Тем временем записка для Кэмерона была составлена. Она оказалась лаконичной и выразительной: “Заходил. Похитил Барбару. Мак”.

– Идемте, секретное оружие “Глоб”.

С этими словами меня выдернули из кресла и выволокли из безопасного угла. По праву раненого Мак обнял меня за плечи. Очевидно, он уже не нуждался в дополнительной опоре – на меня пришлась только тяжесть его руки, но и этого оказалось достаточно, чтобы начать воскресать.

– И куда мы направляемся?

– Отмечать признание ваших статей и низвержение моих врагов.

– А как же Кэмерон?

– К несчастью, он нас отыщет.

– У меня почти нет времени. На два назначена важная встреча.

Мы уже вошли в лифт.

Надеюсь, он не станет выспрашивать подробности. Встреча-то с гипнотизером. Лучше откусить собственный язык, чем признаться в этом.

–Что ж, – острый взгляд на часы, – придется пить быстро, только и всего.

Захлопнув за собой дверь бара, мы поневоле остановились, слепо щурясь в темноте и дыму. Пока глаза привыкали к особенностям местного освещения, нас заметили.

– Эй, да это Мак! – крикнул кто-то.

– Молодец, Мак! – неслось со всех сторон.

– Ну и задал ты этим ублюдкам!

Мой спутник отшучивался, здоровался, жал руки, хлопал по плечам. Оживленная клубящаяся толпа вынесла его к самой стойке, оттеснив меня в сторону. Я старалась не высовываться. Это был его триумф, и разделить его с Маком должна была журналистская братия, к которой я уже не принадлежу. Или еще не принадлежу?

Пока я размышляла, Мак заграбастал мою руку и целеустремленно захромал сквозь толпу, ведя меня за собой. У дальней стены бара были устроены закутки с хлипкими реечными перегородками, слишком просторные для отдельных кабинетов. Мак пробрался в один из них, тяжело опустился на скамейку, служившую тут сиденьем, усадил рядом меня и блаженно оперся спиной о стену. А когда двое-трое репортеров плюхнулись рядом с нами, я оказалась вплотную притиснутой к Маку. Еще пятеро журналистов расположились напротив, а остальные сгрудились вокруг стола, перекидываясь шутками и забрасывая Мака вопросами.

Воздух в переполненном баре звенел и колыхался – не воздух, а эфир, осязаемая субстанция, объединяющая все и вся общим током энергии жизни, в котором сливались воедино острые, будоражащие впечатления, оживляя давно похороненные воспоминания: кисловатое выдохшееся пиво, пощипывание крепкого табака на языке, резкие запахи чесночного хлеба и твердого тертого сыра. Чудесным образом, словно из ничего, рождались живые диалоги, бурные споры, молниеносно разрастаясь, как причудливые тропические цветы.

Я не заглядывала сюда с тех пор, как вышла замуж. Фрэнклин впадал в тоску и хандру в окружении этих людей, не желавших поддаваться его властной энергетике. Он терял опору под ногами, пытаясь обсуждать достоинства своей новомодной гоночной машины с человеком, собственноручно подкрасившим вмятины на “шевроле” 58-го года выпуска.

Фрэнклин наслаждался принадлежностью к касте избранных, имеющих собственные ложи в бенуаре. Мои же приятели-репортеры были из тех, кто свистит и вопит на галерке. Они не понимали друг друга, как разные формы жизни.

– Я сел впереди, в самом центре, – рассказывал Мак. – Уитни и Макуорту пришлось бы упереться взглядом в стену, чтобы не видеть меня. Пусть хорошенько запомнят, чьи показания упрятали их за решетку.

Вопросы так и сыпались. По счастью, на меня не обращали внимания. Никто не мешал мне сидеть с бессмысленной улыбкой рядом с Маком.

В последний раз такие вот медленные токи парализовали меня в пятом классе школы, когда робкий одноклассник Дэниэл Гринберг неуклюже повернулся и вдруг чмокнул меня в щеку в безопасной темноте кинозала. Я тогда онемела от целой бури чувств, главным из которых было растерянное изумление – что это со мной творится? Отчего я с ног до головы защелкала электрическими разрядами, как лейденская банка? Сейчас начиналось то же самое, только сила тока оказалась не в пример больше и заряд мощнее.

Кто-то спросил у Мака, когда он возвращается в Феникс.

– Зависит от одного обстоятельства, – неопределенно ответил он, слегка сжав мое плечо.

Что за обстоятельство, Мак?

Мы выпили по первой, причем заказанный мною бокал шабли по пути к столу превратился в двойное виски. Официант водрузил на середину стола блюдо с закусками, от заведения. Возбуждение, охватившее меня, должно было отбить аппетит, но почему-то не отбило. Острые сардельки, крохотные огнедышащие перчики-чили, сыр всевозможных родов так гармонично сочетались со вкусом виски.

Дальше мы пили по второй, потом по третьей. Столько я не пила с той ночи, когда оплакивала Сару-Джейн. Тогда я вышвырнула сигареты в озеро. На этот раз, надеюсь, обойдется без эксцессов.

Окончился обеденный перерыв. Поредела и распалась толпа, репортеры потянулись к выходу, утаскивая в бумажных пакетах съестные припасы на остаток рабочего дня. В баре стало просторно и тихо. Едва начали разбредаться наши соседи по скамейке, я принялась потихоньку отползать от Мака.

Непринужденно обнимая меня одной рукой и не прерывая захватывающего рассказа, он мягко, но решительно пресек мои трепыхания. Драматические подробности суда и всего, что ему предшествовало, захватили меня всерьез, вырываться и убегать не было ни причин, ни желания. Я уже и забыла, как хорошо чувствовать рядом живого человека. Такая простая штука – рука на плече, а как много значит...

Убаюканная теплом Мака и выпитым виски, я соскользнула в уютный сумеречный переход между явью и сном. Голос Мака проникал сюда откуда-то издалека и кружил вокруг меня на мягких синих крыльях.

– Забавно, насколько меняется все на этом свете, когда побываешь на том. Привычные ценности оборачиваются чепухой, важное и неважное принимаются играть в чехарду. Теперь стремишься остановить, удержать то, что прежде покорно проводил бы глазами...

– Например, что? – зачарованно спросила я у синих крыльев.

– Например, тебя, – эхом отозвались они. – Тогда, ночью, я только взглянул на тебя и сказал себе: “Вот самая прекрасная женщина на свете”.

В теплых сумерках я мечтательно кивнула, не удивляясь и не бунтуя:

– Еще бы. Я ведь была окутана туманом. В густом тумане я смотрюсь особенно выигрышно.

Крылья сложились. Мак встряхнул меня за плечо:

– Ты когда-нибудь перестанешь изводить себя самоедством?

От такого наскока я слегка протрезвела. Разве я самоедка? Мак коснулся губами моего лба. Тот самый братский поцелуй, к которому Фрэнклин с некоторых пор свел нашу супружескую жизнь. Как же этот, другой, умудрился вложить в него совсем не братские чувства?

– Услышав комплимент, Барбара, ты должна сказать: “Спасибо, Мак, у тебя безукоризненный вкус”.

– Отвяжись, Мак Паркер! – Я попыталась вырваться. – И кстати, сколько времени?

– Расслабься, на свою встречу ты давно уже опоздала.

Я застонала. Кэтлин мне башку открутит – это ее гипнотизер, она столько меня к нему пихала. Мак увлеченно топил позвякивающие кубики льда в своем стакане, а наигравшись, с детской непосредственностью слизнул с пальца каплю виски.

– Ты женат? – спросила я внезапно.

Эй, Барбара, с чего вдруг такой поворот?

–Был женат. Мирна с Кэмероном постарались – все надеялись упорядочить мое существование. Нормальная домашняя женщина, очень милая. Я честно пытался ей объяснить, что такое репортер уголовной хроники. Но это так же бессмысленно, как объяснять слепому, какого цвета небо. Она твердо рассчитывала получить такую же семью, как у Мирны и Кэмерона. Но уголовный репортер – это одно, а все остальные люди – совершенно другое.

– И как все развивалось?

– Мне без конца звонили подозрительные типы, причем в самое неурочное время, я немедленно срывался, а возвращался глубокой ночью или на рассвете и заставал ее в истерике. Очередной ночной звонок решил все. Знакомый коп шепнул, что в водонапорной башне обнаружены два трупа, возможно жертвы убийства. В четыре утра я помчался туда делать репортаж. Это оказались два сбежавших от родителей подростка – перепились, обкурились, забрались на башню и сорвались. Тела порядком покисли в воде, выглядели соответственно. Три часа спустя я приполз домой, раздавленный и едва вменяемый. Жена вылетела мне навстречу – по ее мнению, я скоротал приятную ночь на стороне.

Он тронул мою ладонь горячими пальцами.

– У тебя жар.

– Я ни разу не изменил жене, даже в мыслях. Но в тот раз отдал бы все на свете, чтобы она была права. Даже измена лучше зрелища этих маленьких мертвых тел... Жаль, что с семьей у меня не задалось, не такой уж я завзятый волк-одиночка. Но этот брак был обречен с самого начала.

Мак залпом допил свой стакан. Потом склонился к моей руке, которую так и не пожелал выпустить, и один за другим перецеловал все пальцы, даже мизинец не пропустил. Я не шевелилась. Точно то была чужая, посторонняя рука. Боже, что я здесь делаю...

Счастливая мать и супруга, не знавшая бед,

Которую муж не позвал на парадный обед

На завтрак, на ужин...

На кой он мне нужен?

Пусть катится к черту! Привет!

Ты пьяна, Барбара. Нужно встать и уйти.

–Здесь душно, – выдавила я, выдернула руку из вкрадчивых пальцев Мака и вышла из бара.

Единым духом преодолев половину лестничных маршей, ведущих на мост, я вдруг развернулась и сбежала вниз, нырнув в благословенную тень прибрежной улочки. Там зашагала взад-вперед, как неугомонный маятник. Ни малейшей передышки, пока дурь из мозгов не выветрится.

Порывы ветра от реки перекатывали мусор под ногами, закручивали в крошечных смерчах пустые сигаретные пачки, пестрые обертки, какие-то бумажные обрывки. За линией ветшающих причалов пьяно бормотала вода. Наверняка можно разобрать, пронумеровать и разложить по полочкам тот хаос, что клубится в голове и в сердце. Можно сообразить, что же, собственно, происходит, и подобрать правильные слова, которые все обозначат и разъяснят, но разумная часть моей личности куда-то подевалась.