Рядом с ним стояла высокая стройная молодая особа лет двадцати пяти. Замечательно нежный цвет ее подвижного лица как нельзя лучше гармонировал с большими темно-голубыми глазами, опушенными длинными ресницами. Рыжевато-белокурые волосы не были, вопреки царившей моде, напудрены и причесаны по-гречески. Она держала за руку девочку лет пяти, с любопытством рассматривавшую толпу. В больших вдумчивых голубых глазах ребенка замечалось большое сходство с матерью.

Немного поодаль стоял изящный молодой человек в мундире английского офицера, а в нескольких шагах от него — другой молодой человек, лет тридцати, с красивым, но маловыразительным лицом, по-видимому, секретарь губернатора. Это можно было заключить по почтительной позе, с которой он стоял между губернатором и бесчисленным множеством европейской и индусской прислуги, собравшейся на палубе.

Уоррен Гастингс подал руку даме и вступил на трап. В ту же минуту загремели барабаны. Войска сделали на караул. Полковник Чампион, стоявший перед фронтом, салютовал шпагой, а с форта Вильяма раздался выстрел из пушки.

Мистер Барвель приветствовал губернатора краткой, почти деловой речью. Уоррен Гастингс также ответил ему речью, сердечной и ласковой по содержанию, но холодной и формальной по тону.

Затем к губернатору подошел Риза-хан. Он поклонился ему по обычаю магометан, приложив ладонь к голове, и сказал заранее приготовленную речь, в которой передал новому губернатору приветствие несовершеннолетнего набоба и высказал надежду на то, что дружба между набобом Бенгалии и Ост-Индской компанией сохранится и впредь к обоюдному удовольствию.

Гастингс смерил оратора пытливым, надменным взглядом, а затем, как бы снисходя к нему, наклонил голову и ответил:

— Буду очень рад, если правление набоба предоставит мне возможность поддерживать и сохранять дружбу, которую компания с августейшего согласия его величества короля Великобритании до сих пор оказывала наместнику властелина в Дели.

При упоминании имени короля Гастингс почтительно снял шляпу, затем несколькими любезными словами приветствовал Шитаб-Роя, представленного ему визирем, и быстро обратился к Нункомару, подошедшему к губернатору с почтительной, но в то же время фамильярной улыбкой, как будто встречал старого искреннего друга. Мистер Барвель представил новому губернатору магараджу, и тот в высокопарных выражениях начал говорить о радости индусского народа при прибытии регента. Гастингс и магараджу смерил таким же пытливым взглядом, как Риза-хана, однако впечатление, произведенное на него речью Нункомара, казалось менее благоприятным. Он ответил магарадже лишь несколькими короткими словами, которыми подтвердил намерение компании продолжать оказывать индусам такое же покровительство, какое она оказывает всем, доказавшим свою дружбу.

Нункомара, по-видимому, поразил этот короткий, холодный, даже надменный ответ на его приветствие, но, призвав на помощь всю свойственную индусам способность к притворству и самообладанию, он постарался скрыть настоящие чувства под любезной улыбкой.

— У вас, кажется, есть сын, магараджа Нункомар? — спросил Гастингс. — Удивляюсь, что он не явился меня встретить, ведь дом ваш всегда считался верным и преданным компании.

Нункомар вздрогнул. Своим вопросом Гастингс коснулся больного места магараджи и вместе с тем доказал ему, что как нельзя лучше осведомлен о положении дел в Калькутте. Нункомар действительно имел сына Гурдаса от первой, рано умершей супруги, которому теперь было около двадцати лет. Но он почему-то не любил его и, хотя окружал подобающим почетом, старался отстранить от всяких дел. Носился слух, будто магараджа боялся, как бы отличавшийся выдающейся красотой и умом сын не превзошел его. Некоторые даже шептали, что он ревновал к нему свою вторую супругу, красавицу Дамаянти.

Однако выражение неудовольствия и испуга тотчас же исчезло с лица Нункомара, и он возразил как можно приветливее и любезнее:

— Я полагал, что моего появления как главы и представителя нашего рода, достаточно, и не посмел навязывать вашей светлости своего семейства при первом вашем появлении у нас, но мой сын, воодушевленный одинаковой со мной преданностью и верностью к Англии, не преминет представиться вашей светлости.

Гастингс кивнул, подал стоявшей около него молодой особе руку и сказал громким, почти повелительным голосом:

— Имею честь представить вам баронессу Имгоф, мою приятельницу, которая оказывает мне честь быть представительницей моего дома и будет принимать моих гостей.

Мистер Барвель тотчас же подошел и поцеловал руку молодой особы, поклонившейся всем с достоинством королевы. Риза-хан поклонился ей с той холодной сдержанностью, которой придерживаются все магометане по отношению к европейским женщинам. Нункомар же, напротив, обратился к баронессе с поэтически вычурной речью, сравнивая ее с лучшим цветком Индостана.

Затем Гастингс представил стоявшего около него молодого английского офицера, сэра Вильяма Бервика, сына одного из членов английского парламента, приехавшего изучить Индию; и, как бы вскользь, своего секретаря, барона Имгофа, супруга его приятельницы, не распространяясь, однако, подробнее об этих странных отношениях. После этого подошел к войску, чтобы пожать полковнику Чампиону руку и приветствовать солдат.

Для губернатора и его свиты подали лошадей. Когда церемония встречи закончилась, Гастингс помог баронессе Имгоф вскочить на поданную ей под дамским седлом лошадь, затем сам с юношеской ловкостью вскочил на коня и, пробираясь сквозь толпу восторженно приветствовавшего его народа, поскакал по направлению к губернаторскому дворцу. Риза-хан со своей свитой пустился вслед за ним, а Нункомар сел в паланкин и приказал нести себя обратно во дворец.

Как Риза-хан, так и Нункомар, были разочарованы и расстроены. Визирь ожидал, что губернатор заговорит с ним обстоятельнее о положении дел в стране. Нункомар же предполагал, что Уоррену в Лондоне было специально указано на него, как на помощника в назначенном над визирем следствии, Гастингс встретит его особенно приветливо и даже отличит перед другими, а главным образом выслушает его и спросит совета. Вместо того Уоррен Гастингс встретил его не только высокомерно и равнодушно, но даже враждебно.

Губернатор в сопровождении мистера Барвеля и полковника Чампиона, проехав через толпу народа, громким ликованием приветствовавшего нового властелина, направился к резиденции и тотчас же удалился в приготовленное для него помещение, обставленное с княжеской роскошью и выходившее окнами в сад.

После беглого осмотра своего будущего жилища Гастингс выбрал себе для кабинета и приемной те же комнаты, которые занимал его предшественник, затем обратился к мистеру Барвелю и полковнику Чампиону в тоне, не допускавшем никакого возражения и похожем на приказание:

— Господа, я уже имел честь представить вам баронессу Имгоф как мою приятельницу и представительницу моего дома. Баронесса в настоящее время хлопочет о разводе со своим супругом, моим секретарем, и процесс, вероятно, скоро окончится. Как только развод состоится, баронесса сделается моей женой. Поэтому я просил бы вас, чтобы вы уже теперь смотрели на нее как на мою жену и оказывали ей все почести, подобающие ее положению. Я не желаю, чтобы над женщиной, которая будет моей супругой, тяготело какое бы то ни было подозрение, и надеюсь, что друзья мои и чиновники компании воздержатся от всяких ложных толкований положения моей будущей супруги.

Мистер Барвель и полковник приблизились к баронессе и почтительно поцеловали ее руку. Она вспыхнула, но с достоинством королевы приняла оказываемое ей почтение. Затем Гастингс предложил ей вместе с дочерью осмотреть дом, а сам с Барвелем удалился в кабинет, попросив полковника Чампиона подождать в приемной.

— Милый мой мистер Барвель, — сказал Гастингс, опускаясь в кресло перед письменным столом, — сегодня мы начнем нашу совместную деятельность для великой цели, одинаково дорогой для нас обоих. Поэтому необходимо, чтобы между нами с самого начала царило полное согласие, исключающее любое недоразумение.

— Я ничего лучшего не желаю, — возразил мистер Барвель, прямо и открыто поглядев ему в глаза, — и вы можете быть уверены, что не найдете у меня ни задней мысли, ни двуличия.

— В таком случае, — продолжал Гастингс, — поговорим откровенно. Парламент в Лондоне утвердил для Индии новое положение. Положение это я не одобряю и, судя по обстоятельствам дела, оно может сделаться опасным не только интересам компании, но и могуществу Великобритании. Кроме губернатора, в руках которого должно находиться управление всей Индией, учреждается совет, который может парализовать все его распоряжения, даже касающиеся самых важных вопросов.

— Совершенно верно, — сказал Барвель. — Я немало удивлялся такому распоряжению и, конечно, если бы мой голос имел какое-либо значение, то решительно воспротивился бы этому. Впрочем, пока я еще не предвижу дурных последствий, так как совет и губернатор, конечно, всегда будут действовать согласно.

— А может быть, и не всегда… Может быть, директора в Лондоне захотят смотреть на разногласия совета с губернатором как на средство крепче держать в руках бразды правления. Мне необходимо с самого начала знать, кого мне держаться и чего ожидать, поэтому-то я и спрашиваю вас: смотреть ли мне на вас, как на друга или как на врага? Я не желаю уклончивых ответов, общих фраз, так как всегда придерживаюсь правила: кто не за меня, тот против меня. Я знаю Индию, знаю, как следует обращаться со страной к ее населением, и могу выполнить свой план только в том случае, если не встречу сопротивления, а, напротив, найду деятельную поддержку. Мой план состоит в том, чтобы, уничтожив даже фиктивную зависимость компании от туземных князей, сосредоточить британское господство в руках губернатора. Англия тогда только будет великой и могущественной державой, когда удержит за собой власть над Индией. Если вы согласны быть моим союзником, моим другом в этом деле, то дайте мне руку, если же нет, то скажите мне откровенно и честно, чтобы мы с первого же дня знали, как нам относиться друг к другу.