– Про крокодила мы давно знаем. Все знают. И никто не верит, – сказал, улыбаясь, Зимин.

А меня словно в доменную печь бросили. Так они все знали про этого крокодила! А меня мучили, пытали, иголки под ногти втыкали. Гестаповцы, лимоновцы, усамабенладеновцы. Неужели начальство везде одинаковое, неизменное, покрытое толстым слоем двуличия и ржавчиной лицемерия? «Комета» на них на всех не хватает. И тетя Ася давно в гости не приезжала.

– А я верю, – продолжал Зимин, – в вас, Даша, и верю, что вы справитесь с заданием. От первой командировки зависит вся дальнейшая творческая судьба журналиста. Как вы считаете, справитесь?

– Легко, – сказала я, с трудом преодолевая робость.

Зимин приподнял брови и опустил. Его несколько смутила моя наигранная храбрость. Олег Александрович присмотрелся ко мне, подошел, поднял руку и тут же опустил, окончательно смутившись. Наверное, он хотел прикоснуться ко мне, но почему-то не посмел. И я тихонько отошла в сторону. Прощание состоялось. Это ведь целый ритуал. Я побывала на дне мужской души. Там глубоко, чисто и ясно, но очень жарко. Мои уши пылали, как свечки. Я вся горела. Олег Александрович вздрогнул, видимо, что-то почувствовал, какое-то проникновение. Неопределенные ощущения витали в воздухе. Два человека пылали и горели от взаимного тяготения и всеми силами пытались продлить сладостные муки.

– Даша, тебя проводить? – раздался голос сзади.

Чуткая и лукавая Марина Егоровна подкралась сзади и незаметно, она пыталась спасти от неминуемого пожара редакцию газеты тиражом в два миллиона. Марина Егоровна, видимо, подошла на цыпочках. Сначала наблюдала, а потом решила вмешаться. Интересно, а как долго она тут стояла?

– Н-нет, меня не нужно провожать, – пробормотала я и юркнула за дверь серой мышкой.

Во мне полыхали отголоски большого костра. Я понимала, что симпатии Зимина распространяются гораздо дальше и глубже, чем можно было предположить. Он увлечен мной, ему интересно, но его внимание к юной особе заметно окружающим. И Марина Егоровна, и Лариса Петровна давно догадались, они ведь далеко не дуры. Да и генеральный, относившийся слишком снисходительно ко всем сотрудникам газеты, с небесной лестницы все же спустился впервые – сделал этот героический шаг ради меня. Не только женщины-легионерши, вся редакция заметила необычное в поведении высокого начальства. И Соколов, и Сонька, и даже наша каурая Динка. И все принялись перебирать тонкости и сложности прощального кружева. Они сплели огромную сеть из недомолвок, взглядов и ощущений. И накинули эту сеть на пятиэтажный дом. И нашу газету целиком затянуло в невод обывательщины. Но я еще ничего не знала, что будет потом. И совсем не думала о грядущих неприятностях. Все горести обрушились на меня гораздо позже, когда я вернулась. А сейчас меня ничто не тревожило. Все мои помыслы находились в другом месте. Тело пребывало в Питере, а мысли улетели далеко отсюда, они были уже в Иванове. Почему-то я заранее готовилась к провалу. Наивные друиды не ошиблись с гороскопом, портулак – мое личное божество. Но, несмотря на все предсказания, во мне жила все же уверенность, что я приеду со щитом в руках. Никогда нельзя играть на поражение. Из последних сил я настраивала себя на успех. И синдром портулака ушел в небытие, он оставил в покое мое сознание и больше не тревожил по ночам.

Я побежала домой на Петроградскую сторону, чтобы пообедать перед отъездом и собрать вещи. Мне хотелось хорошо поесть, для этого нужно было приготовить кушанье по рецепту греко-римского борца. Все вышло, как он предрекал. Я бросила кусок мяса на раскаленную сковороду, прямо в растопленное масло, через минуту получился отличный бифштекс с кровью, а стакан горячего бульона придал мне невероятной бодрости. И я помахала анорексии ручкой, прощаясь с ней навсегда. Борьба с весом закончилась моим унизительным поражением из-за греко-римского рецепта. Перед поездом я ненадолго вздремнула. И мне приснился Зимин. Улыбчивый, мягкий, покладистый и одновременно твердый как сталь. Двойственность его натуры завораживала, привлекала, заколдовывала. Под его волшебным воздействием хотелось победить трехглавого дракона, Змея Горыныча и всех прочих страшил и чудищ, какие только существуют в сказках и в реальной действительности. Зимин мне не просто нравился. Я его любила, во сне и наяву, любила всегда, еще в детстве, еще до моего рождения. Наша любовь была предрешена свыше. Мне было хорошо с ним. Спокойно. Только слишком горячо. В жарком огне его души можно было сгореть, обуглиться, превратиться в головешку. Раздался резкий звонок. Это звенел мой знаменитый будильник, почти антикварный, он будил меня в детский сад, в школу, я взяла его с собой из дома, чтобы мне было спокойнее спать и просыпаться на чужбине под любимую трель механического петуха.

Поезд плавно катился под горку. Колеса методично выбивали металлический рок. А я ворочалась на верхней полке плацкартного вагона, и передо мной проплывало безмятежное лицо вечно пылающего изнутри Зимина. Я пыталась найти разгадку сложного ребуса. Через какие страдания должен был пройти человек, чтобы научиться сохранять ледяное самообладание в любой ситуации при интенсивном внутреннем горении? Сложный ребус так и остался неразгаданным. Я была еще слишком мала для решения житейских загадок.

А в Иванове меня не ждали. И без меня тут народу полным-полно, и с женщинами в этом городе явный перебор. На вокзале кипела какая-то отдельная жизнь, не похожая на какие-либо другие. Повсюду сонные пассажиры. Запах жареных сарделек с кетчупом плотно застрял в воздухе. Я стремительно сбежала по высоким ступеням и очутилась на городской улице. Улица как улица, ничего кровожадного не попалось на моем пути, никаких крокодилов, слонов и леопардов я не встретила. Женщин было много, но все они выглядели вполне счастливыми, наверное, разные обездоленные болтались где-то в других местах города. Я пристально вглядывалась в лица прохожих, пытаясь обнаружить хоть одно, имеющее явные признаки погибающей женщины, безнадежно влюбленной в аллигатора. И ничего не обнаружила, никаких признаков безумия. Я бездумно бродила по проспектам и площадям, улицам и переулкам и плакала. Сначала тихонько, про себя, потом слегка приоткрыла шлюзы и вдруг зарыдала громко, уже не таясь от прохожих. И никто не остановился, чтобы утешить меня. Мои слезы текли напрасно. Я не встретила в окружающем мире сочувствия к моему девичьему горю. Да разве я смогла бы рассказать кому-то чужому про свою печаль, дескать, влюбилась в знойного мужчину, а он ради эксперимента отправил меня в Тмутаракань за мифическим призраком без имени и адреса. И теперь потирает руки в ожидании моего будущего позора. А позор уже состоялся. Он налицо и на лице, на щеках, губах и ресницах, и непрерывно стекает с подбородка черными солеными полосами. В бутике мне клялись, что тушь несмываемая, дескать, не боится ни воды, ни огня, ни ветра. И даже горячих поцелуев. Не размокает, не тает, не пачкает. Обманули, ввели в заблуждение, разыграли. У-у, бездушные. Я зарыдала еще громче. Содрали с меня бешеные бабки, а на салфетке скопилась густая чернота. Это не очищение и не катарсис. Это жуткая смесь самолюбия и глупости в одном флаконе. И вдруг сквозь слезы промелькнуло нечто гибкое и игривое. Это была мысль, шальная и одновременно тонкая и пронзительная, как острие рыцарской шпаги.

Все крокодилы живут в зоопарках. Это аксиома. И лишь в экзотических фильмах эти существа свободно плавают в водоемах, спасаясь от непереносимой жары. Ведь даже в Ниле все крокодилы повывелись, не перенеся надругательства над собой. Они покинули гостеприимную реку еще в прошлом веке. Поперек зубастого горла встал знаменитый Суэцкий канал. Местами проживания длиннохвостых чудищ в средней полосе могут быть лишь организованные и благоустроенные клетки. Ведь не поселишь же крокодила в однокомнатной квартире. Ему простор нужен, объемы, пространство. И полноценное, калорийное питание, кстати, говорят, что они и человеческое мясо уважают. Кроме зоопарка, имеют право на существование в разных дельфинариях, аквапарках, аквасадах и прочее, прочее. Наверное, крокодилы водятся в цирке, это вполне возможно. А в Иванове есть цирк? Я размазала остатки якобы несмываемой туши по зареванному лицу и помчалась по улицам, напоминая своим видом ободранную нелегкой жизнью гончую. Все мы когда-то произошли от животных. Это непреложный факт. Каждый день в этом убеждаюсь. Динка похожа на юную лошадку. Я – на легавую собаку. Сонька – на ядовитую змейку. Стоп! Гадов не трогать. Так можно далеко зайти. На кого же тогда похож Зимин? Я перебрала в уме всех свиней и кабанов, зайцев и лосей, но подходящего образа для Олега Александровича у меня не нашлось. Видимо, я плохо разбираюсь в животноводстве. И с зоологией у меня явные нелады. То нос у животного не подходит, то оскал натуру выдает, то зубы. А у Зимина и нос, и зубы, и хватка – все выглядит вполне прилично и, я бы сказала, эротично. Нет трехдневной щетины на щеках, начисто отсутствуют кровожадные клыки, даже кадык не торчит острым жалом. Все честь по чести, каждый предмет аккуратно разложен по полочкам мужской красоты. Самый мелкий шовчик пристроен к месту, самый крохотный рубчик пришит ровненько, пряменько, ладненько. Я даже всхлипнула от умиления. На свете много чудес, а общеизвестных мало, всего семь. Я торжественно возвела Олега Александровича Зимина в разряд чуда под восьмым номером, ведь совершенного мужчину можно спокойно приравнять к уникальному творению. А Зимин самый совершенный и гармоничный мужчина на всем белом свете. На этой мысли я уткнулась лбом в окно киоска. В глубине окошка петлей висели усы, седые такие, лохматые, длинные, видимо, с Украины сбежал киоскер, прямо с Майдана. Как ни гнались соотечественники за казацкими усами, все же не смогли догнать.

– Мне справочник по городу, быстро, я очень спешу, – выдохнула я.

Я волновалась, ведь мне нужно было догнать свою победу. И некогда тут раскланиваться с кем попало. От бега мое дыхание превратилось в тяжелое сопение. Я не дышала, как все нормальные люди. Мои легкие не могли втянуть даже малую порцию кислорода. Я откровенно задыхалась. Усы в окне сначала задрожали, а затем затряслись от бешеного негодования.