Тем временем, как избавление от мук, в гулком мраморном коридоре противно затрезвонил звонок. Преподаватель досадливо закончил:

— Остальное в следующий раз… Вопросы есть по этому материалу?

Невнятный шорох и сонное бормотание задремавшей было в спертом тепле аудитории мгновенно переросли в грохот отодвигаемых стульев, топот и крики:

— Че, Петь, все, что ли?

— Да, да, скорее в столовую!

Лектор, складывая свои листы с тезисами, взывал к старостам групп:

— Так, журналы посещения мне на подпись!

Мимо его стола в распахнутые двери тек поток молодых людей, бледных от раннего утреннего вставания. Коридор нес им навстречу гомон вырывающихся из соседних аудиторий студентов.

— Все, теперь в буфет тащиться дохлый номер, не протолкаешься. Вот когда первые курсы на картошке работали, была лафа! Народу никого, тишина…

Ольга села на стол лектора и брезгливо сбросила на пол запачканную мелом тряпку. Катя, задевшая рукавом кофты исписанную формулами доску, старательно отряхивалась.

— Слушай, может, пойдем отсюда, еще две лекции высидеть не по силам, проще повеситься…

Ольга сомневалась недолго:

— Там еще теоретическая механика и гидравлика, по всем злобные преподы. А хотя… Пойдем! Может, в кино завалимся? В «Космосе» какая то комедия идет штатовская.

— Девчонки, вы Дениса Алешина не видели? — Невысокая, полная девушка с досадливыми, несколько затравленными глазами наклонилась к уху Кати. Та посторонилась:

— Ты чего шепчешь, боишься разглашения?

— Какого разглашения. Он мне тетрадь по теормеху должен вернуть с задачками. На прошлой неделе взял и пропал. Вы не знаете, где он вообще, может, его телефон у вас есть?

Катя улыбнулась, а ее подруга презрительно фыркнула:

— Зачем это нам его телефон! Они у нас такие неприступные, такие все из себя, такие задумчивые, с брезгливо поджатыми губками, куда нам!

Катя достала записную книжку со щенком сенбернара на обложке:

— Ты у нас, Раюшкина, отличница, ты все должна знать. Записывай: двести девяносто один, шестьдесят девять, восемнадцать. Я ему звонила вчера, его не было дома.

Ольга удивленно вскинула брови, полные, жирно накрашенные губы слегка приоткрылись. Катя объяснила:

— Звонила как профорг, сделать нагоняй за непосещение занятий!

— А, подруга, знаю я эти профорговские звоночки. — Ольга неожиданно рассмеялась. — Ну да ладно, Кать, пошли, нечего здесь стоять! — Она решительно протолкалась сквозь пробку в дверях, образованную сокурсниками. Через три минуты Ольга и Катя уже стояли под козырьком главного входа. Над ними громоздилось здание института. Чуть левее высилась двадцатипятиэтажная башня ректората, за ней один к одному теснились монотонные панельные жилые дома, гостиницы, общежития.

Студентки медленно пошли по аллейке, вымощенной небольшими бетонными плитками. Жалкие и куцые деревца беспомощно раскидали в стороны голые, тонкие ветви и своей слабостью наводили тоску.

— Кать, чего скисла? — Ольга заглянула подруге в лицо.

Та молчала, думала о чем то своем.

— Кать, а давай к Ленке завалимся, так просто, неожиданно, будто снег на голову.

— Нет, она может быть не одна. Поставим в неловкое положение.

Ольга не унималась:

— А может, пойдем на концерт «Месяца»? Сейчас они как раз в «Олимпийском». Доедем до «Колхозной», пошатаемся в скверике, а потом к пяти часам рванем, а?

— Нет, меня от них тошнит, тем более человек, которого я считала хоть и кретином, но порядочным, оказался просто свиньей, а он без них жить не может. Помнишь, я тебе говорила про наших с Ленкой дружков? Ну тех, еще по школе?

— Это Бабкин и Брызгин, что ли?

Ольга наморщила лоб, чувствуя, как резко угасает настроение подруги, как появляются в ее голосе нотки досады и раздражения.

— Да, Славик Бабкин и Коля Брызгалов. Мы их как то, еще в школе, купили на «Приветливый месяц». Давно это было, но ты, наверное, помнишь. Дело в том, что Лена предала меня! Представляешь, отбила этого самого Бабкина, скрытно пообещав свести его лично с Болотниковым. Он в принципе мне не нужен, хлыщ безмозглый, но она… Она, заглядывая в глаза, врала мне, все врала. И ездила с ним на дачу в мой день рождения, и еще… Нет, Оль, мы не поедем к Ленке. Она сейчас сильно занята. И она все время врет! Ты знаешь, мне вчера ее сестра проговорилась. Она сейчас знаешь, что разыгрывает? Ни за что не догадаешься! — Катя все сильнее распалялась. — Уже неделю она с Бабкиным «ходит в гости» к Болотникову. И вот как это происходит.

Катя вся раскраснелась и продолжала уже возбужденно, с раздражением и обидой в голосе:

— Назначает Ленка поездку на понедельник. Но, о несчастье, заболевает якобы ее бабушка, и она вынуждена со слезами досады говорить Славику, что все, встреча срывается. Ах, как жалко! Ведь якобы Петюня Болотников сидит и кусает ногти от нетерпения, когда же ему приведут нового солиста! И вот она едет в Лианозово к бабуле, там ночует, в общем, якобы вся в заботах о больной родственнице. Проходят понедельник, вторник. Бабкин пьет сырые яйца для голоса и звонит ей через каждые два часа. Встреча назначается на четверг, но в четверг утром на бьющего копытом Славика обрушивается известие о том, что вчера Болотников гулял в «Метрополе» по поводу окончания работы над новым магнитоальбомом. Там он сильно принял и теперь сутки будет лечиться в «Сандунах», выпаривая банным жаром коньяк «Камю» и настоящий шотландский виски. Бабкин вытирает сопли расстройства и, кажется, начинает что то подозревать. Он хоть и тупой, но жутко хитрый. Ленка идет на отчаянный шаг. Наряжается как невесть что, красится в три слоя и везет Славика в центр. Заходит в какой то абсолютно ей незнакомый дом, подводит его к совершенно незнакомой двери и говорит Бабкину: «Вот его квартира. Он мне клялся, что сегодня ночует здесь. Звони три коротких звонка, это мой условный звонок. Я ему всегда так звоню».

Оль, представь себе ее состояние в этот момент! Вот откроется обитая дерматином дверь и выйдет пузатый мужик в растянутой грязной майке.

Здесь Катя для внимательно слушающей подруге и стала разыгрывать воображаемую сцену на голоса: «Вам кого, братва»? — «Нам… Петю…» — «А идите вы нах…»

Ольга от души рассмеялась:

— Ха ха! Вот умора! Ну а на самом деле — чем все закончилось?

Между тем подруги подошли к троллейбусной остановке. Встали чуть в отдалении от ожидающей толпы, и Катя продолжила:

— Дальше? Нажимает она, значит, на звонок. У нее, я больше чем уверена, ни один мускул на лице в этот момент не дрогнул. И, о чудо, в квартире тихо, никого нет. Ленка разводит руками: «Наврал мне подлец! Еще вчера с какой то девкой в «Метрополе» крутил, может, решил бросить меня, кобель!» Чувствуешь, Оль, прекрасный способ замять всю эту историю. Бросил, мол, разлюбил, как говорится, прошла любовь, завяли помидоры. Но Слава Бабкин на это только кивает и продолжает уже самостоятельно искать встречи с Болотниковым. А к ней, к Ленке, начинает терять интерес! А она вцепилась в этого подлеца и нахала мертвой хваткой, другого ей не надо! Он несчастный, он беженец, он болен жуткой болезнью, жертва, так сказать, жизни. Ух, мерзко все это!

Подошел троллейбус. Девушки втиснулись в заднюю дверь. И Катя, поминутно озираясь на пассажиров, продолжала свой рассказ уже вполголоса:

— И вот, Оль, начинается новая спираль их отношений. То она, разжалобив бабку, берет деньги на кожаную куртку, покупает и сразу же отдает ее Бабкину. То стирает свои джинсы и презентует их безвозмездно бедному, разнесчастному беженцу. Когда родители на работе, Ленка приглашает Славу к себе и они пьют подаренный отцу какой то жутко дорогой коньяк, пожирают припасенные на Новый год балык и красно черную икру. Дальше — больше. Она тайком продает материно золотое колечко с бирюзой и покупает для Славика на Рижском рынке импортные сигареты, зажигалочки, рубашки, белые носочки и всякие побрякушки. Стирает ему эти же белые носки, рубашки, дарит импортный аудиоплеер, подарок младшей сестре от жмотных родственников, живущих то ли в Бельгии, то ли в Америке, и, естественно, не прекращает основной, «приветливомесячной» линии. Она агонизирует, как Германия в кольце фронтов. Тужится из последних сил. Дома постоянные скандалы. Мать обнаруживает пропажу кольца: «Подумаешь, ты сама его куда то спрятала, а теперь не можешь найти». Нет куртки — скандал: «Отдала в чистку…» «Она же новая!» «Уже запачкалась!» Пустые праздничные закрома — скандал: «Подумаешь, поела чуть чуть». — «Так это всей семьей собирали, в полуголодной стране с пустыми магазинами, чтобы пришли бабушка, дедушка, друзья, чтобы сели за хороший стол, встретить праздник!» — «Подумаешь…» Выпитый коньяк — скандал. В квартире бардак, разгром — скандал. Пропавшие из шкафа деньги — скандал. Проданные книги и сувенирная гжельская посуда — скандал… Я вот только никак не могу понять, для чего такие жертвы, может, это форма шизофрении, может, ей кажется, что у нее никогда ни с кем ничего не получится?

За две остановки до конечной троллейбус наполовину опустел. Подруги сели на изрезанное лезвием сиденье с торчащими клоками поролона, предоставив болтаться на подпотолочных поручнях каким то полупьяным людям, по виду рабочим ремонтного завода. Рабочие грызли грязные ногти, щелкали семечки, которые доставали из карманов замасленных спецовок, и бросали лузгу на бесформенные, никогда не видавшие крема ботинки, облепленные глиняно коричневой грязью.

Ольга, потрясенная историей с Катиной подругой, смотрела прямо перед собой на габаритные огни проносящихся мимо легковых машин, на плывущие ряды фонарей, тротуары, кишащие москвичами и приезжими, спешащими по магазинам.

— А может, это и есть… любовь…

Катя поперхнулась и уставилась на подругу как на прокаженную: