Вадим Селин - На краю мечты

На ее глаза навернулась слезинка, выкатилась из уголка глаза, прокатилась по щеке и впиталась в белую больничную наволочку с синим штампом «3-я областная больница».

Мне не верилось, что я стою рядом с Денисом, солистом популярной группы, возле больничной койки, на которой лежит его мать, не верилось, что жизнь нас связала именно таким образом… И не верилось, что Марина Александровна может умереть. Ее сердце ослабело из-за ошибки, которую она совершила.

«Господи, как же она переживает! – с болью подумала я. – Бедная женщина! Как же она пожалела, что обманула меня! Бедная, бедная Марина Александровна! Что ей довелось в жизни перенести! Ее воспитывали отчим и мачеха, и мачеха ее даже била! А я еще посмела ей сказать, что она мне испортила жизнь! А у нее жизнь что, легкая? Она так настрадалась! И вообще, какое я имела право так разговаривать со взрослым человеком?»

Я взглянула на нее – худую, бледную, ожидающую от меня ответа, и мне стало так ее жалко! Жалко ее, жалко Дениса, жалко всех нас! Сколько несчастий случилось из-за того обмана! И вот сейчас, в реанимации, я ощутила, что именно в эту секунду настал момент, когда можно все прекратить, момент, когда можно раз и навсегда закрыть этот жуткий период жизни.

– Я вас прощаю, – сказала я, и у меня словно бетонная плита упала с сердца.

– Прощаешь?.. – она приподнялась на подушке.

– Прощаю. И давайте, пожалуйста, больше никогда не будем вспоминать о том случае…

На следующий день меня разбудил телефонный звонок. Я была настолько уставшая после вчерашних событий, что слышала звонок, но не могла проснуться. Через какое-то время я все-таки вытянула руку из-под одеяла, нащупала мобильник и увидела на дисплее: «Людмила Петровна».

Я подскочила на кровати.

«Аттестация! – прогремело у меня в голове. – Да вчера же была аттестация!! Я забыла о ней!»

Дрожащим голосом я сказала: «Алло…», но все закончилось благополучно: оказалось, что начальница Детской железной дороги заболела, никакой аттестации вчера не было и ее перенесли на следующее занятие.

Когда я положила трубку, то ощутила странное чувство – почему-то я была очень спокойной, «железка» не вызывала во мне никаких негативных эмоций. Все дело в том, что раньше, когда я слышала слово «железка», во мне сразу же появлялось отторжение и возмущение: «Я занимаюсь на железной дороге, потому что нельзя заниматься пением!», но теперь мне было можно заниматься пением, и «железка» уже не была так противна.

Хорошенько подумав, я решила, что все-таки мне нужно окончить «железку». Я буду пытаться стать певицей, но стабильная профессия тоже не помешает.

Несмотря на то что у Марины Александровны было предынфарктное состояние, из больницы она вышла через неделю. Врачи заставляли ее лежать, но после того как мы помирились, она прямо расцвела и резко пошла на поправку, как будто прощение являлось лекарством, которое исцелило ее сердце.

В день выписки мы с родителями, Денисом и Мариной Александровной вышли из больницы, сели в нашу машину, и папа повез преподавательницу к ней домой.

Папа с Денисом сидели впереди, а остальные находились сзади. Хоть мы с Мариной Александровной уже помирились, но между нами все-таки еще ощущалась некоторая неловкость.

– Ира… – робко сказала она. – Чем ты завтра занимаешься после уроков?

– Да вроде бы ничем… А что?

– Приходи в музыкальную школу, я очень хочу с тобой позаниматься! – жарко сказала Марина Александровна. – Ты столько лет из-за меня потеряла, и мне очень хочется хоть как-то восполнить то, чего я тебя лишила! Я буду с тобой заниматься! Я сделаю все для того, чтобы «поставить» твой голос!

Конечно же, я пришла – в ту школу, куда в свое время меня не взяли… Я стояла в том самом кабинете, в котором стояла пять лет назад, и не верила, что снова здесь нахожусь.

Марина Александровна научила меня правильно брать дыхание, чтобы не прерываться на середине ноты, для того чтобы вдохнуть воздух; обучила разным видам вибрато, каждый день она открывала мне разные тонкости в технике пения. После уроков я выходила из школы страшно загруженная, но вдохновленная, потому что с большим интересом усваивала знания, о которых так долго мечтала.

Мы стали часто общаться с Денисом и постоянно проводили время вместе: вместе возвращались из школы, гуляли вечером по осенним улицам, бросали друг в друга желтые листья, смеялись! Когда мы прощались, я не могла дождаться следующего дня, чтобы снова с ним встретиться. Денис стал совершенно другим человеком – открытым и легким в общении, и я тоже стала другой – во мне больше не было зажатости, мою душу как будто разжали тиски, я стала спокойной, и меня больше ничего не угнетало. Я снова стала свободной!

Да, меня больше не подавляли мысли о моем внутреннем мире, но зато стали подавлять мысли по поводу Дениса, потому что получалось так, что в моей жизни происходят успехи, а в его – неприятности. Как бы я хотела, чтобы он тоже испытывал ту радость, которую испытывала сейчас я! Но это было невозможно – ни в караоке, потому что его место занял Ваня, ни в шоу – там его место занял Серега.

Но несмотря на это, я верила, что у Дениса все будет хорошо, потому что видела отчетливые изменения в нем, и эти изменения обязательно должны привести его к чему-то хорошему. Череда неудач раскрыла ему глаза на самого себя, и у него невероятно поменялся характер. Я каждый день наблюдала момент перерождения, преображения человека, и это было прекрасно. Несмотря на неприятности, в Денисе проснулась небывалая целеустремленность, ему хотелось как можно скорее начать новую жизнь, он буквально горел этим желанием, он сказал, что будет заниматься пением и дальше, но теперь кардинально изменит свои взгляды, теперь все будет иначе. Я верила, что у него все наладится, но вот когда это произойдет – это был главный вопрос…

Мы словно ждали какого-то прорыва, нового успеха, новых распахнутых дверей, но ничего похожего в жизни Дениса пока что не наблюдалось…

* * *

Однажды через два часа насыщенных занятий в музыкальной школе Марина Александровна мне сказала:

– Что-то я проголодалась. Может, пойдем в кондитерскую, пирожных поедим?

Мы вышли из школы и направились в сторону кондитерской. Была середина сентября, но день выдался очень жаркий и душный. Когда мы шли по тротуару, то услышали вдалеке голос какой-то старушки:

– Люди добрые, подайте копеечку.

Мы обернулись. В двадцати метрах от нас возле подземного перехода стояла сухонькая старушка с палочкой, бедно одетая, жарче, чем следовало по такой погоде, – в пальто и повязанном на голову зеленом шерстяном платке, она держала стакан из-под сметаны, куда прохожие бросали монеты.

Марина Александровна с болью вздохнула, достала из сумочки несколько монет, направилась к бабуле и, опуская руку в стаканчик, неожиданно замерла.

– Тетя Катя? – оторопела она.

Старушка подняла глаза на преподавательницу.

– Марина?! – изумилась она.

– Что вы здесь делаете? Как это? Почему это? – учительница была в жуткой растерянности.

– Я живу здесь…

– Где – здесь? – не поняла пианистка. – На улице?..

Старушка кивнула.

– Летом на улице, зимой по подвалам… А если получается найти место возле теплотрассы, то это вообще хорошо, считай, зиму переживешь, у теплотрассы тепло… Но милиция нас гоняет… – на старый манер сказала она.

Марина Александровна просто онемела от шока.

– Но у вас же квартира…

– Костя умер двенадцать лет назад. Наши дети повзрослели, отняли у меня квартиру и выставили на улицу… Бомж я теперь… Три года уже по подвалам… – сказала старушка и зарыдала. Она рыдала с таким надрывом, с такими горькими стонами, что у Марины Александровны еще больше расширились глаза.

По этим именам – Костя, тетя Катя – я поняла, что эта женщина – ее мачеха, которая в детстве издевалась над ней.

– Бомж я теперь… – сквозь рыдания повторила старушка и зарыла лицо в замызганный зеленый шерстяной платок.

Марина Александровна моргнула и после этого как будто очнулась. Она с болью взглянула на заливающуюся слезами мачеху и нерешительно протянула руку, чтобы ее обнять. Когда она ощутила на себе руку падчерицы, то зарыдала пуще прежнего и крепко прижалась к Марине Александровне, словно в благодарность за то, что та решила ее обнять.

После этого эмоционального всплеска вдруг наступило затишье. Они молча друг на друга смотрели, и им не требовалось слов. Во взгляде Марины Александровны была жалость к тете Кате и боль из-за ужасов прошлого, а в глазах тети Кати – стыд за то, что она издевалась над падчерицей.

– У нас с сыном трехкомнатная квартира, – после долгого молчания сказала Марина Александровна. – В одной комнате живу я, в другой сын, а третья как раз пустует…

Тетя Катя пораженно взглянула на Марину Александровну, словно не могла поверить в то, что это она говорит ей – мачехе, от которой столько всего натерпелась, но Марина Александровна не шутила.

Глаза старушки наполнились слезами.

О кондитерской мы напрочь забыли.

* * *

Прошло две недели. Я была страшно загружена. Во-первых, ходила на работу в караоке, а во-вторых, из-за того, что мне предстояла поездка и съемки в Москве, пришлось усиленно учить темы и сдавать их экстерном.

Чуть не забыла сказать – аттестацию на «железке» я все-таки благополучно прошла, и меня допустили до последнего года учебы.

Шли дни. Я все отчетливее понимала, что скоро меня вызовут на съемки. Арсений Петрович периодически давал нам с Серегой советы касательно шоу. Денис рассказал учителю всю правду про Алену, и он попросил у меня прощения за то, что исключил меня из шоу, не проведя должного расследования.

Все постепенно налаживалось; все сферы жизни, покачнувшиеся из-за потрясений последних дней, становились на свои места, но оставалась одна проблема – Алена с Валерой. С ними перемирия так и не наступило. Когда они видели нас в коридоре, то демонстративно от нас отворачивались.