— Я пришла каяться. Димочка, возьми меня обратно, — засмеялась и театрально вздохнула. — Хоть на одну ночку. Мне кажется, мы неправильно попрощались. Как-то слишком сухо. Мы же не чужие друг другу люди. Неправильно мы попрощались.

Схватил ее за плечи и встряхнул. На нее не подействовало. Она как будто не заметила, продолжая улыбаться мертвой, как приклеенной, улыбкой.


— Не ври, Димочка. Нет никакой жены. Не женился ты. Ты просто не мог этого сделать. Ты на такое не способен. Ты не способен на такую глупость даже со зла, даже чтобы проучить меня. Ты этого не сделаешь, это слишком неловкая для тебя ситуация. Ни в спальне, ни в гардеробной нет ни одной женской шмотки, ничего такого там нет.Подняла руки, чтобы обнять его за плечи, но он остановил ее, крепко сжав запястья.

— Прекрати. Уйди. Хочешь, чтобы я сделал тебе больно?

— Еще больнее? — сдавленно засмеялась. — Больнее не бывает. Быть не может. — Пригнулась и поцеловала его в плечо, оставляя красный след на его белоснежной футболке. Потом чуть выше. У горловины. В шею. Хватая губами пульс. — Поговорить у нас плохо получалось, а вот секс… — жарко дохнула ему в ухо с назойливой, неумеренной страстностью. Врубая до предела порочность. Открывая ему себя с самой неприглядной стороны. Готовясь вдохнуть полной грудью его ненависть и презрение. Чтобы отравиться ими и умереть. — Нам же надо, Димочка. Мы не можем просто так расстаться. Нам надо. Ты же хочешь. Я точно знаю. Вижу, — говорила с той пошлой певучестью и фальшью в каждом звуке, которые он ненавидел. И все равно хотел ее. Она узнавала в глазах желание. Чувствовала сквозь несколько слоев ткани его острое возбуждение. — Смотри на меня, Димочка, смотри. В последний раз. Больше ты меня никогда не увидишь. Потом я уйду, и ты уйдешь. Найдешь себе приличную и покладистую во всех отношениях девушку. Тебе нужно ее найти, потому что такой, как ты хочешь, я не буду никогда. Слышишь? Никогда! — заорала ему в лицо, зажигая оставшийся порох и провоцируя взрыв. Пусть в этом взрыве сгорит все, что осталось. И, может быть, тогда ей станет жить легко и бесчувственно.

В ушах зазвенело от ее крика. И от ее крика внутри поднялась девятибалльная кипящая волна злости, страсти и слепого болезненного обожания, ставшего мучительным, как не проходящая язва.

Не перестал же ее любить ни на минуту. Чувства не отключаются по щелчку пальцев, несмотря на все то, что между ними произошло. Можно отгораживаться хоть каменными стенами, но Катька всегда умела снести все барьеры. Против нее ничего не работало. Никогда. Не представлял совсем, как потом будет без нее, но она точно права — сейчас им надо. Для поддержания иллюзии жизни, потому что потом будет мертвое бесплотное существование — без нее как без почвы под ногами, без воды и воздуха. Потом он будет зубами рвать собственные чувства и жрать тоннами соль расставания.

Она пришла… Ярко накрашенная. Для него. Неприкрыто сексуальная. Голова закружилась от запаха духов и ее близости. Ему много и не надо, он по ней изголодался, измучился. Ничего не соображал — — Ты мне уже всю кровь свернула, — со злой враждебностью прорычал сквозь зубы.

— Тащи шампанское. Разбавим…

Обхватил пальцами ее челюсть, и Катя вынужденно замолчала на полуслове.

— Я с тобой встречался, потому что любил, дура ты такая. Любил. Только поэтому. И никакой другой причины не было. Любил как идиот, ревновал как идиот, — бросил ей в лицо.

— Самое главное вовремя об этом сказать. Сейчас. Когда все разрушилось. Когда ты чуть не женился и собрался оставить меня навсегда! — подхватила его тон.

— Ты же ничего не видишь. Ты так холила и лелеяла свои прошлые обиды, что забыла про настоящее. То, что происходит в настоящем, для тебя стало не важным. Не настолько, чтобы отступить. Остановиться и прекратить убивать наши отношения. Прекратить убивать меня. Убивать себя!

— Зато сейчас самое время говорить про любовь, — рыкнула она, безуспешно пытаясь освободить одну руку, которую он все еще крепко держал.

— А когда? Когда твоим единственным желанием было стереть мое эго в порошок? Ты же на своей волне. Ничего не вижу, никого не слышу. Думаю одно, говорю другое, чувствую третье!

— Я тоже тебя любила. И это тоже была единственная причина, по которой я с тобой встречалась, — с твердым отчаянием заявила она ему. — Я тебе даже об этом сказала. Ты знал! Знал о моих чувствах, но наплевал на них и стал встречаться с ней. И после этого хочешь, чтобы я бегала за тобой с признаниями! Да в жизни никогда не признаюсь! — крикнула и тут же поняла, что уже во всем призналась.

— Я сомневался. Не знал тогда, что с тобой делать, не знал, как все сложится и как вообще у нас что-то может сложиться. Мои сомнения теперь оправданы, не так ли?

Соскочила с его колен, но убежать дальше вытянутой руки не смогла. Дима рванул ее обратно, и она неловко упала ему на грудь. Он прижал Катю к себе одержимый ее красотой и уродливостью этого момента. Опьяненный нечеловеческой похотью, рожденной человеческим отчаянием.

Поцеловал в накрашенные губы. Укусил, устав биться головой о стеклянную стену ее непонимания. Устав видеть ее всю насквозь и разбивать руки в кровь, пытаясь что-то изменить.

Катерина оторвалась на вдох. Приложила пальцы к губам. Попыталась освободиться от него.

Не удерживал, грубовато столкнул с себя прямо на пол. Стал нагло и беспощадно срывать с нее одежду. Стащил через голову рубашку, даже не расстегнув пуговиц. Содрал джинсы вместе с трусиками и навалился всем телом. Неудобно и тяжело придавил к полу, задыхаясь от безумного желания, острым жалом бьющего в горло. Целовал до тех пор, пока она не перестала сопротивляться. Ослабла и обхватила ногами. Натянула на спине футболку, торопя избавиться от одежды.

Да, поговорить у них плохо получалось, но в постели они изучили друг друга от и до. Он знал о ней все: как надо двигаться, чтобы она быстро кончила и что надо делать, чтобы растянуть ее удовольствие. Он изучил ее губами и руками. На вкус, на ощупь, на запах.

Внутренне дрожа, она прижалась к нему, обнаженному. Он целовал ее тело, жалил ласками. Катя ахнула и выгнулась, чувствуя на груди укус. Небольшую боль тут же сменило раскаленное удовольствие внизу живота, когда он одним резким и плавным движением вошел в нее. Погрузился до упора, забывшись в болезненно-чувственном опьянении. И забыв, что может сделать ей больно. Она, мокрая и горячая, застонав, легко приняла его. Выдыхая с этим стоном всю свою жадно набранную и накопленную злость.

Они слились в безумном животном соитии. В экстазе, граничащем с агонией, хищно пускали свою любовь по грани. Кусали губы в кровь. До железа во рту, до горечи, до яда, который будет травить их вечно. До темноты в глазах. И темноты в душе, в которой позже, возможно, они найдут успокоение.

Горели в плотском наслаждении. Дышали им, пили друг друга взахлеб, сжигая за несколько минут полжизни.

Катя подавалась ему навстречу, царапая спину о грубый ковер. Он утолял ее безмерную потребность жесткими глубокими толчками. Она выгибалась под ним, запрокинув голову и закрыв глаза. Выдыхала в потолок свою боль, беззащитно подставляя горло для очередного жалящего поцелуя. Сглатывала горечь былых обид, слизывала с его губ соль ревности.

Переживая очередную бурю смешанных, несочетаемых чувств, он замедлил движения. Остановился, сжал ее всю, стиснув в руках взмокшее от страстной испарины тело. Завтра оно будет сплошь покрыто синяками.

Стал целовать с особенным упоением распухшие губы, до предела обнажая перед ней сердце и душу. Ломая и дробя до изнанки ее преграды. Выворачивая и вытаскивая из нее все темное. Ей хватило малейшей перемены в его настроении, и она вновь стала страстная, любящая, привычно сгорающая от желания уже без показной пошлости и наигранности.

Мышцы начали ныть от напряжения. Дыхание вырывалось с хрипом. Подтянул выше Катины бедра, натягивая ее и свои нервы длинными глубокими толчками. Она располосовала его спину, напрягая каждый мускул в предсмертной покорности и душу разрывающем блаженстве. Содрогнулась со стонами, похожими на плач. Вцепилась в его плечи, оставшись без дыхания, и что-то пробормотала ему в ухо, протягивая гласные в полушепоте.

Он не различил ее слов, оглушенный собственным удовольствием…

Ну, ты молодец, Крапивин, не успел жениться, уже любовницу завел, жене изменяешь. Как нехорошо. — Все-таки хотела услышать от него правду, а не рассчитывать только на собственную догадливость.

С трудом натянула рубашку на плечи и поправила влажные после душа волосы. Еще дрожало тело, дрожали пальцы после этого безумного секса, поэтому просто запахнула полы и скрестила руки на груди, боясь, что не сможет застегнуть мелкие пуговицы. Присела на самый край дивана, словно говоря, что надолго в этом доме не задержится.

— Чтобы изменять жене, надо сначала жениться. — Поднял с пола футболку, помял в руках, а потом натянул ее на себя, словно выхода другого не было.

— Ну, вот. Как я и говорила. Спектакль, — равнодушно констатировала Катя.

— Мой спектакль, но твой сценарий — сделать свои выводы, не спросив меня. Как всегда. Сама все решила, сама все придумала, сама с собой поругалась. Не зря Денис Алексеевич всегда говорит: бабы дуры не потому что дуры, а потому что бабы.

— Вообще-то, это твоя мама сказала моей маме. — Даже тут вспылить не получилось. Ни одной искорки в ней не осталось, говорила, как камни ворочала.

— С прискорбием должен признать… — сделал многозначительную паузу, не сильно отличаясь от Катьки по громкости тона и резвости. — Да какая разница, что и кто сделал или сказал. Главное, чего не сделала ты, вернее, чего так и не сказала. Я все ждал, что ты сделаешь хоть что-то… скажешь хоть слово… дашь понять, что все происходящее между нами для тебя имеет значение. Ты позвонила, но совсем не для этого. И сегодня приходила не для этого.