Снисходительная надменность сошла с нее, как шкура со змеи. Только что стояла надо мной, будто спустилась с небес, вся такая из себя небожительница, а от меня бросилась наутек, как напуганный заяц из куста. Наверное, побежала к Зимину жаловаться. Пусть жалуется. Мне от этого только польза. Марина Егоровна покрутилась на каблуках, помолчала, о чем-то подумала и бросилась догонять вышестоящую начальницу. Сонька-мармазетка крутнулась в кресле и всей своей хлипкой грудью упала на монитор. Теперь будет ждать финала. Она-то уверена в своей победе. А я не сомневалась в своей. Не отдам материал. Никому. Даже Зимину. Я тоже прилипла грудью к монитору. Ни за что не отстану от Соньки, непременно догоню и перегоню ее «третий номер». Разумеется, сразу мне не удастся взобраться выше, а второй только во сне будет сниться, ведь нужно прожить на белом свете еще не один десяток лет, чтобы научиться разбираться в тонкостях мастерства и жизни. Господи, и политики! Мне пока не до политики, я даже в хитросплетениях любви не научилась разбираться. Чтобы освоить во всех деталях мое непростое ремесло, должны пройти века и столетия. И все-таки мне придется познать во всех ипостасях хитрое искусство журналистики. Любовь движет миром, а в газетном рейтинге едва вытягивает третий номер. Я подергала носом, пошмыгала, покусала губы, но физиономические манипуляции не прибавили мне ума и энтузиазма. Я понимала, что статья у меня не получилась. Пришлось удалить готовый текст и начать все заново. Любовь – дело тонкое. Катькин образ никак не вырисовывался в статье, он расплывался в моем воображении бесплотной дымчатой паутинкой. Зато крокодил Гришка вышел весьма колоритным молодцом, этакий бравый разлучник, да и только – весь пупырчатый, бугристый, зубастый.

Пока я мучилась над созданием необычных образов, вновь прибежала Марина Егоровна, запыхавшаяся, вспотевшая, разгоряченная. На лбу у средненачальствующего состава блестели мелкие бисеринки пота. Недаром говорят, что редакционная работа сродни шахтерской. А ведь рабочий день только начался. И что же с Егоровной к вечеру станет? Не приведи господи, еще случится с женщиной сердечный приступ. На служебных поминках скажут, дескать, сгорела наша энтузиастка на работе. Как свечка. Мысли пронеслись галопом и ускакали в неизвестность. «Мои мысли – мои скакуны», – шепотом пропела я популярные строчки из полузабытого шлягера.

– Даш, вставай, идем, тебя генеральный вызывает, – строгим и ответственным тоном изрекла Марина Егоровна.

Она не женщина, нет. И не мужчина. Совершенно точно – не мужчина. Марина Егоровна – специалист общего профиля. Маленький человек зримо увеличивался в размерах, из простого редактора Егоровна на глазах вырастала почти до премьер-министра. Только что сама была на побегушках, а теперь работает президентом. Наверное, голосовые связки Марины Егоровны поставлены на широкую ногу.

– Зачем, Марин Егорна? – пролепетала я, изображая младенческую наивность.

А сердце заколотилось, запело, заплясало. Оно предвещало радость встречи, когда глаза в глаза, а по легкому движению зрачка можно прочитать великую книгу любви. Никто не видит, ничего не понимает, а двое чувствуют взаимное единение, им хорошо только вдвоем. Они будто невзначай очутились на необитаемом острове. Кругом люди, страсти, интриги, рейтинги, а влюбленные остались один на один. Рука в руке, и вот они незримо замерли в тесных объятиях. Все это останется их тайной. Лишь очень опытный взгляд может расшифровать незримое колебание волн, на которых качаются два влюбленных сердца. Кстати, директор Всемирного банка тоже качался на невидимой волне. Недолго качался, бедняга, допрыгался, теперь весь мир грозит ему отставкой. Я взнуздала взбесившиеся мысли, жесткой рукой натянула тонкую уздечку на упрямые морды непослушных скакунов, до крови прикусив собственную губу.

– Затем, чтобы отучить тебя от капризов и навсегда покончить с детским упрямством. Для каждого сотрудника газеты интересы корпорации должны быть превыше всего. Личные амбиции ты можешь держать дома, на диване, – пророкотала Марина Егоровна.

Она уже освоила командную роль. Надсмотрщица держалась передо мной как настоящий ефрейтор, будто вела строем роту. Она и повела меня по кругу, огибая норки и ниши с согбенными фигурами тех самых сотрудников, которые ценят интересы газеты превыше личных амбиций.

Зимин стоял в глубине кабинета. Он держал в руках какие-то бумаги, окидывая цепким взглядом близлежащие окрестности. Зимин сразу увидел меня, едва я вошла. Он почувствовал мое сердце, ощутил мой бешено бьющийся пульс. Олег Александрович бросил бумаги на стол и направился ко мне, забыв, что он не один в кабинете, на стульях, стоявших полукругом вокруг стола, сидели какие-то люди. Много людей, слишком много. Мужчины и женщины вперемежку. Двадцать пять пар любопытных глаз. Кажется, сегодня в редакции день правления. А Олег Александрович Зимин – его неизменный председатель.

– Даша-Даша, радость наша, – фальшиво пропел Зимин, – где же ваш материал? Я хочу взглянуть на него.

– Олег Александрович, «цигель-цигель», – забеспокоились вдогонку брошенные люди. Они застучали деревянными пальцами по циферблатам, намекая на уходящее в безвозвратность время. Генеральный не имеет морального права тратить драгоценные минуты на обучение юного стажера.

– Да сейчас я, подождите минутку, у меня важное дело, – отмахнулся от них Зимин.

А юный практикант держал в руках скомканные листочки – путевые заметки, записки, отрывочные сведения, проездной билет. Растрепанный букет путевых впечатлений. Больше всех в этом соцветии выделялся железнодорожный билет. Валюшка по дружбе выдала мне старый изъезженный купон, по нему явно проехалось не менее десятка безбилетных пассажиров. Олег Александрович ничего не понял. Он помотал головой, изгоняя из нее правленческие заботы.

– И это все? – изумился Зимин.

– Все, – сказала я, окунаясь всем телом в пылающее сердце возлюбленного.

У меня даже дух захватило от изнурительного пекла. Какая одуряющая жара, наверное, нелегко живется ему в реальном мире с доменной печью внутри.

– Понима-аю-ю, – растерянно протянул Зимин, – вы хотите сказать, что весь материал у вас в голове?

– Почти, – пролепетала я.

– Почему – почти? – он схватил меня за плечи и тряхнул, но нежно тряхнул, любя, едва прикоснувшись – тут же убрал руки, но не лишил себя возможности осторожно притронуться к моей щеке.

Нежно притронулся, будто погладил. От неожиданной ласки в моей голове все завертелось, закружилось, пошло кругами. Там больше ничего не было. Лишь одна любовь. Еще круги. Жар. И все. Больше ничего в ней не было.

– Даша, вам нужно сделать статью, вы это понимаете? – сказал Зимин.

– Понимаю, я сделаю статью, Олег Александрович, – в эту минуту моя готовность влезть на Джомолонгму в летних сандалиях была неодолимой.

Я могла прыгнуть в пропасть, улететь в космос, лишь бы доказать Зимину собственную значимость. Я уже знала, что сделаю статью. И она займет первое место в рейтинге. Он ушел, плотно прикрыв за собой дверь. А Марина Егоровна вспотела еще больше. От великого напряжения, видимо. По ее лицу катились крупные капли пота, они были похожи на спелые сочные виноградины. Секретарша сидела за столом как истукан. Она молчала, не зная, как отреагировать на произошедшее событие, ведь Зимин никогда не позволял себе вольного обращения с сотрудницами. Даже с секретаршами. Я гордо удалилась из высокой обители. Моя неправильная подруга Сонька бездарно проиграла решающий раунд. Она сплела за моей спиной кустистые интриги, чтобы стать вторым автором. Хитрая плутовка понимала, что на халявном крокодиле можно сделать имя, не отходя от монитора. Не было никакой необходимости ездить в трясучих маршрутках, отплевываться от змеиного дыхания, изводиться страхом, ворочаясь на продавленном диване в незнакомой квартире Вовика. Села и за одну секунду сбацала статью, получила гонорар и премиальные. С одного выстрела – в яблочко. Палец о палец не ударив – только по клавишам. Моя решимость вдруг сконцентрировалась до пределов пули. С интригами покончено, Соня осталась в стороне, Зимин помог мне отодвинуть заботливую подругу на задний план. Теперь настала моя очередь для бенефиса. Олег должен увидеть мою работу первым, остальные подождут. Я уселась перед монитором. В душе еще танцевали отголоски счастья. Ощущения бурлили, вспенивались, выбрасывая на поверхность ракушки с жемчужными зернами. Я отбросила прочь сомнения и страхи. Мои пальцы колдовали над клавиатурой, они летали, не останавливаясь, и мне казалось, что в редакционном зале звучит волшебный ноктюрн. Звуки набирали силу, они улетали наверх, под потолок, искали выхода во всех углах, пробиваясь наружу. Моя любовь произросла из сказочных сновидений, а фантастические ноты подсказывала сама жизнь. В моей статье Катя превратилась в одинокую заблудшую женщину, а крокодил Гришка – в галантного рыцаря. И не было в моей истории места тривиальному людоедству.

Когда статья была готова, я отнесла ее Марине Егоровне. Я действовала согласно инструкции, передав готовую продукцию соответствующей инстанции. Егоровна злобно фыркнула, забрала листы и молча удалилась. Она была уверена, что я побегу к Зимину, ведь так поступают все новоявленные фаворитки. Но я действовала вопреки принятым нормам. И время пошло. Ноль, один, два, три, пуск! Но звездного запуска почему-то не последовало. Вместо него к моей норке на всех парах подлетела Лариса Петровна. В отличие от Егоровны Лариса Петровна никогда не потеет и не бледнеет, даже не покрывается испариной, она всегда при полном параде – у нее строгое, бесстрастное лицо, холеная шея, прямая осанка. В общем и целом, Лариса Петровна – чистокровная английская леди российского разлива.

– Даша, вы должны переделать статью, – резким тоном сказала она.

Слова громко стукнулись о перегородку, будто Лариса Петровна в мою норку камень бросила. Возможно, Лариса Петровна была права, возможно. Но я писала свою статью, изнывая от всепоглощающего чувства любви. И мне уже не вернуть этого состояния. Не спорю, статья станет другой, если я перепишу текст. Ведь я тоже стала другая. Я повзрослела за эти полчаса. Мне стали понятны мои чувства, чувства Кати, Олега, других людей, но мои внутренние изменения остались незамеченными начальством. Лариса Петровна резко дернула меня за рукав. Нервничает женщина, сердится. И на меня сердится, и на Зимина, а заодно на весь мир, только себя ни в чем не винит. Такие, как она, всегда правы.