— А спорт? Разве это не хобби? Ты достаточно активно занимаешься спортом, — никак не могла успокоиться Агата.

— Да, Дмитрий, вы в отличной форме.

— Спорт для меня лишь способ поддерживать себя в тонусе для работы.

— Вы не представляете, — с лживым воодушевлением продолжила Филяева, — какой бешеной популярностью Дима пользуется у женщин и что значит работать под началом такого человека.

— Наоборот, — присоединилась новоиспеченная Адочкина «союзница», — я очень легко это могу представить, сама буквально очарована!

Господи, какая она идиотка! Филяева. Ни малейшего понимания ситуации. Или у нее на почве Крапивина совсем крыша поехала. Катя сделала глоток воды. От злости во рту пересохло.

Нет, к этой вдохновленной редакторше Катя не ревновала. Вообще. Даже если эта молодящаяся баба вдруг за такое короткое время влюбилась в Крапивина до смерти, то умереть она должна только после того, как напишет свой гребаный очерк. И в нем Дима должен блистать. Пусть хоть по швам тут от восторга разойдется, но чтобы в статье он у нее — блистал!

Вернулись поздно Катя ужасно устала. Вымоталась не от болтовни, не от разговора, в котором ей совсем мало довелось принимать личного участия, устала она от выпадов Агаты, от ее наглости и невыразимого нахальства. Главное, что нахальство это было только ей одной заметно, потому что только на нее направлено. И подколы ее, и шуточки. Крапивин этому невольно поспособствовал, изначально поддержав легкую непринужденную атмосферу. Она и должна быть такой — дружеской, — чтобы беседа не получилась сухой, как залежавшийся коржик, а вышла сочной и вкусной, приправленной эмоциями и личным отношением к происходящему.

Но особенно негативный эффект произвело утверждение о том, что якобы Катя не скучает без Димы. Таким ядовитым тоном сказанное. Да еще и при постороннем человеке. Дима словно не заметил, но от этого не легче. Катя была уверена: он заметил, он все слышал, и это ему не понравилось.

Что скрывать, Шауриной бы тоже не понравилось, услышь она нечто подобное. Ее бы до глубины души задело. Только камень мог остаться равнодушным, а она не камень. Невозможно управлять такими эмоциями, слишком часто и подолгу они с Димой находились на расстоянии друг от друга.

— Катя, — позвал он ее не в первый раз, но она продолжала молчать. — Мне не нравится твое молчание. — Ему хотелось ее встряхнуть. Но он попытался сделать это пока только словами.

— Если я начну говорить, тебе это тоже не понравится. Помню, некоторое время назад, когда я очень эмоционально высказалась, мне это боком вышло, — припомнила ту жуткую ссору после отпуска. — Не хочу повторения.

Те злобные ненавистные взгляды, которые Агата весь вечер посылала ей, точно прилипли намертво. Не привыкла играть в такие игры и не собиралась. Чувствовала, скоро вены полопаются от напряжения. Отмыться хотелось. Даже пришла мысль уехать к себе. Никакого предвкушения предстоящей ночи не было. Оно испортилось, как отравилось. Сейчас бы не раздеться для любовных утех, а переодеться во что-то сухое и теплое.

— Я не хотел, чтобы ты на этом ужине присутствовала, именно поэтому. Знал, что все закончится очередной сценой.

Встряхнуть наконец получилось: Катерина резко повернула к нему голову.

— Тогда какого черта ты меня сейчас дергаешь, если ты не хочешь этих сцен?

— Потому что в молчании тоже нет ничего хорошего.

— А мне нужно помолчать. Я весь вечер терпела ее выходки. Весь вечер она на тебе висла. — Катя собралась высказать накипевшее, но поняла вдруг, что сказать ей нечего. Диме — нечего. Что есть, будет звучать сущей глупостью. Что она скажет? Что взбесилась, когда Агата пару раз тронула его за плечо и томно заглянула в глаза, пытаясь обратить на себя внимание? Она уже знала, что на это услышит, даже знала тон, которым он скажет.

— У меня такое чувство, что мы в ресторане сидели за разными столиками. Я на Агату даже не смотрел. Мне совершенно неважно, кто именно будет сопровождать Смоленцеву в ресторан. Но логично, что это должна была сделать Агата. В масштабах своей работы и общей занятости, я не могу об этом думать. Меня такие мелочи не волнуют.

Катя про себя усмехнулась. Вслух неопределенно хмыкнула. Что и требовалось доказать.

— Отвези меня домой.

— Нет!

— Отвези. Давай на сегодня закончим все это. Я устала.

— Катя, послушай…

— Я послушаю, но ты все равно отвези меня домой.

— Мне наплевать на эти бабские разборки, мне наплевать на Агату. Тебе на нее должно быть тоже нап-ле-вать. В любом случае разбираться и думать над ее поведением нужно было точно не сегодня. Не на этой встрече, между репликами Смоленцевой. И точно не сейчас. Наши отношения с Агатой никогда не предполагали ничего серьезного.

— Она так не думает.

— Да мне плевать, что она думает, как ты не понимаешь! Я просто с ней спал!

— Спасибо, что напомнил! А то я что-то подзабыла, что ты с ней спал!

— Катя, я похож на идиота? Неужели ты думаешь, что любая амбициозная сучка может заставить меня сделать то, что я не хочу?! Господи, — тут же окоротил себя, будто внезапно от собственного крика пришел в чувства, — сам не верю, что кричу на тебя.

— Наверное, это все, что я заслужила за время моего ожидания. Чтобы ты приехал и поорал на меня. — Не было так обидно, пока она не произнесла это вслух. Сказала и будто разом попала в сети разочарования.

Дима потер лицо и выдохнул в ладони.

— Ну, ты тут тоже, говорят, не скучала, — выдал с непонятной самому себе злостью.

Шаурина на миг потеряла дар речи.

— Крапивин, ты вообще ошалел.

— Не спорю. Со мной тоже бывает.

— Тебе надо такую, чтобы она, пока тебя нет, с какого-нибудь члена кокаин слизывала. Тогда, может, и я покажусь не такой уж плохой. Какие ко мне могут быть претензии?

— Никаких.

Она сорвалась с места, чтобы уйти. Он поймал ее. Схватил, как тогда в темноте, прижал к себе обеими руками.

— Я этот проект замутил, только чтобы у меня повод был в Россию мотаться. Иначе мне просто нечего тут делать. А повод мне был нужен, чтобы видеть тебя так часто, как это возможно, — признался он, расписываясь в собственной слабости.

Она тогда, два года назад, его одолела — слабость. Он тогда испытал незнакомое для себя бессилие. Страх перемен. Впрочем, что-то подобное всегда ощущается перед началом организации нового проекта. Но отношения с Катей — это не рабочий проект, который можно потом перепродать. Чувства не выкупишь и не заложишь. Не договоришься о компенсации, не просчитаешь рентабельность.

Катя украдкой стерла покатившуюся по щеке слезу. Хорошо, что она стоит спиной и Дима ее не видит. Бессильное желание что-то изменить ломило грудную клетку. Или Крапивин так сильно сжал, что не вздохнуть. Они же не чужие друг другу, совсем родные, близкие, почему же тогда все плохо, больно? Признание его, слегка шокирующее, совсем не помогало, уже не лечило. Вроде вместе стоят, крепко друг к другу прижатые, тесно приплавленные чувствами, но под ногами как зыбучий песок. Все ползет, крошится, сыпется.

Да-да, я понял. — Крапивин разговаривал по телефону, когда в его кабинет вошла Катерина. По ее лицу понял: случилось что-то серьезное. — Созвонимся. Буду рад, — распрощался он со своим собеседником. — Что случилось? — сразу у Кати и спросил, встревожившись.

— А вот меня волнует, — ехидно начала она, — следующий раз я что увижу? Ваши свадебные фотографии? Знаешь, даже не сомневалась, что, как ты и обещал, я тут у вас найду много чего интересного. Ну, правда не без помощи дражайшей Адочки, но все же.

Она положила ему на стол какие-то документы. Он только сейчас заметил их в ее руках, до этого сосредоточился исключительно на лице. Взгляд горел такой непримиримой ненавистью, что у него по спине пробежал холодок.

— Что это?

— Посмотри.

— Будем в угадайку играть? Или я должен снова прочитать твои мысли?

— Ты сказал, что ваши отношения никогда не предполагали ничего серьезного, но она вот мне вручила экземпляр брачного договора. С тобой! Тут твоя фамилия! Хочешь сказать, что ты никогда его не видел?

— Видел. — Он даже не спрашивал, как Агата умудрилась впихнуть Катьке эти бумажки. Это и так ясно. Его мастерская больше напоминает огромную уютную квартиру, нежели строгий офис. Здесь есть комнаты для отдыха, комнаты для работы, гостиная, в которой они принимают клиентов. Есть столовая для совместных обедов или ужинов, есть кухня, на которой каждый может сам себе сварить кофе. Туда Катя и вышла. Не это Крапивина волновало, а другое.

— Ну вот, — усмехнулась Шаурина, найдя в его словах подтверждение своим нерадостным мыслям.

— Что — вот? — разозлился он. — Расчетливость Агаты, конечно, границ не имеет, как и твоя непроходимая глупость. Видел я эту филькину грамоту. Предлагала она мне… союз, — пренебрежительно выделив последнее слово, объяснил.

— А-а-а, — опасно протянула Катя, — тогда что ты со мной делаешь? Раз я так непроходимо глупа.

— Я уже начинаю об этом задумываться.

Они еще от того ужина с главным редактором не отошли, два дня прошло, а тут новая волна. Катя, как ему показалась, так и не пришла в чувства. Вела себя апатично, замкнуто.

— А что тут думать? Вон у тебя претендентка готова. Женись! Ее расчетливость и прагматизм как раз по твою душу! Документки уже вон готовы и график на всю оставшуюся жизнь — все, как ты любишь! Она точно страдать и переживать не будет, если ты на пару месяцев пропадешь. И претензий к тебе никаких не будет. Будет сидеть как мышь, лишь бы ты ее не пнул!

В какой-то момент Дима перестал на нее смотреть, отвернулся. Когда Катя вновь столкнулась с его голубыми глазами, замолчала.