– Пошел ты, – сказал он, бросая окурок на пол, прямо под ноги Визарду, и стремительно удалился в гримерную.

– Пр-р-ридурок, – привычно процедил сквозь зубы Марс. Они постоянно спорили.

– Он просто влюблен, – тонко усмехнулся Визард, ботинком туша окурок.

– Кто?! Этот чертила? – захохотал Марс. В такие душевные порывы Кезона он не верил. Слишком хорошо, как думал, знал его.

Выступление «Красных Лордов» началось с задержкой, через пару часов после того, как на землю с неба опустилась темнота, усыпанная звездами. «Лорды», которых с нетерпением ждали, как и всегда, выложились на полную, показав яркое шоу. Многие при этом отмечали, как агрессивен был Кезон и как хорошо было его исполнение. А на следующий день все говорили лишь о том, что Кезон подрался с вокалистом известной британской группы. За него вступился находящийся рядом Гектор, и разнимали их музыканты из не менее известной панк-рок команды, оказавшиеся поблизости.

* * *

После фестиваля мы с Нинкой улетели в Москву, пьяные от эмоций и впечатлений. Ну а лично я – еще и от любви к Антону. «На краю» и их команда должны были прилететь в столицу на день позже. Во-первых, у них были заранее куплены билеты, а во-вторых, начинающей группой заинтересовались журналисты, и Андрей, не растерявшись, смог организовать НК несколько интервью. Кроме того, группу ждали журналисты и на родине. Парни должны были засветиться в популярной передаче «Время быть впереди». Несмотря на то, что задумал Антон, я верила, что у его команды все будет хорошо. Несмотря на Кирилла.

Я не знала, зачем он так поступил. Так низко, подло и как-то по-детски, что ли. Мне непонятно было, что толкает его на подобные поступки: одиночество, скука или болезненный интерес к экспериментам. Но я знала одно – во мне больше не было сожаления из-за того, что мы перестали общаться, теперь я не переживала, что наша дружба упала и разбилась, как стеклянный мост. Этот мост нельзя было удержать одной мне, ведь Кирилл лишь делал вид, что помогает держать. Поэтому все рухнуло – не могло быть иначе.

После того как «На краю» с фурором вернулись в столицу, я забрала своего Антона – на целый вечер и ночь, заявив, что все это время он будет только моим. Он не противился.

Нина последовала моему примеру и вцепилась в супруга всеми ногтями и зубами. Но если мы с Антоном все это время провели наедине, закрывшись от всего мира в номере отеля, то Ниночке и Келле пришлось ехать к его старшему брату, который жил в Москве. Подруга по этому поводу ужасно негодовала – всех родственников своего дорогого супруга она терпеть не могла, разве что за исключением сестры, однако поделать ничего не могла. Келла нажаловался не вовремя позвонившей Эльзе Власовне, которая явно пыталась контролировать молодую семью, и та велела племяннице ехать к родственникам, насмехаясь над ней. Нина была жутко зла и едва не открутила Келле голову.

Сначала мы гуляли – по знакомым с осени местам, держась за руку, потягивая из трубочек кофе: у него был холодный, со льдом, а у меня – шоколадный капучино; смеясь, разговаривая обо всем на свете, не замечая никого, кроме друг друга. Мы бродили по саду, в котором цвели груши, черемуха, абрикосы и даже сакура, наслаждались отличной безветренной майской погодой, подставляли лица теплому солнцу.

Наверное, это и было счастье. То самое, хрупкое, неуловимое. Оно синим крылом задело наши лица, рассыпая на кожу искры, и унеслось вдаль, сверкая, словно солнечный блик, и обещая вернуться – и не раз. По крайней мере, я надеялась на это.

Единственной проблемой было лишь то, что Антону приходилось скрывать лицо, чтобы его не узнали. На лице у него была тряпичная маска, наподобие медицинской, закрывающая всю нижнюю часть, а потому целоваться было ужасно неудобно. Маску он снял единственный раз, когда мы сидели в парке, на лавочке, скрытые от посторонних глаз белоснежным яблоневым облаком, от которого исходил тонкий медовый аромат. И посадил к себе на колени, жадно, нетерпеливо целуя, бережно обнимая при этом. Меня словно касались лепестки яблоневых цветов – мягко, легко, почти невесомо. Укрывая, утешая, оберегая. Опаляя нежностью – до мелкой дрожи. Искушая, заставляя до боли закусывать губу. И от сладкого яблоневого аромата, окутавшего с головы до ног, приятно кружилась голова, а дыхания не хватало.

– Хватит… – прошептала я ему на ухо, проводя рукой по волосам, нагретым солнцем, зависшим над нами.

Он не мог прекратить. Я не могла противиться, осознавая свою беспомощность перед его прикосновениями и чувствуя губами его пульс.

– Остановись, Антон. Сюда могут прийти люди, – тихо, ловя ртом воздух, сказала я ему, беря волю в кулак и отстраняясь, пытаясь при этом поправить одежду – чтобы выглядеть прилично на случай появления в этом укромном местечке посторонних.

Он молча взял мою руку в свою и коснулся губами ладони, провел вдоль – до самого запястья, прикусил тонкую кожу. Улыбнулся, пристально глядя в глаза. Видя, что я разочарована – вопреки своим словам, – Антон подмигнул мне, коротко рассмеялся, понимая, что я чувствую, потерся носом об мой нос – как мальчишка.

Он убрал руки, сложив их на коленях, всем своим видом показывая, что остановился. Сделал все, как сказала я.

Солнце над нами тихо смеялось.

«Как скажешь», – говорил лукавый взгляд Антона, который отлично понимал, что я хотела продолжения. Он ждал, что я буду делать. Я, положив ладони ему на грудь, тоже ждала.

Хотелось безумств. Солнечных вспышек над бушующим океанским прибоем. Волн лунной прохлады, разлитой по коже. Света стеклянных звезд, упавших вместе с поцелуями на обнаженную кожу. Хотелось сумасшествия, искрящегося на самом кончике фитиля. Бикфордов шнур зажегся и горел.

Не выдержав первой, я потянулась к лицу Антона за поцелуем, однако тут послышались голоса, и я птичкой слетела с его колен на лавочку, приглаживая растрепанные волосы и поправляя юбку, представляя собой пример образцовой хорошей девочки. Антон лишь усмехнулся.

В наш уединенный уголок забрели две пожилые матроны с внуками – они ничего не заподозрили. И мы вели себя прилично до тех пор, пока они не скрылись из виду. Но стоило им уйти, я вновь потянулась к Антону, решив, что больше останавливаться не стану. Правда, в этот момент нам снова помешали – большая компания подростков, и Антону срочно пришлось натянуть на лицо маску, а потом мы и вовсе покинули свое укромное облако из яблоневых цветов.

В отель мы вернулись вечером, уставшие, но довольные и мечтающие об уединении в бледно-голубых прохладных стенах номера.

Однако Антона постоянно тревожили телефонные звонки – то и дело он нужен был то коллегам, то журналистам, и вынужден был отвечать, прерывая поцелуи, по которым я безумно скучала и которыми все никак не могла напиться. Однако в тот момент, когда небо стало медным, словно янтарь, мое терпение кончилось. Я, дождавшись, когда Антон завершит свой очередной – самый долгий! – разговор, молча забрала у него телефон и отключила. А сама вольготно уселась рядом с ним, подогнув колени. И положила руку Антону на плечо.

– Сегодня ты только мой, – напомнила я ему. – Хватит разговаривать. И знаешь…

Договорить я не успела – Антон резко подался ко мне, целуя, и уронил на кровать, не давая произнести ни звука. И на миг отстранился, упираясь ладонями в матрас по обеим сторонам от моих плеч и пытливо заглядывая мне в глаза.

– Не разговаривай, – прошептал он и опалил чувствительную кожу на шее дыханием, спускаясь все ниже.

Я дарила ему все, что у меня было – свои руки, губы, сердце, голос. Всю свою нежность – без остатка. Весь тот свет, который держала в ладонях, боясь расплескать. Всю свою любовь: неидеальную, но искреннюю.

Я целовала море – море своего света, море своей любви. Безбрежное, глубокое, прекрасное. Тонула в нем, не пытаясь выбраться, уходя на дно, задыхаясь. Растворялась.

Море вознесло меня к небесам на высоких пенистых волнах.

Мы словно упали в тишину, на мягкое облако из белоснежных простыней и воздушных одеял. В этой тишине были лишь он и я. И два частых сердцебиения.

Те часы, которые мы с Антоном провели вместе, были волшебными. Я никогда не думала, что цветы – огромные, чистые, белоснежные – могут распускаться не только на деревьях, но и на сердце. На эти цветы садились золотистые бабочки, щекоча кожу крыльями.

– Ты счастлив? – спросила я тихо, прижимаясь к теплому плечу Антона и обнимая.

– С тобой – всегда, – было мне ответом, и я сомкнула ресницы, проваливаясь в глубокий здоровый сон.

Засыпали мы под самое утро, когда на востоке тонкой лавандовой полоской задребезжал рассвет, уставшие, довольные и счастливые. Мы заснули столь крепким сном. Нас еле разбудил стук в дверь, за которой стоял обеспокоенный Фил. За окном был уже глубокий день.

– Что надо? – не слишком вежливо поприветствовал его Антон.

– Вообще-то, у нас скоро съемка, – отозвался Фил, выглядывая из-за его спины и замечая в кровати меня. Он помахал, пожелав доброго утра и улыбнувшись. Я, смутившись, помахала в ответ и нырнула под одеяло.

Антон на это лишь выразительно выругался.

– Где остальные? – только и спросил он.

Фил пожал плечами.

– Чего не знаю, того не знаю. Все пропали. Знаю только, что Андрей уже в студии.

– Жди, – велел ему, как верному псу, Антон, пуская Фила в номер и отправляя в соседнюю комнату, выполняющую роль гостиной.

На съемки Антон собрался буквально за десять минут, успев за это время даже принять душ – я так быстро собираться не умела. Фил в это время пытался дозвониться до остальных музыкантов «На краю», но они все словно в воду канули. Пытаясь помочь ему, я набрала номер подруги – наверняка ведь Келла должен быть с ней. Возможно, они, как и мы с Антоном, просто крепко заснули.

Нина телефон взяла не сразу. И рявкнула злобно:

– Что?!

– Ты чего такая злая? – удивленно спросила я.

– Мы потеряли ребенка! – крикнула Нина. В ее голосе были ярость и растерянность, которые причудливо переплелись.