– Вот видите. На этой неделе поставьте эксперимент. Возьмите на работу часть завтрака, а в следующий раз поделитесь с нами, как все прошло. Линда, а у вас когда возникают проблемы?

Сидящая рядом с Верди женщина медленно подняла кроткие, словно у загнанной лошади, глаза:

– Когда готовлю детям завтраки в школу. – Ее признание встретил согласный шепоток всей группы. – То хлебную горбушку в рот суну, то кусок колбасы. Когда подберу остатки тунца из банки, когда слизну майонез с ножа... У меня просто рука не поднимается выкинуть в помойку что-нибудь съестное. Знаете, сырные обрезки, недоеденные хот-доги, остатки бутербродов с арахисовой пастой...

Дружный стон прокатился над столом. Похоже, арахисовая паста была общим злейшим врагом. Одна только наставница сохраняла присутствие духа:

– С сегодняшнего дня немедленно выбрасывайте крошки и обрезки в мусорное ведро, а измазанную в соусе ложку кидайте в мойку. Избавляйтесь от соблазнов прежде, чем в голову закрадется мысль: “А не съесть ли мне это?”

– Но это расточительство! – Вспышка возмущения оживила унылую физиономию Линды.

– Тогда спрячьте остатки в холодильник и предложите детям на полдник.

Женщина захлопала глазами в полном изумлении:

– Да что вы! Они к ним и не притронутся.

– Вот видите. Какое же расточительство? Незачем терзаться угрызениями совести из-за недоеденного куска хлеба или сыра. – И наставница оглядела притихший класс. – Это всего лишь остатки, объедки. Никто не осудит вас, если выбросите. Никто даже не узнает об этом. Вот если вы не удержитесь и сунете их в рот – другое дело. Тогда вас будет в чем упрекнуть. Не соревнуйтесь с мусорным ведром – не лишайте его работы!

Грохнул дружный смех. Живое мусорное ведро, жадно заглатывающее колбасные очистки, – красноречивая картина!

– Итак, на этой неделе никаких объедков. Через неделю обсудим результаты. Барбара?

Вздрогнув, я оторвалась от раскрашивания букв на обложке своего буклета.

– Не могу назвать какое-то определенное время. Всякий раз, когда хочется курить, мне приходится туго. Когда звоню по телефону, пишу статью, составляю список покупок, веду машину... Господи, да я весь день лязгаю зубами от голода...

– Попытайтесь определиться. Когда бывает хуже всего?

Собравшись, я прокрутила в уме свой обычный день и наконец сделала выбор:

– Вечером. Когда вхожу в кухню, чтобы готовить ужин. Еще только подхожу к кухонной двери, а уже чувствую – живую змею проглотить готова. Иной раз прямо безумие какое-то охватывает. Да что там, почти всегда. Врываюсь, подлетаю к холодильнику и начинаю совать в рот все подряд. Печенье, крекеры, морковь, какие-то корки... Пальцем выгребаю из банки арахисовое масло. Порой мне кажется, будто я – уже не я и это жрущее тело не мое. Словно со стороны наблюдаю, как неопрятная толстая женщина слизывает паштет с ножа.

– И какой вам эта женщина видится?

– Спятившей. Человек, проплутавший трое суток по пустыне, точно так же набрасывается на кружку воды. И конечно, нелепой. Презираю себя, но остановиться не могу.

– Кухня – ужасное место, правда? Группа хором заохала и заахала. Моя проблема оказалась общей бедой.

– Барбара, а кто-нибудь может готовить за вас ужин?

– Вряд ли. Дети сидят за уроками, а муж приходит поздно, если вообще приходит. – Я едва сдержала сардоническую усмешку. Представляю себе Фрэнклина, мчащегося домой на всех парах, чтобы повязать фартук. – У меня была кухарка, но сейчас она в Гватемале. Отправилась проведать мать.

– Попробуйте съедать половину своего ужина, прежде чем готовить для семьи. Скажем, пюре из помидоров...

– Пюре? Да я быка могла бы съесть!

Наша руководительница упорно не желала выбрасывать белый флаг. Терпения ей было не занимать, а на все наши неразрешимые вопросы, казалось, у нее припасен ответ.

– Тогда съедайте весь ужин, если это самое тяжелое время. А за семейным столом ограничьтесь чаем.

– Спасибо, попытаюсь.

К чему огорчать отзывчивую женщину? Ведь она искренне пытается помочь мне, из кожи вон лезет. Незачем распространяться, что сама додумалась до этой уловки и даже успела ее опробовать. И что толку? Сметала два ужина подряд – сперва свой, а потом еще и общий.

Ладно, хватит на этом зацикливаться. Это временная трудность. Вернется София, и я забуду дорогу на кухню. Вот только Фрэнклин, похоже, не в восторге от такой перспективы. Уже бормотал, что надо-де “поберечь наши денежки”, хотя бы до окончания кампании. Под “нашими денежками” подразумевались, собственно, мои. Ясно ведь, расходы на свое избирательное безумие он не урежет и под дулом автомата. Я давно оплачивала кипы счетов из “Сокровищницы вкуса”, “Пальчики оближешь” и “Корзинки с завтраком” за всю орду его имиджмейкеров – ланчи, обеды, ужины.

Политику, “скроенному для руководства”, не годится самолично заказывать пиццу. Фрэнклин очень убедительно мне это растолковал. А еще он вбил мне в голову, будто мой долг – на свои кровные кормить всю его банду. Однажды я осмелилась осторожно поинтересоваться, не слишком ли он роскошествует. Решительный отпор последовал незамедлительно – Фрэнклин попросту вывез из дому всю отчетность, которую я для него вела, и запрятал в недоступных недрах своего офиса.

Между тем руководительница втолковывала завороженно кивавшей группе:

– “Система здорового питания” – настоящий подарок для женщин, не встречающих понимания со стороны домашних. Нам не нужно что-то выбирать или решать. Не нужно даже готовить. О нас уже позаботились, остается только съесть.

– Все будет прекрасно, если я решусь взорвать кухню, – ввернула я, вызвав оживление и смех.

Кэтлин, до сей поры отстраненно перебиравшая бахрому своей шали, вскинула голову и с удвоенной энергией затеребила длинные шелковистые нити.

– Вот это самое я как-то раз сказала своей матери. Пыталась пошутить. И тут ее понесло. Я, мол, полное ничтожество! Никудышная хозяйка, законченная эгоистка! Только о себе и думаю! И все тыкала мне в морду мою сестру. Замужнюю сестру! Худую замужнюю сестру, которая живет в Нью-Джерси, трудится полный рабочий день и при всем том успевает парить, жарить и запекать изысканную жратву.

Ироничные восклицания вроде “Во дает!” и “Здорово!” прервали горячую исповедь Кэтлин.

– Понятия не имею, каким чудом мать ухитрилась разузнать все это. Сестра ведь не пишет и не звонит, пока ей что-нибудь не понадобится. Мне же мать ежедневно трезвонит домой и на работу, требуя подвезти в магазин или в гости, к врачу, в парикмахерскую.

Она по-детски беспомощно закусила губу. Слипшиеся от слез ресницы задрожали. Руководительница спросила с тихим участием:

– И что, подвозите?

– А то нет! – Кэтлин зло улыбнулась сквозь слезы, поджала губы и с напором прогнусавила: – “Не забывай, у тебя всего одна мать! Вот помру, сразу раскаешься, что была такой черствой!”

– Точно как моя! – с горечью воскликнула Линда. – На стенку лезет от ревности, стоит мне сделать хотя бы мелочь для кого-нибудь, кроме нее, любимой.

Кэтлин энергично закивала и поведала, как еще в юности устроилась помогать в дом престарелых. Мать закатила ей жуткий скандал. Орала, что у мерзавки-дочери находится время для кого угодно, только не для родной матери, которая ее растила, себя не жалела. Когда же Кэтлин навещает и обслуживает ее, мать взахлеб расписывает, какое сокровище ее сестра.

– Как по-вашему, сможете вы ее когда-нибудь ублажить? – поинтересовалась наша наставница.

– Смеетесь? Не в этой жизни.

– Ну и?..

Уставившись на свой ноготь, будто ничего важнее на свете не было, Кэтлин в угрюмом молчании соскребала с него лак. Потом коротко всхлипнула – раз, другой, – и я сочувственно обхватила ее за плечи.

– Ну и... – ресницы снова дрогнули, уронив на щеку крупную слезу, – пусть кто-нибудь растолкует мне, почему я до сих пор стараюсь ей угодить. – Она подавила очередной всхлип и лукаво улыбнулась сквозь слезы: – Ничего не скажешь, умею подбавить веселья.

– Вы сделали первый шаг. – Наставница мягко накрыла ее руку своей ладонью и обвела нас взглядом: – Почему мы относимся к себе так жестоко? Что нас толкает? Без сомнения, нас мучают эти лишние килограммы. Иначе зачем мы здесь? Поразмыслите об этом. Что мешает вам отказаться от лишнего ломтя пиццы или спокойно пройти мимо палатки с мороженым? Почему за пять минут до ужина вы поглощаете триста калорий с куском сливочного торта? И как можно всей душой ненавидеть свое тело и в то же время так щедро насыщать его? Вот это мы и обсудим на следующей неделе. Что до вас, Кэтлин, то вы на верном пути. Бросьте так выбиваться из сил, пытаясь угодить своей матери. И посмотрите, что тогда произойдет.

– Ничего особенного, – фыркнула та. – Всего-навсего мир перевернется.

– Разве душевное спокойствие не стоит того?

Над горизонтом клубилось марево, грязно-черное, как лакричная конфета. Холодный ветер гнал тяжелые тучи, в недрах которых что-то смутно искрилось и рокотало. Поеживаясь под первыми крупными каплями ледяного дождя, мы метнулись через парковку к машине Кэтлин. Вдалеке сверкнула первая настоящая молния. Впереди, прямо по курсу, рождалась и густела дикая весенняя гроза. Сара-Джейн обожала такую погоду...

– Забросить тебя домой?

Я неуверенно кивнула. Перспектива очутиться в огромном пустом доме и тосковать там в одиночестве не прельщала.

– Может, перекусим где-нибудь?

– Прости, не выйдет, – отрезала Кэтлин, деловито врубая антирадар, и рванула со стоянки. – Спешу в офис.

– В выходной?

– У боссов не бывает выходных. Трое моих служащих вытребовали себе отпуск на три дня. Им, видите ли, приспичило развеяться в Портланде. Чертовщина, самый разгар семейных путешествий, а я вынуждена одна тянуть весь этот воз!

И она утопила в пол педаль тормоза, каким-то чудом затормозив прямо перед упавшим шлагбаумом на железнодорожном переезде. По рельсам уныло загрохотала бесконечная пригородная электричка. Я молчала, глядя в окно. Кэтлин осталась единственным моим зрителем – больше не перед кем разыгрывать мои маленькие драмы.