Офицеры удалились, Гастингс близко подошел к капитану и заглянул ему в глаза.

— Как дела в Мадрасе? — спросил Гастингс и голос его задрожал.

— Сэр Эйр-Кот атаковал мизорский лагерь и…

— Дурак! — гневно крикнул Гастингс. — Он уложит все свое войско и сделает из Гайдера-Али сказочного героя Индостана! Вы были у него?.. Вы из Мадраса? — спросил он потом с удивлением, почти с укором.

— Я из Мадраса и был у него, но не как капитан Синдгэм… Он не узнал меня. Я приехал сюда как канарезец Самуд, посланный Типпо Саиба.

— Типпо Саиба? Он отделился от отца?

— Он король мизорский, — отвечал капитан. — Он отступил в горы и желает заключить мир. Гайдер-Али умер.

— Умер! — почти крикнул Гастингс. — Когда?

— После битвы под Мадрасом, он заболел во время боя и умер на следующее утро, Типпо Саиб послал меня для заключения мира. Вот донесение сэра Эйр-Кота о сражении.

Он подал Гастингсу запечатанное письмо, но тот равнодушно бросил его на пол.

— А вот мое полномочие от Типпо Саиба для переговоров с вашим превосходительством, — подавая пергамент, спрятанный в складках его одежды, проговорил капитан.

Гастингс прочитал его и отступил… Он, никогда не показывавший своего волнения, дрожал и с суеверным страхом смотрел на капитана.

— Гайдер-Али умер, — Гастингс содрогнулся. — Это больше чем два выигранных сражения… Мир с Типпо Саибом повергнет мятежную Индию к моим ногам! А его условия?

— Он требует земли, завоеванные его отцом, и признание его падишахом всех магометан, преемником калифа и наместником пророка.

Глаза Гастингса сияли.

— Право, это больше, чем я смел надеяться, — заметил он. — Все индусские князья, все набобы будут его врагами, и Мизора сама собой достанется нам.

Он подошел к капитану и взял его руку:

— Вы человек, исполняющий свои обещания, хотя бы весь свет считал их невыполнимыми. Я скуп на восторги, но вами, капитан, я восхищаюсь!

— Я сдержал свое слово, — мрачно отвечал капитан. — И рисковал своей, жизнью за жизнь врагов Англии… еще немного, и слоны Гайдера-Али растоптали бы меня… Пусть все прошедшее останется погребенным в глубине моей души… Воспоминания не должны омрачать жизнь.

— И я сдержу свое слово! — воскликнул Гастингс. — Что вы сделали для меня, для Англии достойно высшей награды — требуйте, что хотите!

Он еще держал руку капитана, но когда почувствовал пожатие его тонких гибких пальцев, он вздрогнул и отступил. Только что мрачно опущенные глаза капитана сияли счастьем и радостью.

— Не теперь, — остановил он. — Опасность еще угрожает со всех сторон… Когда она будет вполне устранена, тогда мы подумаем о награде, которую я действительно заслужил, так как, клянусь небом, я не хотел бы делать вторично то, что сделал, и не хотел бы еще раз пережить то, что пережил.

Вошел слуга с докладом, что посланный Шейт-Синга просит об аудиенции. По знаку Гастингса вошел главный телохранитель с двумя солдатами, поклонился до земли и положил чалму к ногам Гастингса. Офицеры с любопытством столпились у двери, все ожидали, что Шейт-Синг возвратит свободу пленному при условии отказаться от всех требований. Но посланный униженно просил прощения от имени своего господина за восстание народа и заверял, что Шейт-Синг сделает все возможное для исполнения требований губернатора.

Офицеры перешептывались и с трудом скрывали свою радость такому неожиданному повороту дела, устранявшему неминуемую опасность, Гастингс же отвечал без колебаний:

— Твое предложение — дерзость, которая заслуживала бы наказания, но я не имею обыкновения карать слуг за поступки их господ. Возвращайся назад и передай пославшему тебя, что я никогда не веду переговоров с мятежниками. Время разговоров прошло, мое терт пение истощилось.

Телохранитель хотел говорить, но Гастингс остановил его повелительным жестом:

— Я ничего не хочу слушать. Помни, что я предоставляю тебе свободу, только для того, чтобы ты передал ответ своему господину. Спеши исполнить мое приказание.

Пораженный посланный схватил чалму с пола и побежал, бросив испуганный взгляд на Гастингса: он, вероятно, приписывал таинственную и сверхъестественную силу этому человеку, который с горстью солдат и слуг, окруженный тысячами, говорил тоном победителя. Несмотря на почтительность к губернатору, офицеры позволили себе напомнить об опасности такого ответа.

— Этого я как раз не боюсь, — спокойно возразил Гастингс. — Шейт-Синг так же хорошо знает, как и я, что из Калькутты идет войско, и он не рискнет напасть на нас. А если даже и существует такая опасность, то ее надо преодолеть. Мятеж, жертвой которого пал английский батальон, не останется безнаказанным. Если отступить от требований, предъявленных князю, у которого мы находимся будто бы в плену, то восстание вспыхнет по всей Индии. Чтобы устранить такую угрозу, я охотно готов рискнуть своей жизнью в минуту, когда счастье улыбается нам как никогда, так как я получил известие, что Гайдер-Али умер, а Типпо Саиб просит о заключении мира.

Офицеры восторженно приветствовали губернатора, обещая поддерживать его во всем и переносить с ним все невзгоды.

Ночь прошла спокойно. Гастингс спал хорошо, как всегда. Капитан и другие офицеры чередовались для отдыха, время от времени обходя караулы, расставленные у ворот внутреннего двора, превращенного в маленькую крепость. Еще до рассвета послышались выстрелы из части города, прилегающей к Гангу. Гастингс вскочил и поднялся с капитаном на высокую башню в углу дворца, с которой открывался вид на окрестности. Ружейная стрельба усиливалась, слышались болезненные возгласы и дикий рев, жутко звучавший во мраке ночи. Наконец блеснул первый луч солнца и стало видно, как английские войска плотной массой подвигались к предместью. Толпа народа с криком и угрозами встречала их, иногда отвечая отдельными выстрелами на залпы, стараясь прорвать ряды наступавших, но пули англичан производили в ней все большее опустошение.

— Вот и помощь, — с гордой улыбкой заметил Гастингс. — Теперь трусливые варвары узнают, что значит проливать английскую кровь и держать в плену английского губернатора.

Капитан Синдгэм смотрел в бинокль на далекую равнину и на извилистое течение реки. Вдруг лицо его омрачилось.

— Я вижу только один батальон, а выступило сильное войско, — отметил он. — Вероятно, авангард майора Пофама… Командующий им офицер, должно быть, шел всю ночь, чтобы прийти первым и заслужить славу освобождения губернатора.

— И я, конечно, отблагодарю его за эту услугу, — отвечал Гастингс. — Его рвение не будет забыто.

— Роковое рвение, — проворчал Синдгэм. — Несчастное честолюбие, так как отряд слишком мал, чтобы осилить врагов.

— Индусы разбегаются во все стороны, — отозвался Гастингс, тоже глядя в бинокль. — Дорога к городу свободна, они скоро будут здесь.

— Дорога к городу свободна, — повторил капитан, — но там от храмов идут плотные массы под предводительством факиров и заполняют узкие улицы, с ними наши войска не справятся и будут подавлены численностью. Если каждый убьет десятерых, то все-таки в конце концов будет сам убит… Честолюбивый офицер идет на бесцельное кровопролитие, умоляю вас, ваше превосходительство, если возможно, пошлите гонца, чтобы он вернулся обратно и ждал на берегу остальных.

Гастингс долго молчал и наконец дал согласие. Капитан хотел сам бежать, но Гастингс остановил его:

— Вы нужнее здесь, около меня, я пошлю своих слуг-индусов, которые пойдут разными дорогами.

Так и сделали. Слуги пошли с краткой запиской Гастингса к командующему офицеру. Местность около дворца оказалась безлюдной, все внимание населения сосредоточилось на предместьях. Посланные смешались с толпой на улицах, скрылись из виду и, вероятно, не достигли цели, так как английский отряд спокойно приближался. Он подходил к узким извилистым улицам.

— Они погибнут, — в отчаянии крикнул капитан. — Все погибнут, до последнего человека.

Гастингс не возражал. Он стоял, гордо выпрямившись, но рука его, державшая бинокль, дрожала. Он все еще надеялся, что гонцы успеют предупредить офицера, но им, верно, не удалось пробиться в толпе. Отряд продолжал идти, теперь уже колонной только в четыре человека, из-за того, что улицы все более суживались.

Вдруг капитан закричал:

— Их атакуют!.. Какое несчастное ослепление!.. Теперь нет спасения…

Действительно, когда весь отряд вошел в узкую улицу, из всех боковых улиц ринулись вооруженные массы под предводительством факиров, отрезая солдатам путь впереди и сзади и напирая со всех сторон.

Отряд оказался в отчаянном положении, на него сыпался град пуль и стрел, ожесточенные толпы, возбуждаемые факирами, вплотную наступали. Линия отряда была прорвана во многих местах, солдаты, окруженные со всех сторон, не имели возможности заряжать ружья. Они с трудом отбивались штыками, и если еще убивали врагов, то и сами валились десятками. Немного потребовалось времени, чтобы от отряда не осталось и следа.

— Кончено, — мрачно проговорил Синдгэм. — И нам нет надежды на спасение, если еще промедлит помощь… Против разъяренной толпы устоять невозможно, мы не можем отбиться здесь от нее, а они не постесняются даже поджечь резиденцию своего; князя. Если они будут наступать, — прибавил он еще мрачнее, хриплым голосом, — то тогда лучше взорвать эти стены, если хватит пороха, чем отдаться в руки фанатикам.

— Нет, — отрезал Гастингс. — Это выглядело бы отступлением, а покуда у меня есть хоть капля крови, я не отступлю, так как пока живешь — надеешься, пока надеешься — можно победить.

Капитан взглянул на застывшее лицо губернатора, в глазах которого сверкали молнии.

«Таким должен быть бог войны и разрушения, — подумал он, — когда тот является сокрушить мир, и все живущее содрогается при страшных звуках его рога. То же происходило и в лагере Гайдера-Али, слоны которого уже готовы были растоптать меня, и страх пронзил меня тогда с ног до головы».