— Все сказал? — резко спросила она, откуда-то вдруг набравшись жесткости. — Ты брачный договор подписал. У меня на глазах. Знал, что это меня больно ударит. И все равно подписал. Прекрасно понимая, что ты делаешь и к чему все это приведет.

— Тебя даже это не отрезвило.

— Ты все грани перешел. — Снова стало трудно говорить. — С этим договором… так нельзя играть чувствами. Я понимаю, зачем ты сделал это. Но это слишком. Лучше бы ударил. Хотел отрезвить? Надо было пощечину дать, но не менять меня второй раз на Адочку. Это больнее.

— Я невозможно счастлив, что ты наконец это поняла. Что в чувства не играют, что любовь не игрушка, что с людьми нельзя играть как с куклами. Нет, ты можешь делать это с кем угодно, если тебе хочется, но только не со мной. Со мной — нет, и я тебе этого никогда не позволю.

— Замолчи. Не тебе это говорить. — Начала торопливо застегивать пуговицы. Справилась с парочкой верхних и бросила. — Сдвинулась в угол дивана, привалившись боком к подлокотнику, в попытке найти хоть какую-то опору.

— Тебе очевидно нужен кто-то другой, не я. Не такой, как я. С другим тебе будет лучше. Может быть с тем, кто будет терпеть твои выходки и об кого ты постоянно будешь вытирать ноги. Может быть… — говорил, хотя самому становилось мерзко от одной мысли о ней и другом мужчине. Тогда к горлу подкатывала острая тошнота. — Но я в таком существовать не смогу. А со мной тебе плохо. Ты страдаешь, я же вижу, знаю. Но не хочу, чтобы ты страдала. Не хочу… — качнул головой и вздохнул поглубже. Шагнул, как будто собирался сесть в кресло, но остановился. — Давай признаем, что наши отношения были ошибкой. У нас не получилось. Мы не смогли. Хочешь, это будет звучать, как «я не смог, у меня не получилось».

— Дима… — прошептала она и схватилась за голову.

— Правда. Тебе так будет легче. Можешь валить все на меня.

Катерина в ответ только замотала головой.

— Ты все это время воевала со мной. Или с собой? Хотела отомстить? Ну, скажи. — Не дождался ответа. — Ты победила. Ты молодец. Хотела сделать мне больно. У тебя получилось, — говорил без злости и досады, так и не научившись на нее злиться. Сейчас был не в состоянии что-то подобное испытывать. — Я поздно понял тебя. Ты прости меня за это. Твою боль, твои мучения. Но ты сумела донести. — Он не говорил, что ему сейчас больно, не произносил таких слов, но Катя увидела это в его лице, когда посмотрела на него. Услышала в голосе, так трудно он говорил. Не говорил, а выдавливал из себя слова, прерываясь на тяжелые вздохи.

— Любить очень трудно, да, Дима? Особенно, когда не получаешь в ответ того, что хочешь.

Он горько улыбнулся:

— Да. Невыносимо. Когда ожидания и мечты расходятся с реальностью.

— И особенно, когда все вокруг тебя считают ребенком. Шестнадцатилетним ребенком, который, вроде как не должен знать, что такое любовь и нуждаться в ней не должен. Не должна… Я же маленькая девочка, а ты взрослый. И всем смешно… маме, папе, брату, тебе. Это же просто увлечение, блажь, дурь, придурь. Это же пройдет, да? Должно пройти. У всех проходит. И я тоже смеюсь. И никто не знает, как я все это пережила на самом деле — твой отказ, и эти два года… пока ты встречался с другой. Ты с ней встречался, спал, трогал ее, целовал. Ее, а не меня. Я же всего лишь шестнадцатилетняя придурь. У меня нет шанса на любовь. Это у вас, у взрослых, все по-настоящему, а у меня как будто нет. Меня почему-то можно обидеть и любовь мою можно обесценить и растоптать. И никто не знает, как я это пережила, никто не понимает. Всем смешно. Мама бы поняла, наверное… если бы я жаловалась, уливаясь слезами. А я так не умею. Ужасно не люблю признаваться, что у меня что-то не получается. Я не мстила. Но я очень хотела, чтобы ты все-таки понял, как это больно и трудно. Это совсем не просто и неважно сколько тебе лет — шестнадцать, восемнадцать или двадцать восемь. Когда тебя разрывает изнутри. От боли. От понимания собственной ненужности.

Она хотела, чтобы он понял, как бывает больно любить по-настоящему. Очень хотела, чтобы Дима когда-нибудь это все-таки понял.

— Ты меня прости. За все. Что было не так и не по-твоему, Катенька. Прости.

Она отвернулась, слизнула с губ слезу, вытерла мокрую щеку. Не хотела при нем плакать. Сейчас это вообще не нужно. Стены еще вибрируют от стонов. Тело уже знобит от страха расставания. Их не смогли объединить чувства, но их связала боль. Теперь одна на двоих, такая сильная и осязаемая. Почему-то любовь не смогла связать их так, как сейчас связывала боль, которая теперь не нуждалась в объяснении и словах. Она читалась в лицах, в изломанных неловких позах. Они ею дышали, как отравленным воздухом. Дышали, понимали, пропитывались. Ничего у них, кроме этой одной на двоих боли, не осталось.

Катерина, вздохнув, снова повернула к нему голову.

— И ты меня прости, Димочка. За все. Что было не так и не по-твоему, — повторила его слова. Зачем искать новые, если эти сейчас самые правильные. Отвернулась, потому что слезы полились градом. Легкие, свободные, безвкусные. И никак их не остановишь.

Теперь они уравнялись. Всегда были такие разные, а теперь стали одинаковые. Впитавшие горечь, любовь и наслаждение друг друга. Испытавшие все человеческое и нечеловеческое. Сбросившие маски, доспехи и оружие. Обессилевшие. Ослабевшие от неожиданных признаний, которые начались с оглушающих барабанных ритмов надрывного крика, а закончились тихим шелестом слов.

— Иди, Катенька, — тяжело сказал он, не решаясь подходить. Знал, стоит ему притронуться к ней, все начнется с начала. — Иди. Тебе нужно уехать домой. Ты должна сейчас уехать.


Глава 18


— Да, я уже у Вани. Нет, я быстро, — говорила Катерина по телефону, входя в квартиру брата. Алена закрыла за ней дверь и махнула рукой, зовя на кухню. — Ладно, пока, — попрощавшись с матерью, сунула телефон в карман и скинула куртку.

— Привет, родственнички.

— Привет, родственница. Каким это ветром тебя принесло, я уже забыл, что у меня есть сестра, — с ходу пожурил Иван. — Ужинать будешь? Мы правда уже поели, кофе пьем.

— Нет-нет, я не голодна. А от кофе не откажусь. Есть что-нибудь сладенькое?

— Конечно. — Алена поднялась, чтобы налить гостье кофе.

Катерина устроилась рядом с братом и, на миг прижавшись к его теплому плечу, вздохнула:

— Соскучилась.

— Врешь, — засмеялся он.

— Я никогда не вру, я иногда умалчиваю, а это разные вещи, — посмеялась в ответ. — Ваня, я хотела с тобой поговорить.

— Что случилось?

— Ты только не обижайся, — аккуратно начала, чувствуя, как брат напрягся.

— Говори, что за гадость ты мне приготовила.

— Я хотела тебя предупредить, что не поеду на свадьбу.

— Как это ты не поедешь? Спятила?

— Почему сразу спятила? У меня есть свои причины.

— Какие?

— Мне озвучить? По-моему, и так все ясно, — рассердилась Катерина. Вертела на блюдечке чашку, так и не сделав ни одного глотка.

— Мне не ясно.

— Вань, ну что ты уперся? Свадьба ваша сто лет назад была, вы живете вместе, вы давно уже муж и жена. Это просто развлечение для родных и близких. Какая разница, попью я шампанского или не попью? Ты даже не заметишь, что меня нет, тебе просто не до этого будет.

— Ты поедешь, — отрезал Ваня. — Ты должна присутствовать, в противном случае мы очень сильно и надолго поругаемся. Раз уж мы это затеяли, я хочу, чтобы на свадьбе присутствовали все мои самые дорогие люди. Хочу иметь кучу свадебных фотографий, на которых будут мама, папа, ты и мои друзья. Счастливые, довольные, красивые.

— Ваня, мне трудно его сейчас видеть. Я не могу. Я поеду к тебе на свадьбу, только если Крапивина на ней не будет.

— Из-за ваших разборок ты хочешь на меня сейчас наплевать?

— Разборок? — переспросила и замолчала, убитая одним словом.

Она жизнь свою сознательную расчленила, собственными руками на куски порезала. От мужчины своего отказалась, оторвала его от себя — с чувствами, с мечтами, с кровью, потеряв часть себя. А для него это просто разборки…

— Что мне теперь Крапивина попросить, чтобы он не приезжал? — скрипя зубами спросил Иван.

— Попроси.

— Ты в своем уме?

— Вань, что с тобой происходит? Я не понимаю.

— А я кое-чего другого не понимаю. Поигрались и разбежались? Зачем тогда надо было начинать? Теперь никто нормально общаться не может. Ты мне заявляешь, что на свадьбу не хочешь ехать, от Димы я тоже до сих пор ничего внятного не услышал.

— Ну и правильно, что не услышал, нечего ему перед тобой отчитываться.

— Вот поедешь, будет повод встретиться, разберетесь между собой.

— Между нами и так все ясно, мы уже давно во всем разобрались.

— Ни хрена вы не разобрались.

— Я не поняла, — поразилась Катя, — ты так судьбу мою решил устроить? Чтобы я перед Димой посветилась? Может ты не в курсе, но нам такие случайные встречи не нужны. Он знает мой телефон, знает, где я живу. Крапивин знает, как меня найти, если ему захочется! Вы уже заколебали лезть к нам со своими советами!

— Кто — вы?

— Вы — все! — почти крикнула и замолчала, как потухла. Чувствовала, что вот-вот перейдет грань, и тогда ссора неизбежна. Не хотела ругаться с Ваней.

— Ладно, давай откровенно поговорим, раз начали, — подтолкнул ее продолжать.

— Мне иногда кажется, что вы не за нас переживаете, а за себя, — глухо и тяжело изрекла она.

— Что? — Ваня не верил своим ушам.

— За себя вы переживаете, а не за нас. Вам всем из-за нашего разрыва вдруг стало неловко и неудобно общаться. Тебе с Димой. Диминым родителям с нашими родителями. Даже Диминым родителям с самим Димой! Не оправдал, понимаете ли, сынок надежд — не породнился с Шауриными, как они рассчитывали! В этой ситуации нормальнее всех мы с Крапивиным в итоге оказались, потому что поддерживаем со всеми человеческие отношения! Бегаем между вами и всех успокаиваем. Со всеми стараемся общаться, чтобы вы по минимуму напрягались.