– Ну а тебе-то что он объясняет?

– О-о-о... Он много чего объясняет! Он мне всю ночь напролет объяснял, как он ее любит, как жить без нее не может, какая она нежная и хрупкая как ребенок, да как нуждается в его защите... А меня ему, видишь ли, жалко! Как тот чемодан без ручки, помнишь, как в анекдоте? Я ему объясняю, что его как лоха на нежность да хрупкость развели, а он психует!

– И что, уже четвертый день вы так объясняетесь? – не поверила Маша.

– Да нет, это все в первый день было... А потом он просто запил. Отключил все телефоны и пьет. Выспится и опять напивается, поспит – и опять... Когда это все кончится, я так больше не могу! – Инна заплакала, вытирая бледное сухое лицо дрожащими пальцами с облезшим маникюром, продолжая причитать: – Я так устала за эти дни, Мышь, ты не представляешь! Это такая пытка! И проклятый собранный чемодан в прихожей стоит, и Арсений ни туда и ни сюда, и никак... Ты знаешь, никогда не думала, что именно со мной может случиться что-то подобное. С другими – да, это понятно, а со мной – нет... Я ведь и тебе не до конца поверила, когда ты мне про эту Алену рассказала. Как же – не может глупая малолетка у меня мужа увести! А малолетка вцепилась как клещ – не отодрать! Видишь ли, она ему три дня дала на решение проблемы. Да еще и условие поставила: или он к ней уходит, или она рвет все отношения...

– Так три-то дня прошло...

– Ну и что? Она что, с работы уволилась? Исчезла?

– Нет, сидит...

– Мышь, я, собственно, чего приехала-то... – все еще всхлипывая, но уже переходя на деловой тон, заговорила Инна. – Ты поговори с ним!

– О чем я с ним должна поговорить? – опешила Маша.

– Ну понимаешь, он не от меня, а от других должен услышать правду! Ты ему объясни, что эта Алена его просто использует и никакой любви здесь и близко не стояло! Мне-то он не верит, конечно, я же, так сказать, лицо заинтересованное! А тебе поверит! Ты ж всегда для него авторитетом была, истиной в последней инстанции... Вы ж все время шептались подолгу, ты сумеешь его убедить, я знаю!

– Да когда это было, Инна! Он в последнее время закрыт так, что и не достучаться!

– Мышечка, я прошу тебя! Пожалуйста! Я очень тебя прошу!

– Ну хорошо, Инна, я попробую. Только что я ему скажу? Не бросай Инну? Не уходи к Алене? Бред какой-то...

– Давай так поступим... – решительно заговорила Инна, надевая на голову свой белый платочек и сосредоточенно завязывая его концы сзади на шее. – Ты сейчас берешь какие-нибудь бумаги, которые требуют его якобы срочной подписи, и я везу тебя к нему. Зайдешь, сама оценишь все, поговоришь... А я вечером приеду и как будто тебя впервые за эти дни вижу... Ладно? А потом я тебя домой отвезу!

– Хорошо, поехали, – окончательно сдалась Маша. – Тем более что бумаг на подпись и правда накопилось порядочно...


Она долго и упорно нажимала на кнопку звонка, прислушиваясь к тишине за дверью квартиры Ларионовых, от волнения с силой прижимая к груди тоненькую зеленую папочку с документами. Сердце само собой заколотилось и ухнуло в пятки от звука шаркающих по длинному коридору ларионовской квартиры шагов Арсения. Он долго шевелил рычажками не желающего открываться сложного замка, чертыхался злобно и тихо. Наконец дверь открылась, и Маша интуитивно отступила на шаг назад, вцепившись, как в щит, обеими руками в свою зеленую папочку. Таким Арсения она никогда не видела...

Он стоял перед ней босой, в небрежно запахнутом старом махровом халате, лохматый и злой. Трехдневная щетина на серых отечных щеках напрочь обезобразила его всегда холеное лицо, в глазах стояла мука злого и тяжелого похмелья. Он долго смотрел на Машу исподлобья, будто не узнавая, потом, слегка покачнувшись, резко развернулся и медленно пошел по длинному коридору в сторону кухни. Маша нерешительно вошла в прихожую, захлопнув за собой дверь. Минуту растерянно смотрела на мудреный замок, не зная, как к нему подступиться, не решаясь позвать Арсения. Наконец просто накинула цепочку и на цыпочках прошла на кухню.

Арсений сидел, откинувшись на спинку мягкого кожаного диванчика, сложив скрещенные голые ноги на придвинутом стуле. Наткнувшись взглядом на испуганное Машино лицо, неуклюже наклонился, приподняв упавшую полу халата. «Господи, да он пьян совсем, – догадалась Маша, вглядевшись в мутную голубизну его глаз. – Как я с ним говорить-то буду? Надо было отказаться! Тоже мне, прилетел голубь мира семью спасать...»

– Садись, чего стоишь? – сердито приказал Арсений. – Водку пить будешь?

– Нет. Ты же знаешь, я не пью совсем. Вообще-то я по делу...

– Мышь, выпей со мной!

– Нет, спасибо, я не хочу. Послушай меня, Арсений...

– Хоть раз в жизни ты можешь со мной выпить или нет? – вдруг заорал он, подавшись вперед со своего диванчика. – Ты будешь со мной пить, иначе разговора не будет!

Он резко поднялся на ноги, шагнул к холодильнику, вытащил початую запотевшую бутылку водки, водрузил ее на стол. Из заваленной грязной посудой мойки выдернул два больших граненых стакана черного стекла, сполоснул под струей воды. Маша испуганно следила за его передвижениями, втянув голову в плечи. Арсений сел за стол напротив нее, наполнил стаканы наполовину водкой.

– Пей...

Маша закрыла глаза, выдохнула из себя весь воздух и, через силу сделав большой глоток и резко передернувшись, поставила стакан на стол.

– Пей до конца!

– Мне же плохо будет, Арсений! – взмолилась Маша. – Ну хватит уже!

– От водки никому плохо не бывает, не бойся. Пей!

Отчаянно преодолев страх, Маша опрокинула в себя водку, поставила стакан на стол и, округлив от ужаса глаза, уставилась на Арсения, боясь вдохнуть воздух. Водка обожгла гортань, вылилась в сжавшийся легким спазмом желудок. «Я ж ничего еще сегодня не съела, и пообедать мне Инна не дала...» – успела подумать Маша, с шумом вдыхая наконец воздух и заедая водочную горечь засохшим кусочком сыра, одиноко лежащим на одной из тарелок, беспорядочно стоящих на кухонном столе.

– Дай чего-нибудь поесть-то, хозяин! – вдруг неожиданно для самой себя легко и непринужденно произнесла она, ощущая в себе странную приятную легкость. Захотелось распрямить спину, вдохнуть всей грудью побольше воздуха, как будто разом ушли сковывающие ее напряжение и страх, а на их место пришла простая физиологическая радость от ощущения зверски здорового голода. – Слышь, умираю, хозяин, есть хочу!

Арсений, казалось, не слышал ее совсем, сидел, уставившись мутным взглядом в окно, скрестив на груди руки. Потом медленно потянулся к бутылке, снова разлил водку по стаканам.

– Пей! – отдал он короткий приказ, следя взглядом за Машей, покорно взявшейся за стакан, уже без прежнего сопротивления выпившей все до капли. Брезгливо сморщив губы, выпил сам, с шумом шмякнул свой стакан на стол и снова сложил на груди руки, уставившись в окно.

«А ничего страшного... – расслабленно подумала Маша, прислушиваясь к своему организму. – В этом даже что-то есть... Вот сейчас напьюсь и все ему скажу! И пусть знает, как я мучаюсь вот уже двадцать лет... Стоп! Я же не за этим пришла... А зачем я пришла? Ах да, мне же про Инну сказать надо, про Алену...» Мысли ее беспорядочно путались, как в вязкой паутине, в голове приятно шумело. «Надо и правда что-нибудь съесть, иначе под стол свалюсь, если снова выпить заставит!» – уже совсем весело подумала она, вставая на нетвердых ногах из-за стола и подходя к холодильнику.

– Так, что тут у нас? Арсений, ты голодный? Давай чего-нибудь поедим... Я умираю, есть хочу! – по-хозяйски доставая и выкладывая на стол сыр, колбасу, открытую банку оливок, быстро тараторила она, стараясь держаться очень прямо.

– О! А вот и отбивные нашла... Тебе разогреть? А давай холодные съедим!

Маша плюхнула на стол кастрюльку с отбивными, схватила сразу две штуки и впилась в них зубами, закрыв от удовольствия глаза.

– Так о чем ты хотела со мной поговорить, Мышь? – неожиданно резко повернулся к ней Арсений, испугав ее так, что она поперхнулась и закашлялась. Наклонившись, он сильно постучал ладонью по ее спине и, так и не дав ей прийти в себя, продолжил:

– Хотя я и так знаю, о чем... Будешь мне сейчас описывать в красках, как плохо Инне, как она без меня погибнет и что мы в ответе за тех, кого приручили... Знаю я все это, милый Мышонок, и без тебя!

– Арсений, а ты помнишь вашу свадьбу? – хриплым слабым голосом, все еще держа руку на груди, спросила Маша. – Ты тогда был счастливым таким, глаз с Инны не сводил... Ты же любил ее, Арсений, всегда любил, это ж видно было! А любовь – она ж никуда не девается, не уходит в пустоту! Она в человеке все равно остается, только прячется где-то очень глубоко... Казалось бы, так просто: пришла новая любовь, а старая прошла. Да ничего подобного! Она не прошла, а спряталась, затаилась, скукожилась, испугавшись этой новой любви! Закрылась, как цветок на ночь...

– Мышонок, ты уже напилась, что ли? Несешь всякую чушь... – снова наливая в стаканы водки, грустно улыбнулся Арсений. – Тебе и правда пить-то нельзя!

– Это не чушь, Арсений, не чушь! – горячо заспорила Маша, уже сама протягивая руку к стакану. – Если чувство было настоящим, а не надуманным, оно никуда не уходит! А иначе ты бы встал и ушел легко, ни о чем не задумываясь... И не сидел бы сейчас здесь со мной, не напивался бы с горя...

– Да не люблю я ее больше, не люблю! – раздражаясь, громко заговорил Арсений. – Просто не могу я вот так взять и бросить ее одну, она и в самом деле не выживет без меня, сдохнет, как собака без хозяина!

– Лукавишь ты, Арсений Львович, ой, лукавишь! Не сдохнет без тебя твоя Инна, будет жить, как жила... Ты сам не хочешь уходить, страшно тебе, правда? Признайся, легче будет...

– Нет, Мышонок, я уйду. Я уже решил. Просто трудно очень, ты права... Я же в этом доме родился, здесь детство мое прошло, здесь я родителей похоронил... Я как будто сам сейчас умираю, как будто половину себя здесь оставляю, а она, эта половина, сопротивляется изо всех сил... И без Аленки уже жить не могу. Влюбился я, понимаешь? Второй раз в жизни так сильно влюбился! Вижу ее – и душа улетает, так же, как тогда, с Инкой... Ты знаешь, я ведь на работу мчусь по утрам на красные светофоры, чтобы поскорее ее увидеть! И внутри все двигается, переворачивается от счастья... Кстати, а как она там?