– Все хорошо, мама?

– Прекрасно! А что?

Она в смущении пожала плечами:

– Ну, не знаю... Эта служба по Саре-Джейн... Тебе, наверное, тяжело пришлось?

Я дотянулась до ее руки и благодарно погладила пальцы. На одном поблескивал густо-синий сапфир, окруженный мелкими бриллиантами. Я все-таки подарила Рикки мамино кольцо, а она по такому торжественному случаю перестала грызть ногти. Я даже продала несколько маминых украшений, не особенно приглянувшихся мне и детям. Так и перебились, пока не встали на ноги.

– Нет, родная, вовсе не тяжело. Я давно примирилась со смертью Сары-Джейн. Сегодня для меня светлый день. Все, кто ее любил, собрались почтить ее память. Это отрадно и печально, но не тягостно. – Я ласково сжала руку дочери. – И спасибо тебе.

– За что?

– За то, что беспокоишься обо мне. Это замечательно – видеть заботу своих близких.

– А ты очень разозлилась, что папа не пришел?

Я покачала головой. Господи, какое облегчение, что поступки Фрэнклина уже не могут меня разозлить.

– Он ведь не любил Сару-Джейн. Если уж начистоту, едва ее переваривал. А главное – что бы он там ни делал, меня это больше не волнует.

Рикки задумчиво обкусывала листик салата и вдруг призналась:

– В прошлый выходной мы с папой здорово поскандалили.

Я застыла с салатом за щекой, боясь спугнуть Рикки хотя бы звуком. Не собираюсь вытягивать из нее подробности. Я же не озлобленная разведенка, которая заставляет детей шпионить за своим бывшим. (Ну же, Рикки, рассказывай!...)

– Он потащил нас в японский ресторан. А ты ведь знаешь, Джейсон обожает сырую рыбу и моченые водоросли!

– Ага, – рассмеялась я. – Особенно если они из “Макдоналдса”.

– Точно! Но мисс-сама-знаешь-кто просто без ума, – Рикки манерно закатила глаза, – без умаот японской кухни. Ну и вот. Кроме риса, ничего съедобного там не нашлось, а есть хотелось жутко. Мы с Джейсоном налегли на рис, а папа давай мне мораль читать. Мол, если начну набивать живот чем попало, стану похожей на тебя. Я сдержанно чертыхнулась.

– Вот и прекрасно, заявила я на это, потому что мама красавица, – с торжеством продолжала Рикки. Меня захлестнуло теплой волной признательности. – А он ткнул пальцем в мисс-сама-знаешь-кого и говорит: “Обалдела? Вот красавица!” Как же я взбесилась! И так она у меня в печенках сидит. Он ведь без нее никуда – всюду таскает с собой, словно она член семьи. А когда она болтается рядом, он с нами даже не разговаривает – разве только чтобы запретить что-нибудь. Ну, я и ляпнула – наверное, это нехорошо, но очень уж хотелось! – да, говорю, красавица, но все-таки не такая, как другие твои подружки.

Передо мной все поплыло. Я неотрывно вглядывалась в лицо моей дочери, видела, как движутся ее губы, но слова вдруг перестали до меня доходить. Усилием воли я стряхнула оцепенение, которое тут же сменилось болезненным любопытством.

Рикки, только не молчи...

– ... А папа стал багровый, схватил меня за руку и как дернет. Я даже вскрикнула. И шипит: “Придержи язык!” А я совсем разозлилась и крикнула: “Не надейся! В этом явся в тебя!” По-моему, он бы меня ударил, если бы не люди вокруг. Ну, он швырнул на стол деньги и как рванет к выходу. А мисс-сама-знаешь-кто припустила следом на своих каблучищах...

Повисла тягостная пауза. Наконец Рикки робко подняла на меня большие карие глаза.

– У папы были любовницы, еще до мисс... до Эшли, – прошептала она едва слышно. – Уже давно... Мне Лизбет Роли рассказывала. Ее мама встретила папу где-то в центре с одной ее знакомой. А когда я спросила об этом папу, он заявил, будто встреча была деловая. Но потом Лизбет мне еще много чего порассказала про папу и ту женщину. Ну, тогда я все ему выложила – где их видели и кто. И говорю: не морочь мне голову! Я ведь надеялась, это ерунда. Что папа все это как-то объяснит, докажет, что ничего такого не было. Но он завел такую, знаешь, доверительную беседу и эдак задушевно поведал, что у вас не все ладно.

– Когда... – у меня сел голос, – когда это случилось?

– Мне как раз исполнилось четырнадцать. Помню, он еще сказал, что в моем возрасте Джульетта вышла замуж. Так что я достаточно большая, чтобы разобраться во взрослых делах. Ну и хранить взрослые тайны, конечно... И все это так уважительно, как будто на равных. Я и вправду почувствовала себя ужасно взрослой.

Три года назад? В голове не укладывается. Три года назад никаких неладов у нас и в помине не было. Или все-таки?.. Пых-пых. И моя несчастная Рикки столько времени носила в себе эту гнетущую тайну? Да как он посмел так с ней обойтись?

– Это все звучало так убедительно... Будто бы ты не даришь ему любви. Вечно где-то носишься, возишься со своей Сарой-Джейн, с благотворительностью, с нами, а для него у тебя времени не находится. Вот поэтому-то он так редко бывает дома.

Я горько усмехнулась:

– Рикки, он все перевернул с ног на голову! Это его без конца где-то носило. Вот я и хваталась за любое занятие, лишь бы убить бесконечные пустые часы.

– Теперь-то я это понимаю, – согласилась Рикки. – А тогда нет. Тут ты стала полнеть, и я решила – ага, вот и доказательство. Папа прав, тебе на него наплевать.

Она опустила голову и украдкой вытерла слезы. Я придвинулась к ней, обняла, заслонила от чужих любопытных взглядов. Рикки давилась слезами и пыталась просить прощения – и за свое тогдашнее презрение, и за теперешнюю жестокую правду. Я гладила ее по волосам, ласково шептала что-то утешительное. Слава богу, она избавилась от этой постыдной тайны.

Черт с ними, с былыми похождениями Фрэнклина. Со мной моя дочь, которую я так боялась потерять. Она доверяет мне и любит по-прежнему. Еще летом, когда забрала детей из лагеря, я об этом и мечтать не смела. Ее враждебность, мои обиды нам обеим мешали дышать. Тогда мы с Рикки договорились отбросить прошлое и начать все заново.

Перемирие было шатким и давалось трудно. Она поговаривала даже, что переберется жить к Фрэнклину. Скрепя сердце я признала за ней право самой сделать выбор. Но я очень ее люблю, добавила я, и буду по ней тосковать. Время шло, Рикки не спешила с переездом, – наверное, чувствовала, что отцу нет до нее никакого дела. А мы с ней мало-помалу вновь научились доверию и любви. И Рикки осталась.

– Прости, что расстроила тебя, мама. Но он тебе изменил вовсе не потому, что ты поправилась. Я легко улыбнулась ей.

– Спасибо, родная. Если честно, я и сама так думала.

Тут подлетел Джейсон и уселся напротив нас. Воровато оглядевшись, он вытянул из кармана пакет с жареной картошкой и довольно захрустел. Проносить в этот ресторан еду запрещалось, но я смолчала. Если даже его застукают и выставят вон, беда невелика – подождет за дверью. Теперь мои дети сами отвечают за свои поступки, а жить с сознательными людьми – одно удовольствие. Рикки напоследок шумно всхлипнула в салфетку, и Джейсон с любопытством оглядел зареванную сестру.

– Эй, что это с ней?

Я отшутилась:

– Так, девчоночьи тайны.

– Мам, там такие пончики!...

– Как только в тебя все это влезает? – рассмеялась я и полезла за кошельком.

* * *

Кэтлин, обвешанная пестрыми пакетами, едва втиснулась в небольшую кухню.

– Боже, какие ароматы! Чесночный хлеб! – Она завалила припасами весь стол. – Я уж думала, что ненароком померла и угодила в итальянский рай.

– Ведь ясно сказала – не смей ничего тащить. Ну как я втисну в холодильник столько еды?

– В холодильник? – Кэтлин хохотнула. – Золотце, у тебя двое подростков. Все это добро не доживет и до ночи.

Она уже вовсю хлопотала – вскрывала пластиковые упаковки, ловко смахивала в ладонь крошки со стола, ополаскивала раковину.

– Грегори! – воззвала она в сторону прихожей во всю мощь легких. – Грегори, иди познакомься с моей подругой!

В кухню, едва не застряв в дверном проеме, робко вдвинулся цветущий гигант, еще не разменявший четвертого десятка. Гиганта украшала смущенная улыбка, бицепсы превосходили в охвате талию Кэтлин.

Она представила нас друг другу, сияя торжеством. Я обтерла о фартук мокрую руку и протянула ее новому знакомцу. Он с готовностью сжал ее своей лапой, и я пережила краткий приступ ужаса. Все, конец, больше у меня не осталось ни одного целого пальца.

Следом за ним, толкаясь и пересмеиваясь, ввалились с клюшками и коньками Джейсон и его новый приятель-одноклассник. Наткнувшись на гостя, они застыли в немом благоговении, а затем накинулись, клянча автограф. Грегори оказался хоккейной звездой. Теперь в кухне решительно стало не повернуться. Я с облегчением выпихнула всех троих за дверь, благо мальчишки прилипли к знаменитости. Повезло Джейсону – в понедельник он будет в школе героем дня.

– И кто зван на ужин? – осведомилась Кэтлин, свежуя кочан салата.

– Как – кто? Вы с Грегори. Джейсон с приятелем. Рикки с подружкой. И я – с еще одним человеком.

Вытащив из пакета чесночный хлеб, я сосредоточенно отпиливала идеально ровные ломти. Кэтлин, с ножом в одной руке и дуршлагом в другой, держала паузу, сверля взглядом мой затылок. Я сломалась первой:

– Ладно, твоя взяла. Придет Мак.

– Самое время. А то ваша платоническая дружба уже в печенках сидит.

– А кто сказал, что между нами есть нечто большее?

– Тут и говорить нечего! Видела бы ты свое лицо – пунцовее, чем вот этот помидор.

– Если честно... не стану финтить, мы каждый день видимся на работе.

От хохота Кэтлин заколыхалась занавеска.

– При чем тут дни, дорогуша? В расчет берутся только ночи! – Она подтолкнула ко мне миску с салатом. – С готовкой покончено. Скидывай этот дурацкий фартук и живо к зеркалу.

За ужином даже Кэтлин не утерпела и попробовала всего понемногу. Небывалая вещь. Заставить Кэтлин отступить от диеты теперь могут лишь исключительные обстоятельства. Она решила, что нравится себе в количестве пятидесяти пяти килограмм, и твердо держится этого веса. “Один лишний килограмм – еще куда ни шло, – убежденно заявляет она, – два – уже перебор, а дальше начинаются проблемы”.