— Не дай бог, на нас армейский патруль напорется. Как объяснить им, почему мы влезли в зону учений? Кто такие, привяжутся, почему тут? И все такое прочее… Потом сделают запрос в часть! А части такой и нет поблизости. Она в Афгане. А какого хрена, спросят, вы тут около Донецка ошиваетесь? Чего везете, куда…?

Полный завал! Или, еще лучше, «полудурки диверсанты» заявятся ногами руками махать, вроде как брать в плен условного противника. Ну и подставили нас. Тому, кто нам такой маршрутик сочинил, хрен нужно оторвать.

Кононов уселся на ящик из под пятисоткилограммовой авиационной бомбы и достал сырые сигареты:

— Не дрейфь, Обер, не понтуйся, проскочим. Ночь, дождь, холод собачий. Никому ни до чего дела нет сейчас. Проскочим.

С шоссе послышались дружные завывания заводящихся танков. Низкий, рокочущий звук стал постепенно перемещаться на восток.

Кононов прислушался:

— Кажись, уходят, мать их за ногу!

— Вроде так. Пусть подальше уйдут, чтобы опять не наехать им на хвост, — Обертфельд взглянул на светящийся циферблат наручных часов, — до рассвета проскочить бы эту зону…

— Колдуна сейчас сюда бы, он сразу разнюхал бы, куда рвануть, где на дно залечь… — Кононов с досады пихнул ногой тяжелый ящик со сложной надписью «122 мм Д 30.2 шт. Оскол фуг. Уменьшенный брутто 75 кг».

Обертфельд вяло предостерег:

— Осторожней, товар нежный.

— Да что ему сделается, запеленали в поролон, как младенца в одеяло…

Неожиданно совсем рядом кто то закричал сиплым, простуженным голосом:

— Шухер, Муху поволокли! Все сюда!

В темноте послышалось хлюпанье по сырой земле, какие то натруженные хрипы, глухие удары, кто то заскулил, и наконец под сводами березовой рощи сухо пролаял автомат. Затем еще несколько вспышек прорезали темноту и отозвались эхом выстрелов.

Кононов с Обертфельдом вывалились из под тента и побежали на блеск автоматных выстрелов.

— Держи его, суку! Эй, он тут, еханая мать… Козлы, да у них холостые, вали их! Товарищ капитан, отходим! — неслось им навстречу из за черного пятна кустарниковой поросли. Неожиданно оттуда вывалился здоровенный десантник, в прилипшем к голове, мокром берете, изодранном маскхалате и с совершенно безумным выражением лица.

Увидев перед собой двух офицеров, он кинулся к ним:

— Товарищи офицеры, нас только что обстреляли боевыми патронами! У нас есть убитые! Прошу вас, свяжитесь с нашим посредником! Тут произошла какая то роковая ошибка! Ошибка! Им выдали боевые…

Кононов вскинул «Макаров», но десантник скорее автоматически, чем обдуманно, резко ударил ему в кисть носком кованого ботинка.

Выстрел пришелся вверх, и пистолет полетел в сторону, вращаясь, как бумеранг. Обертфельд задергался, засуетился, вытаскивая из кобуры пистолет, но это оказалось ненужным. Так ничего и не понявшего десантника прошили автоматной очередью из кустов. Вокруг разлетелись вязкие черные капли. Причем одна из пуль сбила фуражку с пригнувшегося Кононова.

— Идиоты, чуть меня не пристукнули! А ну, тащи всех сюда!

Освещая себе путь фонариками, боевики выволокли на полянку двух еле дышащих десантников.

— Во, братки, десантура, играли в «Зарницу» и доигрались… — прошипел Кононов, с сожалением рассматривая свою простреленную фуражку, валяющуюся в грязной жиже.

Боевики связали пленных «козлом». Из темноты, ковыляя, появился Муха. Он вытирал стекающую из под волос кровь, кажущуюся в темноте абсолютно черной. Рядом с ним стоял и разводил руками тщедушный, похожий на хронического туберкулезника боевик:

— Вот, наскочили в темноте, Муху схватили, поволокли. Вроде как «языка», наверное. Хорошо, я услыхал. Они сразу ногами на меня махать, тоже вроде как в плен сдавайся. В штаб к себе оттащим. А как я могу в штаб… У меня ж побег из зоны… Обратно не хочу… А они… Ложись, говорят, мы тебя условно ранили, и давай мне в живот холостыми тарахтеть. Вон, все хэбэ на пузе прожгли. Беспредел полнейший… А я думаю, на кой хрен мне светиться как пленный у них в части. У меня ж побег… Ну, я и шибанул из «акаэма»… — Боевик из могиловской штурмовой группы несколько замялся, ожидая реакцию начальства на это объяснение. Те молчали, разглядывали связанных «десантников диверсантов».

«Так… Здесь везде, вовсю стреляют… — быстрым потоком пошла в мозгу Обертфельда обработка информации, — не придадут значения. Учения, как везде… Диверсанты… Их тоже ищут подразделения — истребители условного противника… А эти вроде как просто затаились, легли на дно? Реально. Минимум шесть часов у нас есть. Пока их хватятся… Будут искать… по рации. А эти, предположим, не выходят на связь, опасаясь перехвата, или ушли в другой район. Вполне реально… Отпустить их? Ни в коем случае нельзя. Уже есть трупы, и они нас видели в лицо… Но этого туберкулезника, идиота, стрелка нужно куда то деть, от греха…»

Обертфельд оглянулся на Кононова, который, извергая проклятия, шарил вместе с кем то по мокрым кустам, в поисках своего «Макарова». Штырь спокойно ждал распоряжений, гладя ладонью ствол автомата. Наконец «майор» спросил у него:

— Кто нибудь из этих солдат ушел?

— Нет, всех повязали.

— Этих прикончить и вместе с остальными зарыть. Причем зарыть добросовестно, не абы как. Ясно?

Штырь кивнул. Потом по очереди всадил одиночные выстрелы в головы десантников.

— Фу… — Обертфельд неожиданно упал на колени и согнулся до самой травы. Его рвало.

— Что встали, доставайте лопатки, ройте яму. И кровищу, кровищу листвой присыпьте и табаком, не дай бог с собаками искать будут. Сигарет не жалеть! — Кононов брезгливо отвернулся от корчащегося в предсмертных конвульсиях солдата.

— И дембелей тех, что в «Логове» работали, тоже нужно было пристрелить. А то подарков им надарили, грамот, значков… Еханые ублюдки. Чуть ли не до дому каждого провожали… А те все в кураже кобенились… — заворчал Штырь.

Пистолета Кононова так не нашли. Несколько боевиков принялись копать яму. Земля была рыхлой, жирной, но со множеством корней. Они рубили их саперными лопатками. Через пять минут, вспотев, боевики сняли прорезиненные плащи, мешающие рыть. Дождь сразу вымочил их выгнутые спины и бритые затылки. Штырь стирал пучком травы с ботинок кровь, подсвечивая себе фонарем. Остальных «майор» Обертфельд разогнал по своим постам и хриплым голосом велел «бдеть со страшной силой». А у боевиков чесались руки. У них появилось желание пострелять еще, побегать азартно по ночному лесу, ловя хоть новую группу диверсантов, хоть лешего, хоть папу римского. В каждом из них завелась какая то бацилла свободы. Вернее, вседозволенности и безнаказанности, именно она вирусом летала сейчас в лесном воздухе.

Бывшие уголовники тянули ноздрями едва уловимый запах пороха, таращили в темноту глаза и прислушивались к далекому шуму учебных боев. Водители же, собравшись под тентом первой машины, чавкали тушенкой и консервированной ветчиной, вполголоса травили анекдоты и потихоньку переругивались. Они были довольны вынужденной остановкой. Им не хотелось снова садиться на трясущиеся сиденья и, до отупения всматриваясь в огоньки передней машины, кивать отяжелевшими головами в такт колдобинам и кочкам дороги.

Им хотелось водки и женщин.

Тем временем со стороны шоссе вернулись вымокшие до нитки наблюдатели и, стуча зубами от холода, доложили:

— Танки ушли. Все чисто.

Невольные могильщики с четверть часа еще звякали лопатками, обрубая корни. Потом долго бродили с фонарями, подбирая то радиостанцию уничтоженной диверсионной группы, то оброненный штык нож, то втоптанный в грязь берет…

— Живее, живее! — торопил их Кононов и в который раз шел проверять посты.

Обертфельд уже пришел в себя и посматривал на часы, кусая губы:

— Выбились из графика, придется гнать…

В высоком просторном кабинете, отделанном дубовыми панелями, за огромным столом, заставленным множеством телефонных аппаратов всевозможных оттенков и моделей, сидел мрачный как туча, плечистый человек в погонах маршала СССР, с большой львиной головой и мощными, грубыми руками. Этот человек, замминистра обороны СССР по вооружениям, маршал танковых войск Овсянников, сегодняшним воскресным утром был до срока поднят с супружеской постели. На ходу сбрасывая полосатую пижаму и глотая в прихожей обжигающий кофе, поданный заспанной женой, он однообразно отвечал на шквальные телефонные звонки:

— Да, уже знаю.

— Митя, что, война? — тревожилась жена.

— Почти, — отвечал маршал, набрасывая на плечи шинель и надевая фуражку, переливающуюся металлическим плетением.

Жена, так и не понимая, шутка это или серьезно, снова и снова повторяла свой вопрос, быстро смахивая щеткой ворсинки с нежного сукна мужниной шинели.

Маршал не знал, что ей отвечать. Он и сам не мог понять суть происходящего. Ему казалось, что зажравшиеся полковники Генштаба опять облажались. Перепутали номера, сроки, папки, имена.

Овсянников готовился устроить разнос и суровую «коверную разборку». Он твердо был намерен постучать здоровенным кулаком по массивной плите стола, а потом доложить министру обороны и успокоить старика: «Я тут разобрался, Василий Дмитриевич… Все в порядке… Опять штабные бюрократы бумажки прочитали вверх ногами… Да, обязательно отстраню…»

Он не мог предположить, что все намного серьезнее и все именно так, как доложил по телефону командующий Среднеазиатским военным округом генерал лейтенант авиации Шадринский. Как не мог этого предположить и подполковник Дуров, которому было поручено встретить в Кызыл Орде груз 289 А и погрузить его на транспортные самолеты ВВС, готовые к вылету в Кабул.

Когда подполковник, как положено, выставил мощное оцепление из групп спецназа 42 й армии, двух рот войск КГБ и бесчисленного количества милиции, а затем в присутствии начальника отдела по охране на транспорте УКГБ Казахстана Аягузарова собственноручно откатил опломбированные двери вагона Љ 9075468, над пустынными перронами Кзыл Ординского военного транспортного узла раздался и полетел, как черный ворон беды, тревожный крик спецназовца нового конвоя, не обнаружившего в охранном вагоне своих товарищей. Подполковнику вдруг показалось, что он сошел с ума. Он осторожно вошел в пустое брюхо вагона, где должен был находиться секретный груз, вдохнул запах свежей масляной краски и жженого полиэтилена и неуверенно помахал вокруг себя руками. Нет, это была не галлюцинация, в вагоне действительно было пусто. Только в дальнем углу огромной, бесформенной кучей громоздились мешки с тяжелой, засохшей глиной. Тогда он кинулся ко второму вагону. Здесь пломбу срезали очень аккуратно и сунули в целлофановый пакетик для того, чтобы направить потом на экспертизу. Во втором вагоне тоже было пусто. Тогда люди Аягузарова стали ковырять стеками пол, осматривать пулевые отверстия в досках двери, наскоро замазанных кем то шпаклевкой, брать пробы глины. «Это железнодорожники все напутали! Сукины дети… — шептал подполковник, быстро шагая в здание диспетчерской к телефону, — только так могло это получиться…»