Андрей Демидов - Мысли

— Хольм, как ты?

— Плохо, у меня перебиты обе ноги. Мои ребята смылись в нижний ярус. Если солдаты опять полезут в атаку, я не удержусь… У меня там, в рюкзаке, я захватил тогда…

— Хольм, дружище, мужайся! Мы гибнем не напрасно! Взрывай это чертово оборудование, взрывай, Хольм! — У Манфреда вдруг дрогнул голос, но он сдержал приступ волнения.

— Будь оно все проклято! — В трубке что то стукнуло. Видимо, Фритц, бросил ее мимо телефона. Было слышно, как он яростно ругается. Наконец откуда то издалека донеслось его облегченное, почти радостное: «Все!»

Гулко, мощно ударил взрыв в недрах центрального бункера. Прошло несколько томительных минут. Солдаты продолжали приближаться. Один из них, осторожно подкравшись к огневой точке Фромма, кинул в молчащую амбразуру подряд три гранаты. Потом еще полил дымящиеся внутренности колпака автоматным огнем. Над центральным бункером опять повисли «Крокодилы». Сквозь шум рассекающих воздух лопастей послышались крики команд и бряцание амуниции. Спецназовцы высаживались на земляной накат бункера.

Снова зазвонил телефон:

— Сдавайтесь, наши подразделения уже внутри объекта. Ваш товарищ сдался, и сейчас ему оказывается квалифицированная медицинская помощь. Я, подполковник КГБ Татаринов, гарантирую вам жизнь.

— Чтоб ты сдох, чтоб ты… А, что теперь говорить! — Манфред швырнул телефон об стену. Он разлетелся на множество черных черепков.

— Всем вниз, Фромм, Иван, скорее! — Манфред схватил рюкзак Фритца, автомат и помог подняться ослабевшему спецназовцу: — Уходим вниз! В этих галереях еще можно продержаться до темноты. А там как бог даст.

Он напоследок приложился к амбразуре, намереваясь убавить пыл наступающих, которые уже должны были находиться совсем близко, но вдруг замер, пораженный. Солдаты теперь никуда не бежали, а устало сидели на пожухлой траве, курили. Для них бой, похоже, закончился.

Санитары ходили среди раненых, осматривали убитых, звали солдат с носилками. К бункеру шли два человека. Высокий толстый мужчина в прекрасно сшитом костюме, белой рубашке и пурпурном галстуке и маленькая сутулая женщина, несущая в поднятой руке белый носовой платок…

— Начальство, видать, — сам себе сказал Мяскичеков и почему то потрогал глухие уши.

Манфред вынул из бойницы автомат и предостерегающе крикнул:

— Стойте там, где находитесь, в противном случае я открываю огонь!

Женщина споткнулась, потеряла равновесие, но за толстяка не схватилась, предпочла упасть на срезанные пулями веточки.

— Не стреляйте… Это товарищ Поглядов, заместитель заведующего оборонным отделом ЦК КПСС. У него для вас важное сообщение!

Переводчица усиленно замахала платком. Поглядов, сипя одышкой, уверенно подошел к сейфообразной двери, испещренной вмятинами от пуль, и постучал:

— Открывайте, камикадзе!

Манфред кивнул Мяскичекову, и тот отправился откручивать запор, прихватив на всякий случай оба своих автомата. Поглядов вошел в бункер, зажимая нос от пороховой вони, и, щурясь в густой пыли, тут же измазал пиджак о стену. Он нервно отряхнул рукав, поправил депутатский значок Верховного Совета СССР, приосанился:

— Кто здесь главный из немцев?

Переводчица запрыгала вокруг партийного бонзы, заглядывая ему в глаза.

— Я, руководитель «Востока», следственной группы КРВТ комиссии при ООН, Манфред Мария Фон Фогельвейде! — не переставая передавать ручные гранаты Хорсту, стоящему по пояс в люке, заявил Манфред.

— Черт бы вас тут всех побрал… Это не переводите… Я уполномочен передать вам послание вашего консула, господина Штюбе… Чтоб он сдох! Это тоже не переводите. — Брезгливо морщась, Поглядов отошел от торчащих из под завала останков Николя и протянул Манфреду голубой конверт с сургучной печатью консульства.

Тот взял его, хмыкнул, различив следы вскрытия, и разорвал краешек.

Хорст вытянул шею, заглядывая в листок через плечо шефа.

«Герр фон Фогельвейде, сегодня ночью в консульство дежурному позвонил неизвестный русский и сказал, что он обещал вам еще раз помочь. Он сказал, что вы с ним встречались. Он сообщил нам о том, что вы находитесь в критическом положении и вам грозит гибель. Я связался по экстренной связи с гером Кривошовым, членом Политбюро ЦК КПСС, заведующим оборонным отделом. Он любезно выразил согласие нам помочь. Его заместитель, герр Поглядов, обеспечит вам безопасность и уладит все спорные вопросы. Знайте, герр фон Фогельвейде, правительство ФРГ и Международное сообщество помнят о вас. Желаю удачи, генеральный консул Федеративной Республики Германии доктор Карл Дитрих Штюбе. 7.15.07.11.85».

— Все. Если я выберусь отсюда живым с помощью этого мордоворота, подам рапорт об отставке! — тихо сказал Манфред, садясь на искореженные остатки телевизора. Его тело обмякло, размагнитилось, налилось свинцом, на лбу глубоко проступили морщины, заболели разом все ушибы и ссадины, разодранное арматурой колено, содранные ногти правой руки. Одновременно навалилась страшная жажда, заныл пустой желудок, начали слипаться глаза, настойчиво требующие сна.

Манфред еле сдерживался, чтобы не заскулить потихонечку, сжав под мокрой от пота рубахой почти стершийся алюминиевый солдатский медальон, который носил не снимая уже сорок три года.

На сегодня все кончилось…

Подвыпившие рабочие, переругиваясь, монтировали между уличными фонарями гирлянды из крашенных в разный цвет лампочек. Площадка на телескопическом подъемнике была несколько ниже, чем нужно, и они, подложив на поручни несколько коротких досок, тянулись руками вверх, кое как цепляя несущие провода. Мимо прошли две женщины в оранжевых платках. Они иногда останавливались, приставляли к стенам домов невысокую лесенку и втыкали в металлические кронштейны красные флаги. А через улицу Герцена уже были переброшены несколько широких полотнищ: «Да здравствует 68 я годовщина Великого Октября!», «Да здравствует Перестройка — обновление и уточнение Марксистско ленинского учения!», «Пусть дружба всех стран крепнет в веках!».

Было пронзительно холодно и тоскливо. Небо, задернутое монотонными серыми облаками, светилось ровным призрачным светом, будто стекло аквариума. В воздухе носились запахи автомобильных выхлопов, городской пыли, влажной земли газонов и скверов. Из подворотен и дворов тянуло мусорными контейнерами. На карнизах сидели нахохлившиеся сонные голуби и бессмысленными глазами озирали окрестности. Изредка каркали деловые вороны, маленькими стайками кружащиеся над своими излюбленными местами — задворками пельменных и всевозможных ведомственных столовых. С Садового кольца слышался вечный гул плотного транспортного потока. Этот поток через равные промежутки времени, преодолев плотины светофоров, прокатывался по улице Герцена, вкрадчиво шурша шинами легковушек и гремя рессорами грузовиков. Надсадно завывая электродвигателями, проползали набитые утренним людом троллейбусы. Водители равнодушно закрывали двери, отсекая не успевших зайти пассажиров. Они были похожи на восковые фигуры Музея мадам Тюссо за витражами лобовых стекол, по которым скрипели «дворники», подчищая со стеклянной поверхности мелкие капельки измороси.

Алешин уже десять минут стоял под колпаком телефонной будки, безрезультатно накручивая Катин номер, слушал длинные гудки.

Он знал: она сейчас сидит у своего белого телефона, сложив руки, и как загипнотизированная смотрит на звенящую пластмассовую коробку. Она капризничала, показывала характер, пыталась уверить себя в своей правоте. Она сто раз называла про себя Дениса ничтожеством, грубым соблазнителем, нечистоплотным дельцом, уезжавшим от нее из за своих криминальных дружков. Она злилась на него за свои переживания, клялась, что больше никогда не будет встречаться с ним, говорить, обнимать за шею и смеяться его дурацким рассказам о «пневматическом метро», «замкнутом цикле питания» и «воздушных пилюлях».

Катя разорвала и скинула с балкона подаренный им шикарный альбом Рафаэля. Но падающие вниз обрывки мадонн и мифологических богов не принесли ей желаемого удовлетворения. Катя опять погрузилась в мир своей подруги Лены с ее вечными проблемами «Приветливого месяца»; Бабкина, уже открыто вытирающего ноги о Лену и ее семью, попавшего все таки в группу и теперь таскающего ящики аппаратуры, так как голоса и слуха у него не оказалось. Катя подозревала, что у них там в «Месяце» царит «голубой культ», но она дипломатично молчала, когда Бабкин при ней рассказывал про свои успехи в «завоевании» победительниц конкурсов красоты в Риге и Лиепае. Она бесилась, находясь в обществе Бабкина, Брызгалова и его полоумного деда, с маниакальным упорством клеящего фантастические модели самолетов и в пьяном виде пристающего ко всем, прося подержать самолетики, пока он будет разыгрывать воздушную битву над Курской дугой…

А Денис продолжал звонить почти каждый день, несмотря на молчащий телефон, бросал в ее почтовый ящик бутоны тюльпанов и подолгу стоял под окнами, облокотившись на крышу своей машины, в которой нервничал и ехидничал Лузга.

— Алло, это маршал Рокоссовский беспокоит. Алло, Катя, это я… Не вешай трубку! — Алешин кутался от холода в плащ и завязывал на горле шарф. Через разбитое стекло в будку задувал ветер.

Катя держала трубку на весу и боролась с одновременно бушующими желаниями бросить ее и крикнуть: «Денис, приезжай скорее, мне так плохо без тебя!»

— Катя, я понимаю, я был несдержан там, в парке, но мне тогда казалось, мир навалился на меня одного всей своей тяжестью. Меня прижимало к земле, и я агрессивно оборонялся. А ты добивала меня, как добивали гладиаторов на арене Колизея. Но сейчас я другой, я изменился, и ты должна понять меня. Я один, совсем один. Кроме матери и тебя, у меня никого нет. И не будет. Я это чувствую. Я это знаю. Катя, не молчи, это невыносимо! — Денис отмахнулся от настойчивого гудка автомобильного сигнала.