стала гуще, горячее.

– Да ты что? – ехидно осведомилась Алла, вытаскивая из сумочки пачку прямоугольных карточек. – А ты веришь, моя святая? А во что ты еще веришь? Во что ты будешь верить, когда твоей семье нечего будет есть? – вдруг спросила она. – Я ведь все о тебе знаю, Катя Радова. Отец – бездарный нищий художник, – кинула она на стол фото с улыбающимся Томасом, руки которого были перепачканы краской. – Мать бросила и живет в свое удовольствие в Индии, – фото мамы, которая давно стала чужим человеком, появилось на столе: она была предельно серьезна и собрана, глядя куда-то вдаль. – Брат – геймер, сидящий на шее у отца. Как и ты, – на стол полетело фото Эдгара, а следом – Алексея. – Дядя – повеса и жигало.

Меня изнутри теперь обожгло холодом, крылья бабочек заледенели и стали острыми, как иглы.

– Вы забыли сестру, – сказала я дрожащим от злости голосом.

– С точки зрения финансового обеспечения твоя сестра слишком мала, я не брала ее в расчет, – парировала Алла.

– Я не ударю вас и не вылью на вас бокал с водой только потому, что вы – мама Антона, – выдохнув, чтобы не сорваться, произнесла я, а та, не обращая внимания на меня, сказала:

– Что будет, если твои дорогие родственники все потеряют? Отец не сможет продавать картины и выставлять их в галереях. Маленький бизнес дяди закроется. Ты сама будешь содержать свою чудную семью?

– Замолчите! – воскликнула я.

Господи, как удержаться, чтобы не оскорбить ее в ответ?

– О чем ты думала, дура, когда к моему сыну привязалась, – вдруг другим – жестким, хлестким голосом заговорила Алла, и сама словно изменилась: взгляд ее стад хищным, опасным. Только такие железобетонные люди могут устоять в большом бизнесе. – Кто он. И кто ты. Думала, приберешь к ручкам богатого мальчика? Да я таким охотницам, как ты, головы откручивала. Мезальянса не позволю, – поставила она точку. Но я перерисовала ее в запятую.

– Вас никто не спрашивает. Что бы вы ни говорили, какую чушь ни несли – у нас с Антоном все серьезно. А любовь покупают только те, кто сам не любил. Не думали об этом?

– Не ценишь ты благополучие семьи, ох, не ценишь, Катя Радова, – притворно вздохнула Алла.

Праведная ярость не отступала. Краски и очертания предметов стали столь ярки, что блеск бриллианта на ее пальце слепил глаза. Мне хотелось оттаскать ее за волосы и кинуть лицом в грязь.