Задыхающимся голосом Катюша приветствовала, посыпала ласковыми словами. Говорила, что скучала. То, как она всегда спешила обнять, как целовала мягкими теплыми губами, каждый раз потрясало его восторгом и нежностью. Любая минута врозь была мучительной, так нажился и настрадался без нее. Еще не привык, что теперь она всегда будет рядом, никак не мог в это поверить. Все так быстро у них случилось, перевернувшись с ног на голову.

Недавно Катя уезжала на несколько дней в Россию, чтобы решить вопросы с учебой. Крапивин с трудом пережил это недолгое расставание, с удивлением найдя, что провожать и ждать намного тяжелее, чем уезжать и возвращаться самому. Все дни без нее места себе не находил. Будто заразился неспокойствием, как болезнью. Никак не отпускало это неудобное чувство, накрепко поселившись в груди. Не было сомнений, что Катерина вернется, — все решит и вернется, — но еще свежо помнилось ощущение одиночества, разбивающего и грозящего стать для него вечностью.

Задержал ее в объятиях подольше, ответно стиснув покрепче. Она довольно засмеялась, чуть придушенно, как будто мурлыкнула, уткнувшись носом в кашемир его серого пальто.

— Ты так рано сегодня ушел, я даже не слышала.

— Не хотел тебя будить.

Катя вздохнула, вспомнив свою утреннюю досаду, когда проснулась и обнаружила, что Димы уже нет дома. Иногда так бывало: она спала крепко, а он уходил очень рано. Так бывало, да, но в такие моменты чувствовала себя особенно неуютно.

— Пойдем.

Наконец он отпустил ее, и они, крепко взявшись за руки, пошли по набережной, — а до этого стояли, пригревшись друг к другу, придышавшись, точно восполняли за день утраченное тепло. Ярко светило вечернее солнце. Высоко в лазурном небе громоздились ватно-белые облака. Влажно блестели улицы от недавно прошедшего дождя. Воздух был влажен и наполнен свежестью. С моря тянуло слабым августовским ветром. Навстречу и мимо брели кучки людей — туристов и местных жителей. Они шли, встречаясь и расходясь, шли — кто рядом, а кто, неразлучно держась за руку, смеясь или говоря о чем-то деловито.

За несколько месяцев Катя так хорошо изучила Копенгаген, что могла сама проводить экскурсии для туристов. Она привыкла к его ритму и дыханию, к его правилам, традициям и особенностям. Он немного странный, этот город. На первый взгляд — неприветливый и закрытый, меланхоличный, промокший временами от дождей, как от слез, вызывающий особенное чувство и желание заглянуть в себя.

Так, молча, вдруг предавшись внезапной задумчивости, Катя и Дима прошли мимо столиков для пикника, занятых шумной компанией: молодые люди уютно расположились с едой и настольными играми. Катю до сих пор поражала простота, с которой датчане относились ко многим вещам. Они открытые, но при этом четко выдерживающие грань личного пространства: общаются охотно и с искренней улыбкой, но в друзья не навязываются.

— Ну, иди, — посмеялся Дима, отпуская ее руку, и Катя в ответ тоже засмеялась: словно тайные мысли прочитал.

Еще одна деталь то ли датской архитектуры, то ли датской культуры, поражающая воображение: маленькие батуты, встроенные в уровень дорожки. Нет, это не развлечение для детей, как можно подумать. На этих батутиках прыгали все: взрослые, дети, школьники, студенты. Как тут удержаться и пройти мимо? Никто не оставался равнодушным к этому случайному удовольствию, разве что Крапивин. Вот и Катя, как всегда, не смогла устоять. Отпустила Димкину руку, прыгнула на резиновый коврик, который пружинисто подбросил ее вверх. Некоторое время Катька прыгала, смеясь и по-детски задыхаясь от восторга. Впереди нее легонько подпрыгивала старушка, и это не было чем-то из ряда вон выходящим, а дальше с усердием скакал мальчишка лет семи. Оказывается, как мало нужно человеку для радости. Ее легко найти в простых и незатейливых вещах, если только захотеть. Для горя нужен повод, а для счастья поводов быть не должно.

— Антистресс, — минутой позже довольно улыбалась Катя, поправляя рассыпавшиеся по плечам волосы. Стягивая их в хвост, найденной в кармане куртки резинкой. — Дима, не хочешь расслабиться?

— Хочу. Но только не таким способом.

Катя ответила понятливой улыбкой. Он прочитал в ней и согласие, и предвкушение, и безграничную нежность.

— А мы уже год вместе, ты помнишь?

— Да? Уже год? — как будто удивился и задумался: как тянется время бесконечно долго в злые и тревожные дни и как — Да. Ровно год назад, ты примчался на эти гонки злой как… очень злой, — бросила на любимого озорной взгляд.

— Конечно. Ты меня тогда страшно выбесила.

— Я старалась.

— Наглая девочка. Ни стыда, ни совести, — усмехнулся. — Некоторые мне слово боятся сказать, но только не Катя.

— Эти некоторые не знают тебя с детства, не росли с тобой практически в одном доме. Они не носились с тобой по лестницам, не ели наперегонки пирожные, не привязывали бинтиками надломленные ветки маминых фикусов.

Крапивин рассмеялся:

— Это точно.

— Или эти месяцы расставаний не считаются, не входят в год?

— Как это не считаются? Или ты с первого по пятнадцатое чувства выключаешь, а с шестнадцатого по тридцатое включаешь?

— Нет, конечно.

— Даже когда мы не рядом, все равно что-то происходит. Ты же думаешь, чувствуешь, что-то решаешь внутри себя.

— Ну, да, — согласилась Катя и замолчала.

— Я, если честно, забыл про эту дату.

— Не сомневалась, что забудешь. Но ты не переживай, я не собиралась сегодня праздник устраивать.

— Ох, что ты, у нас столько значимых событий за год произошло, что каждый месяц пришлось бы что-нибудь праздновать.

— Не издевайся.

— Даже не думал.

Они неспешно побрели дальше, шагая в плавном ритме, дыша с тем умиротворением, какое можно чувствовать, лишь находясь в полной внутренней гармонии. Катя вспоминала прошедший год. Раньше казалось, что не сможет отпустить все горькое — не забудется оно. Но сейчас все острое и тревожащее стало безвкусным и поблекло. Почти не трогало. Осталась только жалость упущенного времени, хотя понимала, что по-другому сложиться не могло. Какие-то решения и мысли в то время были недоступны, находясь как будто за крепкой заслонкой.

Вспоминать плохое не хотелось, сейчас жила со свободным и легким сердцем, но, чего скрывать, изменения эти дались нелегко. Переборола и сомнения, и страх, и неведение будущего. Менять свою жизнь нелегко. Нелегко воплощать мечты в реальность, даже если в этом видится весь смысл существования. А когда прежняя жизнь становится невыносимой, остается один выход: довериться. Она это сделала, найдя в себе силы и желание. Доверилась Диме, улетела с ним, оставив позади боязнь сделать очередную ошибку.

— Тебе нравится здесь? — спросил Крапивин, осознав, что ни разу не интересовался этим вопросом.

— Да, — улыбнулась Катерина— Нравится.

— Это хорошо, — улыбнулся тоже. — Потому что в ближайшее время я не планирую никуда переезжать, придется тебе жить здесь. А может, и никогда не планирую. Не знаю. Посмотрим.

— А я думала, куда-нибудь в солнечную Тоскану… нет?

— Точно не сейчас. Знаешь, если ты не влюбилась в Копенгаген с первого взгляда, ты не полюбишь этот город уже никогда. Если он не откроется тебе сразу, то ты не поймешь его никогда.

— Наверное, — задумчиво ответила Катя, бросая взгляд по сторонам.

Она полюбила этот город. Он не казался мрачным и тоскливым, она видела его распахнутым солнечным лучам и любопытству людей. Ей нравились сверкающий глянец витрин и канареечные стены с красновато-коричневыми крышами, нравились бронзовые памятники, покрытые патиной, и старинные застройки, органично соседствующие с современными домами. Все равно, где жить, лишь бы с Димой. Теперь ее дом здесь, рядом с ним. Так она считала, но мысли эти дались не сразу, было непривычно. Поездка к родителям помогла окончательно перестроиться. Потому что настоящий дом там, где твоя душа, там, куда хочется возвращаться. А ее душа осталась с Димой. Несмотря на то, что очень соскучилась по друзьям и родственникам, горела желанием уехать обратно — быстрее вернуться к Крапивину.

Прожив с ним бок о бок несколько месяцев, поняла, что никогда он не вернется жить в Россию. Дима сжился с этим местом, сросся, он похож на этот город — такой же немного закрытый и сдержанный, для кого-то вообще непонятный. Влившись в его ритм жизни, наблюдая за ним день за днем, постигла удивительную истину: знать и понимать человека, это разные вещи. Можно знать об упрямстве или жесткости, но не понимать их предела и степени. Можно предполагать тонко чувствующую натуру, но не осознавать ее глубины. Катерина потихоньку разбиралась в этих премудростях, день за днем черпая что-то новое и неизведанное во взаимоотношениях со своим мужчиной.

На набережной не было ограждений, они остановились у самого края, у воды, лицом к морю, в шаге от обрыва. Дима обнял Катю за плечи. Она прижалась к нему спиной, ежась от приятного озноба, который охватывал каждый раз, как его руки обнимали ее. Притиснулась к нему с той расслабленной уверенностью, какую может позволить себе только глубоко любящая и любимая женщина.

Он коснулся губами ее щеки и замер, чувствуя через это легкое касание губ всю Катю. От природы живая и гибкая, Катюша быстро перестроилась и приняла все изменения с той легкостью, на которую способна лишь молодость. И сильный характер. Не глупая, не маленькая его Катюша, а очень упрямая. Но она обязательно научится пускать свое упрямство по нужному руслу, научится его контролировать.

В дрожащем блеске воды отражалось небо. Пронзительно и беспокойно о чем-то кричали чайки. То летели они низко над водой, то взмывали вверх, кренясь на широких острых крыльях. Удивительно соединялось стоящее перед глазами с чувствами, что Дмитрий испытывал. В нем тоже временами, подобно одинокой чайке, вскрикивала какая-то необоснованная тревога. Наверное, потому что всегда знал: жизнь штука справедливая — за быстрое счастье обычно приходится дорого платить.