Он мне кого-то напомнил, какое-то животное. Ах да, сенбернара. Директор цирка – вылитый сенбернар. Такой же добрый, покладистый, надежный. До сих пор никому не рассказал про свою жену, видимо, боится, что ее привлекут по уголовной статье. Жалеет сволочь-женщину. А со мной поделился. У него ведь тоже душа есть. И она болит. Я не стала проникать в его душу. Наверняка надолго затянет, внутри у него сплошная болотная тина, а сверху подернута неподвижной ряской. А мне спешить нужно. Меня Зимин ждет. И еще победа, которая не за горами. Стоит рядом и дышит мне в спину. Очень приятное соседство.

– И что же, как она с ним спит? Он ведь длинный, – сказала я, мысленно пытаясь представить живописную картину.

Лежит в кровати молодая женщина, а рядом с ней крокодил по имени Гриша – три метра в длину, весь скользкий, в пупырышках и бугристый. И зубастый, между прочим, сожрет ночью Катьку и не подавится. А вдруг Гриша любит эту Катю? Тогда крокодил не станет кушать любимую женщину в ночное время. Лучше уж он днем вкусно и сытно пообедает. Разделит два удовольствия пополам.

– Вот так и спят, рядом, в одной кровати, они – два сапога пара, – хлюпнул носом директор.

Наверное, несчастный муж стервозной Катьки имел в виду сапоги из крокодиловой кожи. А это дорогая обувь, элитная. Я мигом спрыгнула со стола. До сих пор спокойно сидела на краешке, нервно качая ногами. Интересно все-таки послушать – крокодил, любовь, супружеская измена. Куда там начальнику Всемирного банка! Ему не достать до директора Ивановского цирка, далековато будет, у нас явно страсти покруче. Но мужские слезы не переношу, категорически настроена против этого патологического безобразия. Не могу видеть и слышать противное хрюканье, слабо напоминающее рыдания. Мужчины не имеют морального права плакать в присутствии женщины.

– Давайте мне адрес, немедленно, я привезу вам вашу Катю. Или сделаю так, что она сама к вам прибежит, – требовательным тоном сказала я, придвинув директору ручку и бумагу. Но он отодвинул письменные принадлежности подальше от себя. Сразу видно – в этом цирке бумажный труд не в почете.

– Клуб находится прямо за террариумом, почти на одной территории, – сказал директор, нервно возя листом бумаги по столу, – но адреса не знаю. Как доехать, знаю, а как называется улица, не помню.

– Прекрасно, – шумно выдохнула я уже у самой двери. Мысленно я была уже в дороге за славой и успехом. И вдруг меня озарило, – а как вас зовут?

– Григорием меня зовут, – директор даже полиловел от смущения, – Григорий Петрович я.

– Все понятно, – сказала я и стрелой выскочила за дверь.

Григорий Петрович надолго поселился в сундуках моего сознания. Добрый дяденька немного заблудился в жизненных переулках, растерялся, расклеился, но он здорово помог мне. А вот здание цирка совсем не отпечаталось в моей памяти. Может, ничего этого не было – ни поездки, ни города, ни случайных людей, ни странных вопросов, а я все это придумала? Нет, не придумала, все реально, но реальнее всех оказалась пресловутая Катька. И еще Гришка. Они были настоящими, конкретными, влюбленными.

Я нашла заброшенный клуб, тайком проникла в помещение, открыв защелку заколкой для волос. Фирменная заколка не подвела меня в трудной ситуации. Не сломалась, не погнулась, после всех испытаний осталась целой и невредимой. Я открыла дверь и вновь заколола волосы, чтобы не мешали. Трудно брать победу, но нужно. В этом деле ничто мешать не должно. Любые нюансы могут иметь пагубные последствия. В нос ударил уже знакомый запах. Затхлость, сырость, полное отсутствие кислорода и тяжелый липкий воздух, словно вылепленный из крокодиловых испражнений. Катя сразу все поняла, увидев меня краем глаза. Она возлежала на кровати в дезабилье. Рядом на полу отдыхал украденный из цирка Григорий, просто Григорий, без отчества. Может быть, его зовут – Григорий Григорьевич?

– Я никому его не отдам! – завопила женщина, прыгая на Гришку и пытаясь закрыть его своим хрупким телом.

Я смерила взглядом тщедушную фигурку и поняла, что Катя легко и свободно поместится в объемистом желудке смертоносного чудовища.

– Мне только сфотографировать, Катя, пожалуйста, на секундочку, – жалобно заныла я, вытаскивая телефон из кармана.

Но мобильник застрял, он не хотел вылезать из уютного гнездышка. Удача отвернулась от меня. Она решила проверить меня на прочность.

– Не дам фотографировать Гришку, – Катя раскинула руки по обе стороны бугристого туловища.

Аппарат прочно сидел в кармане, будто решил поселиться там навеки, я дергала «молнию», куртку, но мобильник не вылезал. И тогда Катя поднялась с крокодила. Она поднималась словно в замедленном кадре, сначала отделились руки, затем голова, ноги, и вот все тело сумасшедшей женщины устремилось ко мне в стремительном и легком полете. Это был удивительный поворот событий – неожиданный, спонтанный, совсем как в фантастическом фильме. Мобильник вдруг поддался моим рукам и легко вылез из кармана, и я успела сделать роскошный снимок. Всего один снимок, но его хватало с лихвой для взятия моей звездной вершины. Женщина еще не слезла с тела крокодила, она лишь привстала. Растрепанные волосы, открытая грудь, голые ноги. Откровенная эротика с легким порнографическим уклоном. Катя еще бежала ко мне, а я уже торопливо нащупывала ручку двери, не отводя завороженного взгляда от лица влюбленной и очень сумасшедшей женщины.

– Я люблю его, люблю, люблю и никому не отдам, я разобью твой телефон, если твои фотографии появятся где-нибудь, его заберут у меня, уничтожат, убьют, а меня отправят в сумасшедший дом! – кричала взбесившаяся Катя, растопыривая руки, будто собиралась задушить меня.

Она бы и задушила, с нее бы сталось, если бы я вовремя не выскользнула за дверь. Я бежала, а меня настигала ненормальная Катя, продолжая выкрикивать странные лозунги. Выкрики походили на рваные куски суконного полотнища, они звучали отрывисто, резко, грубо: «Я люблю, он любит, мы будем вместе, мы не расстанемся». Ничего сверхъестественного в этих слоганах не заключалось. Обычные признания, присущие всем влюбленным на планете. Они звучат на любом языке одинаково. Во все времена и у всех народов. Наверное, директор Всемирного банка часто повторял их своей любимой женщине. Но в Катиных устах эти безобидные слова напоминали революционные куплеты, они призывали к разрушению всех существующих норм морали и нравственности. Был момент, когда Катя уже почти догнала меня. Женская рука судорожно скользнула по шелковистой ткани моей куртки. Я прибавила ходу, почувствовав родство с нашей Динкой. Она точно так же галопирует по редакции, вся в мыле и пене. И я шла рысью, иногда переходила на галоп, меняя темп и ритм. И все-таки ушла от преследовательницы, в маршрутке не стала смотреть в заднее стекло, не хотела встречаться взглядом с Катей, но не выдержала, оглянулась. Она стояла на обочине. Мне стало жаль Катю. Она смотрела на дорогу безумным взглядом, будто от нее сбежало счастье. Ей уже не догнать меня, как не догнать и его. А я успела схватить личную Жар-птицу за хвост, она крепко сидела в моем мобильнике, но одержанная победа слегка отдавала горчинкой. Я еще не знала, как оценить и на каких весах взвесить чувства этой растрепанной женщины, сбежавшей от родного мужа в компании с крокодилом. Я не понимала Катю. Любое сумасшествие начинается с добровольного ухода из реальной действительности. Человек самостоятельно погружает себя в забвение. Это его личное желание. В другом мире ему хорошо живется, там нет страхов, сомнений и слез. Но мысль оборвалась на середине, она звонко лопнула – я шла по неверному пути. И страх у Кати есть, она же боится потерять Гришу, боится, что его отнимут, значит, и сомнения присутствуют. И она плачет по ночам, потому что любая женщина плачет и днем, и ночью. Как нормальная, так и сумасшедшая. Я потрогала карман куртки. В нем притаилось мое счастье. Но я не боялась его потерять. Оно было моим, личным, завоеванным в тяжелых и продолжительных боях на любовной войне.

Пришла пора возвращаться в Питер. Я одержала победу. Когда все удается – даже дышится легко. Долго тянутся последние минуты перед отъездом. В Иванове уже поздний вечер. Наверное, мне никогда не доведется побывать еще раз в этом городе. Он прошел мимо меня смутным пятном, белеющим в темноте узким лицом Вовика, слезливым хлюпаньем Григория Петровича, дикими возгласами Кати и остановившимся взглядом жутких крокодильих глаз. Нерасторопный Гриша был явно изумлен темпом стремительно развивающихся событий.

Я почти на ходу вскочила в скорый поезд. Состав плавно набирал скорость. Билетов в кассе не было. Буду спать в тамбуре. Дам денег проводнице и умолю довезти меня хотя бы до ближайшей станции. Вдруг там есть билеты? Но проводница оказалась вполне дружелюбной девчушкой моего возраста. Она устроила меня в своем купе. И денег мало взяла за проезд. Даже чаем напоила и выложила передо мной горку домашних бутербродов. Я поела, мысленно поблагодарив судьбу. И здесь повезло. Даже в поезде меня догнала удача. Я сразу уснула. Мне приснился Зимин. Олег Александрович ласково улыбался и манил меня к себе. Он стоял в зимнем саду, кругом цвели пышные растения, каких я никогда не видела в реальности. Наверное, это были зловредные портулаки. Они были настолько пышны, что затмевали яркий солнечный свет, пробивавшийся сквозь стеклянную крышу. А Зимин уходил все дальше и дальше, ускользая от меня, я бежала за ним, а сад ширился, разрастался, и растения покрывались новыми ветками и цветами. Я же никак не могла понять, какие чувства испытывает ко мне этот ледяной человек с горящим сердцем. Зачем я ему нужна? И зачем мы здесь? Я была еще слишком мала, чтобы разобраться в сложных чувствах. Они не поддавались исследованию. Я не смогла бы разобрать эти чувства на филигранные части, не понимая тонкостей собственных ощущений. Чтобы стать мастером в любовном деле, нужно пройти через адскую дорогу, а я была только в начале пути. Лишь одно я знала точно – материал на статью у меня есть. Его много, и он фактурный. Мой крокодил надежно сидит у меня в кармане. Спала я крепко, но беспокойно. Зимин уходил от меня в пустоту и одиночество. Я не понимала, почему он уходит. И еще в сонном беспокойстве присутствовала одна здравая мысль: наконец-то я стану олицетворением героя одного дня. А мне и этого будет достаточно. Более чем. Ведь это мое первое достижение на корреспондентском фронте. Естественно, меня глодало легкое сомнение, я же добилась победы не совсем праведным путем. Но желание стать героем было сильнее условностей, а гром победных литавр окончательно заглушил брюзгливое ворчание совести.