–Не беда, сгодится любая фактура. Не хочется выпытывать все это у человека, который хоронит жену. Конечно, такие факты вряд ли пригодятся, разве что для полноты впечатлений и личного архива...

– Без проблем. Поеду прямо сейчас, так что к обеду управлюсь. Может, тогда и встретимся?

– Вряд ли. Я буду на похоронах миссис Пэйн. Увидимся позже, хорошо?

Я повесила трубку и бросила случайный взгляд в свой блокнот. За разговором я бессознательно выводила росчерки и завитушки. МАК – значилось в самом центре листа. Большими буквами в виде сцепленных сердечек.

* * *

Банк “Горный” находился как раз по пути на кладбище. Своим овдовевшим клиентам Фрэнклин советует первым делом заглянуть в сейф, ознакомиться с последней волей усопшего, а потом уже идти рыдать над могилой.

Ровно в половине первого я завела новый сейф на свое имя и получила на руки тот, которым мы пользовались на пару с мужем. Запершись в кабинке, выставила оба ящика на стол и начала без разбору перегружать содержимое общего ящика в собственный – акции, ценные бумаги, страховые свидетельства, оба наших завещания.

Завещания. Как юлил Фрэнклин, расписывая прелести своего замысла. Как терпеливо и вкрадчиво разъяснял его достоинства. “Мы ведь не позволим хрычам из правительства отобрать наши деньги, которые я зарабатываю тяжким трудом, правда, пупсик?” По завещанию Фрэнклина имущество попадало под контроль попечителя, а тот выдавал бы нам на карманные расходы. Даже после своей смерти Фрэнклин намеревался распоряжаться мною и детьми.

– Барбара, сколько я повидал несчастных женщин, которых обвели вокруг пальца. Сектанты, альфонсы, биржевые махинации...

– Я не из таких.

– Тогда вспомни, что учудила твоя приятельница Карен Блекстон. Заполучила деньги Мелвина и с родными детьми не поделилась.

– Знаешь, сколько лет этим, с позволения сказать, детям?Тридцать восемь и сорок два! Дочь за пять лет ни разу не позвонила Карен, а единственный источник дохода сына – судейство дворовых бейсбольных матчей. Что за чушь ты несешь, Фрэнклин? Великовозрастные дети во всем зависели от Мелвина и привыкли полагаться на отца, а Карен наконец-то выпихнула их во взрослый мир. А что до меня, разве я хоть раз поставила свои прихоти выше интересов детей?

Все впустую. Фрэнклин навязал мне свое завещание, а в попечители назначил вечно угрюмого, жесткого, как стальной рельс, партнера. К счастью, у меня тогда было утешение. Сигареты.

Правда, и от попечителя оказался кое-какой толк. Он убедил Фрэнклина составить подробный перечень всех его активов – акций, недвижимости, – буквально всего. Сейчас я в полной мере оценила эту любезность. Выглядел список впечатляюще. Не сомневаюсь, при разводе он здорово облегчит жизнь моему адвокату.

Я сунула бесценный документ на дно своего ящика. Сверху легли пять серебряных слитков и неплохая коллекция редких монет в скромных пластиковых коробочках. Спору нет, приятные пустячки, но я – то рассчитывала на наличность. Фрэнклин всегда держал в сейфе пачку купюр на черный день – когда несколько сотен, а когда и тысяч. Сумма менялась, но хоть что-то в заначке лежало обязательно. И вот неприкосновенный запас испарился.

Сбываются мои подозрения – борьба за кресло сенатора обходится мужу слишком дорого. Леди Эшли порой посещают экстравагантные замыслы. Пространные телеинтервью в самое горячее время, реклама во весь газетный разворот... А бедному Фрэнклину только и остается, что подписывать чеки, – трудно сказать “нет” женщине, которая говорит “да”.

Под конец я переложила в свой ящик изящные бархатные футляры с мамиными драгоценностями.

– Привет, мама! – Я любовно погладила нежный ворс. – У меня сейчас куча проблем. А с тобой когда-нибудь случалось такое? Бабушка и папа дружно рисовали тебя белоснежным ангелом, парящим над обычными человеческими проблемами и страстями. И я привыкла считать тебя высшим существом, непогрешимым и совершенным. Но ты ведь не была ангелом, правда?

За дверью послышались шаги – старая миссис Уиттикер, по обыкновению, гадала, с кем это я говорю. А с кемя говорю? Какой она была на самом деле, моя мама?

– Знаешь, я на них не в обиде. Они жалели бедную сиротку, вот и придумали для нее какую-то особенную маму, не такую, как все прочие люди. Им казалось, мне это нужно. А нужно-то было совсем другое – и в детстве, и теперь! Знать и верить, что ты была обычной женщиной, живой, из плоти и крови, что могла порезать палец, и запудрить прыщик, и посмеяться непристойной шутке. Что тебя порой все вокруг бесило и доставало и что у вас с папой случались ссоры, как в любой другой семье... Ты прости, мам, что я так долго не понимала таких очевидных вещей. Прости, что столько лет поклонялась тебе вместо того, чтобы просто любить...

Бережно уложив футляры, я нехотя опустила стальную крышку ящика.

– Я люблю тебя, мамочка. Приглядись к Люсинде Пэйн – она того стоит.

Поднявшись из хранилища, я задержалась у окошечка для привилегированных клиентов.

– Ума не приложу, как это случилось. Извели все чеки, а новых не заказали. – Радужная улыбка идиотки. – Теперь вот срочно понадобились – немного, штук двадцать пять, – а когда их еще дождешься.

Я назвала номер счета моего “скроенного для руководства” супермена. Служащая предложила расписаться, чтобы сравнить подпись с образцом. Но поскольку тот счет открывала я, экзамен выдержала на отлично.

Уже через десять минут я гнала машину к кладбищу. В бумажнике, надежно запрятанные под молнию, ждали своего часа двадцать пять чистых чеков. Я еще не знала, придется ли пускать их в ход. Подтвердятся мои подозрения или нет? Теперь все зависело от судебного архива.

В самом сердце старого кладбища вросла в землю маленькая часовня – по виду нечто вроде карманной триумфальной арки. От этого преддверия мира иного, как от ступицы колеса, расходились лучи дорожек, расчерчивая клиньями кладбищенскую землю. За долгие годы все клинья были разобраны разными конфессиями. Теперь любой протестант, иудей или католик – будь он бедный или богатый, черный или белый – мог рассчитывать на упокоение поближе к своему богу.

Я приехала раньше всех и долго ждала в душной машине, пока окончательно не спеклась. Где же приглашенные? Возможно, прибыли пешком или на такси и давно ждут внутри. Отругав себя за недогадливость, я поспешила в часовню.

Там было пусто. Посреди зала нелепое сооружение – нечто вроде решетчатого железного стола на колесах. На нем криво стоял закрытый гроб Люсинды Пэйн. Вряд ли похоронное бюро разорилось бы, задрапировав ржавые прутья куском черной ткани.

Я приблизилась к Люсинде. Стук каблуков, эхом отразившийся от мраморных стен и пола, оскорбил торжественную тишину. В изголовье ровно горели две массивные свечи в высоких подсвечниках. Я вгляделась в чистое пламя.

– Как жаль, что не довелось с вами познакомиться, – шепнула я, нежно коснувшись крышки гроба в голубоватых мраморных прожилках. Вместо прохлады и гладкости камня ладонь ощутила неприятно-теплую шершавую пластмассу.

Снаружи донесся шум двигателя, на цыпочках вошли четыре скромные женщины. Оказалось, соседки. Многие хотели проститься с Лю-синдой, объяснили они, да только все на работе.

В часовню влетел деловитый священник, следом появился и мистер Пэйн. Заметив меня, он посветлел лицом. Мы молча обнялись. Он поздоровался с другими женщинами, называя каждую по имени и сердечно благодаря. Священник нетерпеливо листал Библию, словно мы насильно оторвали его от важных дел, а теперь попусту тянем время. Строго покосившись на него, я взяла мистера Пэйна под руку и подвела к гробу.

– Вообще-то он не из нашего прихода, – шепнул мистер Пэйн, будто извиняясь – Наш на год уехал с миссией в Перу. Достойный человек. Ему будет жаль Люсинду. Не знаю, откуда взялся этот молодчик, но душевности в нем ни на грош.

Священник зачастил с места в карьер. Он не был знаком с миссис Пэйн и не потрудился хоть что-нибудь узнать о ней. Его надгробное слово состояло из банальностей и туманных рассуждений о добродетельных женщинах вообще. Этот выдуманный портрет не подходил ни к одной из моих знакомых и уж конечно не имел ничего общего с Люсиндой Пэйн.

Отработав повинность, святой отец уткнулся в Библию и забубнил молитвы. Явный любитель излишеств во всем, от еды до секса. Так и виделось, как он смачно ковыряется в носу в мнимом уединении своего авто, как травит в закрытом клубе похабные анекдоты о “цветных” и “бабах”, как мухлюет с налогами и дурит жену – одинаково цинично и равнодушно. Мне стало легче дышать, когда он замолчал.

– Служба окончена, все свободны.

– Хочу увидеть, как ее опустят в землю. – Голос мистера Пэйна дрогнул, и я ободряюще стиснула его руку.

– Это займет немало времени...

– У меня время есть, – жестко оборвал старик. – А ваше я оплатил.

Вот сейчас я видела того самого мистера Пейна, от которого лез на стенку Фрэнклин. Этот человек, знающий свои скромные права и готовый за них постоять, – честный и смелый трудяга, “задолбавший” выжигу-адвоката.

Не удостоив священника ни единым взглядом, он повлек меня из прохлады часовни в пекло августовского дня.

– Хочется верить, что Люсинда любила вас же сильно, как вы ее...

Он чуть заметно улыбнулся:

– У меня ни разу не было повода думать иначе.

Недовольный священник нагнал нас уж католическом секторе, срезав путь через еврейский. Похоронная команда лениво тянулась с дом. Он энергично замахал руками, требуя пошевеливаться. Мы с мистером Пэйном, оставшись у могилы, горестно молчали, думая каждый о своем.

В последний раз я была на кладбище, хоронили Сару-Джейн. На поминальную службу пришли сотни людей. Священник плакал скрывая слез, и едва мог говорить. Близкие читали ее любимые стихи и наперебой вспоминая светлые моменты ее жизни. А позже я ненароком услышала, как Стэнфорд распинается перед какой-то девчонкой не старше двадцати: “представьте, в похоронном кортеже собрал семьдесят пять машин”. И все это со слезой в лосе. Мы прощались с Сарой-Джейн, а он считал машины.