Мяскичеков, несмотря на свое катастрофическое положение, снисходительно улыбнулся. Он бывал и не в таких переделках.

Через несколько сотен метров спецназовец почувствовал впереди себя движение и взял круто влево, огрызнувшись экономными очередями.

С этой стороны слышались понукающие выкрики и хруст веток.

Где то сзади сухо громыхнул взрыв: кто то из преследователей наступил на мину. Неожиданно перед Мяскичековым открылся полуразрушенный вход в какое то бетонное сооружение. Он, не раздумывая, нырнул в сырой полумрак, под поросший мхом бетонный свод. Его дыхание во влажном воздухе сделалось более частым, сердце билось так, что казалось, из глубины лабиринтов ему вторит эхо.

— Где он? — послышалось снаружи. — Куда делся?

— Тут где то! Затаился пидор… — отозвался прерываемый одышкой голос.

— Эй, Банзай, смотри, какая то дыра! — раздалось совсем рядом.

Несколько могиловских боевиков столпились у самого входа под землю. Здоровенный детина, вытирающий рукой со лба лоснящийся пот, осторожно заглянул внутрь:

— Эй, ублюдок, ты здесь?

Тишина.

— Эй, выходи, тебе ничего не будет! — снова заорал он в темноту.

— Да как же, жди… Давай ка лезь за ним! — тоном, не терпящим возражений, скомандовал только что подошедший Куцый.

Здоровяк замялся:

— Фонарика нет… А потом Костыль упустил, вот пусть он и лезет.

— Костыль уже отлазился. Наступил на мину, идиот, и теперь весит на деревьях в радиусе ста метров. Лезь давай! Ты и ты, следом… — Куцый потряс перед носом вызванных пистолетом.

— А куда ведет этот еханый ход? — спросил детина, уже поставив одну ногу на скользкую замшелую ступеньку.

Он медлил, делая вид, что осматривает свой автомат, тянул время.

Уж больно не хотелось ему в темноте сцепиться с обреченным на смерть спецназовцем.

— Никуда не ведет. Петляет лабиринтом и кончается завалом… — угрожающе начал надвигаться на детину Куцый.

Тот тяжко вздохнул и скрылся в проеме. За ним, пригнувшись, полезли еще двое. Со стороны железной дороги послышался звук заходящих друг в друга вагонных сцепок; машинист, подав локомотив назад, сразу сцепил все разомкнутые вагоны. Он дал короткий предупредительный гудок и начал набирать скорость.

— Там вроде все… — глядя в сторону путей, сказал один из боевиков.

— Да, слава яйцам! — согласился с ним Куцый. — «Осторожно. Поезд отправляется…»

Он стоял пригнувшись, прислушивался к звукам из подземелья.

Из за деревьев появился Могилов в сопровождении Обертфельда. Перед ними шел боевик с миноискателем и рукой показывал места, которые нужно было обходить.

— Ну что тут у вас, хреновы охотнички? — поинтересовался Могилов у Куцего.

— Вот, загнали гада в нору. Ща бум вытаскивать!

— Ваши коллеги с железки уже пошли водку пить, а вы тут копаетесь… — Могилов не договорил до конца. Его прервал грохот взрыва, донесшийся из под земли. Глухо перебивая друг друга, застучали автоматы. Несколько минут после этого стояла напряженная тишина, только было слышно, как постукивает на стыках выпотрошенный поезд, уходящий дальше на юго восток, в сторону Коростеня. Из под бетонного свода послышались хрипы, шуршание одежды и невнятное бормотание. Но вот, спиной вперед, появился один из боевиков, волоча за собой подрагивающее в предсмертных конвульсиях тело потного детины. Из его перебитой гортани постепенно утихающим фонтанчиком хлестала темная кровь. Выбравшись наверх, бледный как полотно, боевик забормотал, путаясь в словах:

— Ну, он сука, еханый ментяра… Он там как у себя дома. Бегает пидор, туда сюда, посмеивается… Он, по моему, чокнулся, у него крыша поехала… Там ходы, ни хрена не разобрать. А он, как лось, знай себе носится кругами. Гранаты кидает, перо у него здоровенное. Вон Дылду прирезал как овцу. Ментяра позорный…

— А Жилин где? — перебил его Куцый.

— Жилина он гранатой кончил. Меня вон тоже зацепил… В бок…

— Да, научился, видать, в Афгане кровь пускать… — почесал подбородок Могилов.

Все посмотрели на него, ожидая, что «полковник» сейчас прикажет тащить взрывчатку рвать лабиринт или начинать штурм. Но Могилов достал из помятой шинели сигаретную пачку и ухмыльнулся:

— Хрен с ним, пусть сидит. Никуда ему отсюда не деться. Обертфельд, организуй тут круглосуточный пост. Будешь отвечать за него головой.

Обертфельд быстро сделал нужные распоряжения и поспешил за Могиловым, уже идущим к «Логову». Большинство боевиков молча последовали за ними.

Глава 20

Вера Крайман, размазывая по щекам потекшую от слез тушь, исподлобья смотрела на шефа. Ягов прохаживался перед широким кожаным диваном, на котором она сидела, и, довольный, что то напевал, застегивая ширинку брюк от своего английского костюма. Посреди комнаты лежал на боку опрокинутый столик, вокруг него в луже сиропа валялись желтые кусочки ананаса, шоколадные конфеты, блестели осколки двух хрустальных фужеров. Бутылка из под французского шампанского откатилась к окну, выходящему на Калининский проспект, обозначив свой путь темным следом на ковре с орнаментом, похожим на каменную резьбу индейцев майя. Тут же, на полу, лежал синий клубный пиджак с золотыми пуговицами и эмблемой английского королевского яхт клуба. Цветастый яговский галстук, порванные колготки, короткая кожаная юбочка и розовый бюстгальтер — все это было присыпано маленькими пуговичками с Вериной блузки.

— Подонок… Вы подонок… — дрожащим голосом прохныкала девушка.

— Что такое, девочка моя? Чем ты не довольна? Подумаешь! — ответил Ягов заранее заготовленной фразой.

Вера провела ладонью по шершавой влажной коже дивана:

— Это вам так просто не пройдет, Василий Ефремович, я пойду в милицию заявлю. Пусть делают анализы, пробы, обследования, задают дурацкие вопросы… Я потерплю, но вы ответите…

— Дура, тебе никто не поверит, — потирая низ живота, сказал Ягов, — я скажу, что ты деньги у меня украла. Думаю, мне поверят быстрее.

— Я до сегодняшнего дня была девушкой! — с вызовом крикнула Вера.

— Да, было очень приятно. Но не похоже на то…

— Сволочь ты старая!

— Возраст не помеха, ты имела возможность в этом убедиться. Я в отличной форме.

Он присел на кресло у книжного шкафа и начал шнуровать мягкие ботинки.

— Недоносок, ублюдок вонючий… — прошептала девушка и разрыдалась, некрасиво скривив полные губы с размазанной помадой.

— Полегче с выражениями. — Ягов, зашнуровав ботинки, поднялся и поставил в магнитофон новую кассету: — Люблю я Иглесиаса. Душевно поет. Ну ладно тебе, Верок… Кончай уже… Переигрываешь. — И, вдруг изменив тон, добавил: — И заткнись, пока я не заткнул тебя навеки!

Он подошел к дивану и слегка ударил ее ладонью по щеке. Вера ойкнула и повалилась ничком, закрывая дрожащими пальцами затылок.

— Струсила… — Ягов, не удержавшись, провел руками по ее выпяченному, упругому ровному заду, красивой изогнутой спине и, поймав, с силой стиснул крепкие, полные груди. Девушка попыталась вывернуться, но он уже крепко держал ее сзади за шею. — Не дергайся, раньше нужно было дергаться. Как деньги брать сотнями на пудру помаду, глазки мне строить и задницей вилять, подарки разные принимать не моргнув глазом, будто так и надо, — так это пожалуйста. Я тебе в начале работы открытым текстом сказал, что я хочу иметь от своей помощницы. И ты приняла эти правила игры. Гривой мотала… Не так? По ресторанам и театрам со мной ходить, за кулисами знакомиться с примадоннами — это завсегда… Пора уже отдавать вложенные в тебя деньги. Налилась на икре да на крабах, будь добра отслужить!

Вера всхлипнула:

— Все равно заявлю…

Ягов подобрал пиджак и направился в соседнюю комнату.

— Не зли меня, девочка.

В дверях он обернулся и прибавил:

— Приведи себя в порядок, сейчас припрется Горелов. Не травмируй его величество импотенцию.

Вера перевернулась на спину и закусила губу в бессильной злобе. В эту минуту она готова была убить шефа, искромсать его кухонным ножом, выцарапать его глубоко посаженные наглые глаза, отрубить похотливые пальцы и выдернуть злобный, безжалостный язык.

В ней сначала все кипело, потом застыло, как ледник. В голове творилось что то невообразимое: «Как?! Меня, миленькую девочку, которую все так обожают? Меня! Грубо, бесцеремонно изнасиловать, использовать мое нежное сокровище, без моего соизволения, как бы между прочим!» Она сидела на диване, дрожа от вечернего холода, врывающегося через распахнутую форточку. Шелковые китайские занавески с маленькими пагодами, большеколесными повозками и погонщиками в треугольных шляпах колыхались на сквозняке. Магнитофон задумчиво пел по испански, постукивали кастаньеты и тоскливо подвывали женские голоса. Вера злобно запустила в него своей туфлей, попав каблуком прямо в стеклянную панель.

Хлопнула и щелкнула многочисленными замками тяжелая металлическая входная дверь. Кто то пришел без звонка, видимо со своими ключами. В разгромленную комнату, пахнущую пролитым шампанским, растаявшим шоколадом и специфическим женско мужским запахом, заглянул аналитик Горелов. Он безразлично скользнул глазами по девушке, прикрывшей пледом наготу, задержался взглядом на ее разорванных колготках и прошел в комнату, где его ждал Ягов. Шеф курил, пуская кольца дыма в потолок.

— А, аналитик, чем порадуешь?

Горелов осмотрелся, снял с кресла у телевизора пачку журналов «Пентхаус» и, удобно усевшись, раскрыл потертую коричневую папку:

— Я бы хотел доложить по следующим пунктам: ход операции «Проволока», встреча с полковником Генштаба Феофановым, деятельность Алешина, финансовые вопросы, положение во Владивостоке.

— Хорошо, только давай быстрее, мне сегодня все настроение портят… — сказал Ягов, указывая сигаретой на стену, за которой находилась Вера.