— Ну ка, тихо!

Обертфельд отставил стакан с чаем и застыл с открытым ртом.

«Краснач» тупо огляделся вокруг. Могилов проворно соскользнул с лавки и уже без каких либо признаков похмелья подкрался к низкой металлической двери в дальней стене бункера. Раньше ее уже несколько раз пытались открыть, но безрезультатно. То ли петли проржавели настолько, что не поворачивались, то ли колесо запора, похожее на штурвал, было заблокировано изнутри и до конца не открывалось. Могилов прильнул к двери ухом.

Вдруг колесо запора стало медленно вращаться. Все столпились перед этой дверью и приготовили на всякий случай оружие. С душераздирающим скрипом она наконец распахнулась, оттуда вывалились двое солдат в паутине и в какой то трухе на грязных бушлатах. Они оторопело смотрели на собравшихся, инстинктивно застегивая пуговицы, крючки и поправляя форменные ремни.

— А, это которых Литвиненко арестовал за драку… Они должны были сидеть в пулеметном колпаке. Как вы сюда попали? Я спрашиваю, товарищи солдаты, как вы сбежали с гауптвахты? Отвечать! — заорал Могилов Злачевский.

— Там в углу люк был, товарищ майор, — ответил солдат с разбитой губой.

«Товарищ майор» кивнул «красначу», и тот быстро вывел солдат из бункера. Через минуту Могилов уже спускался вниз по сырым бетонным ступеням, светя перед собой фонариком. Обертфльд шел следом, тяжко вздыхая:

— У меня астма, мне нельзя в сырость…

На десятой ступени лестница кончилась. Луч фонарика растворился в темноте уходящего вдаль низенького тоннеля, прямого как стрела.

В его монолитных стенах угадывались боковые ходы и проемы дверей.

В воздухе отчетливо пахло плесенью, клопами и будто даже паленой шерстью. Из под ног шарахнулась крыса и, пробежавшись по вертикальной стене, скрылась в вентиляционной отдушине. Могилов от неожиданности поскользнулся:

— Однако… Подполковник, как далеко отсюда находится то место, где сидели солдаты?

— Я думаю, метрах в трехстах отсюда… Фу, воняет как в канализации! — Обертфельд зажал нос двумя пальцами.

— Ты что, когда то лазил по канализации? — насмешливо хмыкнул Могилов.

— Было дело.

Они остановились у низкой металлической двери, вроде той, что вела из бункера в тоннель. Дверь поддалась без труда. Фонарик высветил поблескивающую пыльной смазкой груду железа. У стены лежали мотки проводов и кабелей, выключатели, розетки и прочие мелочи, относящиеся в основном к электрике.

— Что это? — наклонился над громоздким агрегатом Могилов.

Обертфельд стер грязь и паутину с медной пластины:

— Крупп. Электрокрафтверк… Магдебург 1942 Љ 567489. Это дизельная станция! А я все голову ломал, почему это в бункерах по всем потолкам тянутся провода. Ишь, и электричество себе хотела сделать, «немчура»!

Могилов шарил фонариком по углам.

— Смотри ка, подполковник, консервные банки из под венгерского горошка. Мне кажется, это те, что пропали со склада.

— Да, те самые… — Обертфельд задумался.

Могилов, откинув банки в сторону, пробрался к дальней стене и повернул торчащий из бетонной стены вентиль. Раздалось журчание, запахло бензином.

— Да здесь можно прекрасно устроиться. Пришли потом сюда кого нибудь разбирающегося в этом хозяйстве, хоть телевизор посмотрим… — Могилов нырнул обратно в галерею. Через несколько боковых ответвлений пошли двери, за которыми открывались то жилые помещения, с многоярусными металлическими койками, столами и табуретами; то склады, забитые давно испортившимся салом в целлулоидных упаковках с маркировкой «15, III.42», ящиками окаменевших галет, вперемешку с поросшими мохнатой белой плесенью остатками хлебных буханок. Муравьи ползали рядом, не обращая внимания на мумифицированные продукты.

В одном из помещений был арсенал. Присвистнув, Могилов оглядел пирамиды винтовок, ящики с автоматами МП 39 40, цинки патронов, ящики пернатых мин под 120 миллиметровые минометы, сами минометы, аккуратно завернутые в промасленную ветошь, крупнокалиберные пулеметы «Машиненгевир 38», с комплектами сменных стволов, ванночками для охлаждения, машинками для набивки лент и прочими мелочами, включая набор слесарного инструмента. Отдельно громоздились ящики с толовыми шашками.

Все имело маркировку: «Особая группа «Фергельтунг»».

— Странно, такие вроде бережливые, а добро не вывезли? Может, думали, что вернутся? — Могилов принялся, не без удовольствия, осматривать тяжелый пулемет. Откинул крышку, взвел затвор, нажал на спуск, провел ладонью по масленому ребристому хоботу. — Ох, люблю я это дело…

Обертфельд что то подсчитывал, тыкая пальцами в груды оружия:

— Может, думали, что вернутся, может, хотели на этой базе организовать партизанское сопротивление… Я где то читал, что немцы хотели из власовцев создать несколько партизанских бригад. Место здесь укромное, до сих пор его никто не обнаружил… Кто его знает, чего они там сорок лет назад думали…

— Я не удивлюсь, если здесь где нибудь найдется «пушечка» типа «Большой Берты». — Могиловская физиономия, опухшая от похмелья, в съехавшей на затылок фуражке, подсвеченная снизу светом фонаря, представляла собой неприятное зрелище. Обертфельд почувствовал себя не в своей тарелке и поспешил отвернуться… Они продолжили осмотр, но в других помещениях, кроме неплохо сохранившихся комплектов немецкого солдатского обмундирования и шанцевого инструмента, ничего ценного не было.

В последней комнате стояла железная койка, привинченная к полу, и в углу металлический чан с ручками. Стены были исцарапаны надписями на немецком вроде: «Мит ганцем криг канн ман унс арш леккен!», которую Обертфельд перевел как: «Со всей этой вашей войной поцелуйте меня в задницу».

И менее сложными вроде: «Марк Линдеманн. Магдебург».

— Ну все правильно. Это нормальная камера. Вон как раз параша, — указал Могилов на чан в углу.

Поднявшись вверх по лестнице и оказавшись в бетонном колпаке огневой точки, «майор» отряхнулся, поправил фуражку и, сунув фонарь в карман шинели, заколотил каблуком в дверь. В узкую амбразуру заглянул охранник и, не снимая с ушей наушников плеера, рявкнул:

— Эй, придурки, жить надоело?

В ответ Могилов запустил в него отвалившимся куском бетона.

Охранник, матерясь, побежал к двери. Отбросил подпирающее ее палено и, клацая для устрашения затвором АКМ, ворвался внутрь:

— Ща кровью будете харкать… — Он осекся, замялся, в его тупых, бычьих глазах мелькнули попеременно недоверие, страх, умопомешательство и полное уныние. — Это вы, Михал Петрович?

— Не «Михал Петрович», а товарищ майор! Вернее, с завтрашнего дня полковник. Понял, дубина? — рявкнул Могилов.

— Кстати, Штырь, из твоей зарплаты я вычитаю пять сотен за то, что проворонил арестованных, и три сотни за нарушение субординации. Понял?

— Угу, — отозвался Штырь.

— На эти бабки купишь водки и раздашь дембелям. Это им будет вместо выходного дня. Все. Пошли, Обертфельд, мать твою…

Они двинулись обратно к центральному бункеру, который был отсюда абсолютно не виден из за густых зарослей. Штырь поплелся следом, но «подполковник» вернул его обратно:

— И чтоб ни одна живая душа не вошла сюда. В восемь тебя сменят.

Могилов и Обертфельд шли по опавшей листве, стараясь держаться флажков, обозначающих тропинку, свободную от лежащих вокруг противопехотных мин. Со всех сторон плотно стояли полувековые деревья, в расположении которых иногда угадывались линии искусственных насаждений. Часто попадались крупные грибницы, начиная от благородных белых и подосиновиков и заканчивая свинушками и сыроежками. Отдельно от остальных красовались кроваво красные мухоморы величиной с голову.

В одном месте среди травы белели разбросанные кости не то лося, не то еще какого то несчастного животного, невесть как дошедшего сюда через два ряда колючей проволоки и, видимо, подорвавшегося когда то на мине. Если б не красные флажки тропинки, то могло показаться, что вокруг отходит к ночи заповедник или охотничий заказник, не загаженный туристами и местной деревенской молодежью.

— Слушай, Обертфельд, а те боковые ходы куда могут вести, как считаешь? — прервал молчание Могилов, осторожно наступая рядом с подозрительной кочкой.

— Я думаю, в такие же пулеметные гнезда. А вообще, черт его знает. Судя по всему, немцы готовили полностью автономный комплекс, а значит, должны еще быть подземные резервуары для воды, убежища, может быть, даже ангары для техники. Не удивлюсь, если мы найдем кинозал, прачечную и пекарню. А вообще здесь можно неплохо устроиться. С воздуха не засечешь, все скрыто лесом, а деревни вокруг пустые. Грибники и браконьеры не лазают, а если полезут, то подорвутся на минах за милую душу. Неплохую можно базу устроить. Дефицит хранить, товары разные, наркотики, оружие, всякие другие дела. Заложников каких нибудь можно прятать. Да хоть свою личную тюрьму. Или устроить дом отдыха. Девок привезти, построить сауну, бассейн, теннисные корты…

Могилов кивал и щурился, отгоняя комаров. К двенадцати часам пополуночи вызвавшийся из дембелей сержант Зверев наладил найденный дизельный двигатель, и в центральном бункере загорелась чудом сохранившаяся лампочка. В других помещениях либо не было ламп, либо изоляция была испорчена крысами, либо частично отсутствовала проводка. Через полчаса работы где то замкнуло, и лампа потухла. Могилов распорядился к среде все восстановить, используя немецкие запасы. К найденному оружию был приставлен часовой. Часть автоматов МР 39 40 Могилов с Обертфельдом закопали на обваловке главного бункера, решив продать их потом втихомолку от Ягова. Утром следующего дня из Сарн прибыл бывший капитан КГБ Стрельников, выполняющий роль связного, и сообщил — «товар выехал», к четвергу все должно быть приготовлено. Это означало, что операция «Проволока» — то есть процедура получения и последующая продажа электронных компонентов ядерного и ракетного оружия — перешла в кульминационную фазу.