Внутренняя сторона бедра, плавный изгиб… край кружевных трусиков, нежная впадинка… Дыхание стало быстрым и поверхностным, когда коснулся их, и Катя раздвинула ноги, притискиваясь к нему ближе спиной. Открываясь и желая, чтобы он трогал ее везде. В самых сокровенных местах. Они ей очень нужны, эти прикосновения. Его ласка. Как источник жизни. Как живительная энергия, без которой совсем угасла. Без которой не осталось сил на дальнейшее существование.

— Как я хочу тебя, моя девочка, как я соскучился по тебе. Поделись со мной удовольствием, мне этого не хватало.

Где-то за ухом, на шее, на плечах горячим дыханием оседали его хрипловатые слова. Жаркой испариной они скатывались по обнаженной спине.

Обнял ее плечи, притиснув к себе сильнее, Катя повернула голову, ища его губы.

Находила. Целовала. С любовью. Со всей страстью и нежностью. Со всеми чувствами, которые могла отдать ему. Какими могла поделиться.

Направляла его руку туда, где хотела ее чувствовать, — между ног, под тонким кружевом. Нажимала своими пальцами на его пальцы, чтобы показать степень давления, которая ей сейчас нужна. Помогала, хотя он не нуждался в помощи, но такое единство в действиях усиливало ощущения, заставляя острее реагировать на ласки, несмотря на нежность и легкость, с какими трогал ее. Не слишком быстро, не слишком медленно, ровно так, чтобы она теряла голову, вздрагивая от каждого касания, пока пульсирующее удовольствие не встряхнуло напряженное тело.

Застонав, расслабилась и откинулась ему на грудь. Он погладил ее живот.

— Теперь можешь идти в ванную.

— Теперь пойдем вместе. У меня нет сил двигаться, — выдохнула, сбросив туфли.

Они приняли душ. Крапивин не будоражил Катю настойчивыми ласками, желая, чтобы ее тело отдохнуло. Да и самому нужно было расслабиться, чтобы обрести контроль и равновесие. Хотел удовольствия, а не быстрой механической разрядки. Неутоленное желание и многодневная тоска по ней превращали его в похотливое нетерпеливое животное. Но похоть — это инстинкт. Она не лечит и не созидает, не имеет исцеляющего эффекта, она делает секс острым оружием, которое убивает духовность момента и рассекает все человеческое. Катя сейчас как расстроенный музыкальный инструмент — вот-вот начнет фальшивить в чувствах. Ее нужно настроить. Чтобы перестала звучать слезами и криками, надрывным шепотом. Но так трудно пропускать через себя электрические заряды ее сладостной дрожи, держать в руках красивую и чувственную, касаться пальцами женственности, ощущать жар и влагу и не срываться в пропасть.

Она пришла к нему в кровать слабая, с мокрым лицом, но не от воды. Все еще переживающая свою внутреннюю борьбу и невидимую для него ломку. Пришла внешне горящая от желания и внутри подавленная. Молчаливая, но с говорящими глазами. Он, прижав ее к себе, стал целовать, срывая губами дрожь с влажной кожи, руками сдирая платье, которое она зачем-то снова надела. Обнял, не спеша укладывать на кровать. Усадил на себя, чтобы находиться в как можно большем контакте с ее телом, смотреть в глаза и видеть какие-то изменения.

Всхлипнув, вздохнув, прижалась к его щеке. Губы сухие, горячие… Так и горела внутри. Сама себя выжигала. Поцеловал ее влажно. Она ответила, слизывая, собирая с его губ и языка влагу, словно умирала от жажды.

— Димочка, ты мне нужен. Ты мне очень нужен. Я без тебя не могу, — зашептала, запуская пальцы ему в волосы и прижимая голову к своей груди. Все быстрее билось сердце, разгоняя кровь и выгоняя наконец темноту, которая начала выдыхаться со словами.

Дима стал яростнее ее целовать, с большей одержимостью и неконтролируемой страстью. Она ему тоже очень нужна. Голая душой и телом. Обнаженная в чувствах и желании. Та, кто может сделать ему больнее всех, и та единственная, кто сможет эту боль залечить.

— Я люблю тебя, моя девочка. Ты лучшее, что у меня есть в жизни. То, что я чувствую сейчас, — это самое лучшее, что я когда-либо испытывал. И те безумства, которые ты из-за меня творила, — это тоже лучшее, что было и есть у меня в жизни. Любой может только мечтать, чтобы его так любили.

От его слов у нее замерло дыхание. Хотела сказать, что сейчас не время для разговоров. Но, к чертовой матери, какая разница, когда разговаривать о любви? Им так этого не хватало. Они столько недосказали друг другу. Сейчас надо говорить. Говорить и говорить, чтобы заполнить все пробелы.

— Я люблю тебя, — вздохнула она. — Из-за тебя и ради тебя я способна на любое безумство, это правда. Так раньше было и сейчас ничего не изменится. — Взорвалась вдруг неожиданным смехом. Хохотнула, прижав пальцы к губам: — Я люблю тебя, как безумная. — С непонятно откуда взявшейся силой надавила ему на плечи, заваливая на спину.

— Поэтому я тебя никуда не отпущу. Иначе ты натворишь глупостей. — Быстро перехватил инициативу, перевернувшись с ней, придавив ее к кровати.

В Кате столько огня, столько чувственности… столько взрывной энергии, что, если не взять ее под контроль, она ее уничтожит. Но именно такая ему нужна, он тоже от нее питался и черпал силы. Брал от нее то, что не мог найти в своей стерильно-упорядоченной жизни.

Он тоже без нее не мог. Тоже мысленно умирал. И сейчас оживал, наконец чувствуя ее тело, запах волос и кожи, влагу на своих пальцах — горячее желание и вязкую страсть. Она вся под ним. Грудь к груди, живот к животу. Рука к руке…

Сплел их пальцы, уводя руки за голову. Тяжело дыша, Катя стиснула его бедрами. Отпустил ее ладони, скользнув вниз по рукам. Катя выдохнула, прикрыла глаза и чуть выгнулась от наслаждения. Он легко сжал ее грудь. Погладил круговыми движениями, чувствуя, как нежная кожа покрылась мурашками.

— Дима, поцелуй. Я соскучилась. — Любила, когда он ласкал ей грудь. Особенно языком. Дима делал это очень искусно, ласково, до предела развив ее чувствительность.

— Поцелуй, — повторил за ней и, дразня, поцеловал в губы.

Ответила со стоном, с придыханием, зная, что это его очень возбуждает. Ее тоже.

Им обоим нравилось все, что сопровождает секс. Яркое соитие влюбленных. Звуки влажных поцелуев, ударяющихся друг о друга тел, влага между ног, его пот и ее, когда все смешивалось… когда два тела сливались в единый организм, разделяя одно удовольствие на двоих, и мощная сексуальная энергия превращалась в тонкую рафинированную энергию сердца.

Он ласкал ее всю, целовал и облизывал. Делал все, что она хотела, все, что ей нравилось. Ему тоже нужно добрать от нее, чего не хватало, то, по чему так изголодался за эти месяцы. По их близости, по интимности. По тому глубокому состоянию, во время которого каждая ее эмоция, каждая реакция оседала где-то внутри него, ударялась о самую изнанку души, находя отклик.

— Только не до конца… пожалуйста…

— Почему? — Лизнул ее живот.

Катя вздрогнула. Улыбнулась.

— Потому что ты сейчас выжмешь из меня все соки… потом мне не хватит времени… а я хочу, чтобы ты был во мне, — задыхаясь прошептала, сгибая ноги в коленях.

Он довел ее почти до точки кипения, на каждое касание языка она реагировала болезненно-сладостной дрожью. А ему нравилось ласкать ее между ног такую набухшую, шелковую, влажную от возбуждения. Доводить до пика физического удовольствия, до эмоционального взрыва. Опустошать и наполнять снова. Сочетать текучие, подвижные, спонтанные ласки в своей любовной игре.

Катя рвано вздохнула, и Дима, умея понимать ее желания до того, как они превращались в действия или слова, лег на нее, чуть перекатившись на бок, чтобы уменьшить давление. Чтобы ей не было тяжело под ним, и она могла свободно дышать, а сам он мог непрерывно ее чувствовать.

— Да-да-да, Димочка, — зашептала она, обняв его плечи одной рукой. Второй погладила грудь, скользнула вниз к животу. — Как я люблю тебя… всего… — Погладила твердый член по всей длине, тронула пальцами влажную головку. До того, как он войдет в нее, хотела почувствовать, как сильно он хочет ее, как соскучился. Хотела коснуться его желания. — Поэтому, когда я думаю о тебе в постели с другой девкой… у меня в голове происходит атомная война…

Губами почувствовала его улыбку. В горле пересохло от жгущего внутренности сексуального желания, и Катя попыталась сглотнуть слюну, чтобы избавиться от дерущего ощущения. Начала подаваться ему навстречу, прижиматься, ища большего соприкосновения с его крепким телом.

— Глупая…

Глупая… Не понимала еще, что, когда достигаешь высшего блаженства, трудно согласиться на что-то меньшее. Он не соглашался. Не хотел ничего другого. Не хотел быть в поиске и истощаться. Не хотел себя ненавидеть за то, что потерял что-то важное по глупости.

— Я люблю только тебя. Только с тобой так могу… — шепнув в ухо, начал входить в нее, погружаясь постепенно. Возвращаясь к самому входу и снова двигаясь неглубоко. Такое неспешное, с задержкой, вхождение, помогало контролировать собственное желание.

Потом стал двигаться медленно, мягко, но очень глубоко, и эти скользящие движения приносили им обоим огромное удовольствие. Катя сжимала бедра, становясь неуправляемой в своем наслаждение. Хотела его глубже, быстрее. Он приподнялся на руках и оглядел ее жадным взглядом. Ее стоны и страстно-бредовый шепот, свидетельствующие об истинном наслаждении, безумно возбуждали, но все труднее становилось оттягивать себя от развязки, чтобы не кончить раньше нее.

— Не надо пытаться отхватить от меня кусок, я сам тебе все отдам. Уже отдаю. Ты разве этого не чувствуешь?

— Чувствую… — Провела рукой по спине, от поясницы до головы.

Склонившись, губами приоткрыл ее губы и стал целовать. Снова сплел с ней пальцы, вдавливая ее тело в матрас. Дыша в такт и настраивая в унисон чувства, старался передать то ощущение глубокой близости, которую трудно описать словами и невозможно сосчитать в оргазмах. Она целовала, чувствуя, словно с поцелуем пьет что-то теплое и сладкое с его языка.