– Хочешь что-то передать Ноэ?

– Нет, я сказала ему все, что должна была, и не хочу, чтобы он зря питал иллюзии.

Я стояла зажмурившись, прильнув к нему. Пока можно было, я наслаждалась его дыханием, ароматом его духов, той свободой, которой он наделял меня, близостью его тела. Потом он напрягся, и я услышала мучительный вздох. Я обхватила его лицо ладонями и прижалась к губам.

– Я люблю тебя, – прошептала я, не отрываясь от его губ.

Его руки смяли меня. Я вцепилась в его затылок. Наш поцелуй был таким же пьянящим, как самый первый. Он был таким же страстным, как все остальные, которые за ним последовали. Он был отчаянным и мощным, как… я не могла это мысленно произнести, не могла сказать себе это. Наши губы разъединились, лбы соприкоснулись, его глаза открылись и заглянули в мои. Мне показалось, что его сердце пропустило удар, как если бы он на миг задохнулся. Потом он разжал руки, отступил на пару шагов, снова опустил ресницы, развернулся и ушел. Я следила за ним, пока его фигура не скрылась в старом городе. Он спрятался за своими крепостными стенами, возвратив себе свободу.


Все последующие дни не было почти никаких новостей, если не считать короткого сообщения от Элоизы, поблагодарившей меня за встряску, которую я устроила ее мужу. Моя вера в Николя окрепла, он явно ступил на путь, ведущий к сыну. Теперь оставалось только сохранять терпение и надежду на то, что появление отца принесет мир в душу Ноэ. Родные стремились почаще бывать со мной, им хотелось поддержать меня и сократить время моего ожидания. Но я отказывалась иметь дело с кем-либо, кроме Поля. Он был единственным, кто уважал мое молчание, единственным, чье участие немного скрашивало отсутствие сына.


Я снова спала в своей постели, пора было возвращаться к каждодневной рутине, если я не хотела опять провалиться в депрессию. Я была убеждена, что у Пакома Ноэ ничто не угрожает, но это не означало, что я отказалась от борьбы за его возвращение. Однако, прежде всего, я обязана была его уважать. Он отдалился от меня, и это был его выбор, понятный и оправданный. После криков, слез, отторжения, молчания мне удалось увидеться с ним, сказать ему несколько слов. Я сделала все, что смогла. Теперь я наберусь терпения. А еще, принимая ту дистанцию, которую он установил между нами, я хотела ему показать, что отныне считаю его взрослым, а не ребенком. Я стала мыслить настолько трезво, что даже предсказуемый провал бакалавриата не беспокоил меня, теперь я считала его чем-то второстепенным. Ноэ сможет сдать экзамены в будущем году, экстерном или в одном из лицеев на выбор. И потом, его уже однажды приняли на экономический факультет, так что примут еще раз. Что значит один год по сравнению с душевным покоем, с обретением своего “я” и согласием с самим собой?


Тем вечером, пытаясь не раскисать, я решила заняться готовкой. Негромко включила музыку и принялась за карри из курицы. Погрузившись в тупое созерцание поджаривающейся птицы, я в какой-то миг сообразила, какая я жалкая и смешная. Отшвырнув деревянную ложку, я выключила газ и дурацкие песни, которые, как предполагалось, должны были придать мне бодрости, и опустилась на стул. Уронила на стол руки, уткнулась в них лбом и постаралась дышать размеренно: не хотелось расплакаться. Представление о времени я потеряла.


А потом у меня начались галлюцинации, мне послышалось, что в замочной скважине поворачивается ключ. Привычки живут долго, а мой разум привык к домашним шумам моей прошлой жизни. Однако звук, который я услышала, был вполне реальным, мое воображение ни при чем. Я потерлась лицом о рукав, чтобы высушить слезы. И чтобы не закричать. Дверь открылась и закрылась, связка ключей звякнула в блюдце на столике в прихожей. Я непроизвольно вскочила, стряхнула оцепенение и направилась в гостиную. Чтобы не упасть, я схватилась за притолоку. По комнате шел Ноэ со своей гитарой и дорожной сумкой. Он смотрел прямо перед собой. Я зажала рот ладонью, пытаясь не разрыдаться и не броситься ему на шею. Он вернулся домой. Я не сводила с него глаз. Поднявшись на три ступеньки, он остановился и обернулся ко мне:

– Добрый вечер, мама.

Мама… ты назвал меня мамой. Ты здесь, мой дорогой, мой любимый. Я снова существую для тебя.

Вести себя, будто ничего не происходит. Взять себя в руки. Быть сильной. Быть естественной, как он.

– Добрый вечер, Ноэ, – кое-как выговорила я.

Я откашлялась, чтобы хоть чуть-чуть прийти в себя. Он держался стойко и не сводил с меня золотистых глаз.

– Ты ужинал?

– Нет.

– Я тут кое-что готовлю. Будешь?

Он пожал плечами, что в данном случае означало “да”, и убежал вверх по лестнице. Вся дрожа, я пошла на кухню и плеснула в лицо холодной водой, чтобы опомниться. Ноэ снова дома. Это реальность, это правда. Он здесь. Он заново вступает в свои владения. Что произошло? Скажет ли он мне? Будет ли вообще со мной разговаривать? Решусь ли я задавать ему вопросы? Я была сама не своя и ухитрилась обжечься, когда снова занялась курицей.

Он пришел ко мне на кухню и, скользя вдоль стенки, накрыл на стол. Я мужественно не позволяла себе наблюдать за ним и чувствовала себя маленькой рядом с сыном, который откашливался, придумывая, как начать разговор. Однако меня переполняло счастье, и мне было плевать на его молчание. Он здесь, и только это имеет значение. Когда мы сели за стол, я с радостью убедилась, что его прекрасный аппетит никуда не делся. Поглядывая на него, я даже забыла о еде. – Я приехал из-за экзаменов, – сообщил он, расправившись с десертом.

Еще один день, и было бы слишком поздно, о чем нам напомнил пришедший по почте вызов на экзамены. Несмотря на отсутствие Ноэ, сам вызов и расписание лежали на холодильнике, и из них следовало, что философию сдают завтра в восемь утра.

– Окей. Хорошо, что успел, да?

Он равнодушно кивнул.

– В шкафу есть зерновые батончики и вода, я купила на случай, если…

…ты вернешься.

– Спасибо. Я поднимусь к себе.

Он встал из-за стола, поставил тарелку в посудомоечную машину. Перед тем как уйти с кухни, немного походил взад-вперед, избегая встречаться со мной взглядом.

– Тебе что-то нужно? – не выдержала я.

Он погрыз ноготь, нервно постучал ногой по полу, вышел, снова вошел, и так несколько раз.

– Нет… вообще-то… эээ… да… он… он позвонил мне.

Спасибо, Николя.

– Я просто хотел тебе сообщить. Поговорим об этом после экзаменов.

– Как скажешь.

– Спокойной ночи.

Он одарил меня благодарной полуулыбкой и исчез. Итак, Николя наконец-то решился сделать шаг к сыну, впервые за семнадцать с лишним лет они поговорили. О чем? Какими словами они обменялись? Позвонить Николя и спросить? Исключено: если кто-то сообщит мне содержание их беседы, этим кем-то будет Ноэ, и никто другой. Придется мне научиться уважать то, что завязывалось между ними. Трудно бороться с собственническим инстинктом. Если сегодня мы пришли к тому, к чему пришли, то это случилось из-за моего нежелания подпустить к нам Николя. Моя ревность – пустяк по сравнению с тем, что Николя вышел на связь с Ноэ.

Я бы, конечно, позвонила Полю, но вдруг Ноэ услы шит и ему будет неловко? Поэтому я просто послала эсэмэску:

Ноэ вернулся домой. Целую.

Он тут же ответил:

Наслаждайся. Целую.

Я не шевелилась, прислушиваясь к тому, как мой сын заново обживает дом: двери открывались, закрывались, спальня, ванная. Он выделил мне лишь крупицы информации о последних событиях, жалкие крохи былого тепла, но он был здесь. Он приехал из-за экзаменов. Я не имела ни малейшего представления о том, как долго он собирается пробыть дома. Может статься, как только экзамены закончатся, он уедет в Сен-Мало, чтобы быть рядом с отцом? Строит ли он планы? Пора остановить непрерывный поток вопросов. И радоваться его молчаливому присутствию. Я гордилась им. Он не опустил руки, несмотря на все, что ему выпало пережить. И не важно, сдаст он экзамены успешно или провалит, ему все равно не о чем будет сожалеть. В глубине души я была благодарна сыну за устроенную мне нервную встряску, непременную составляющую проклятых канонов взросления, которым мы все так или иначе следовали в свое время. Не стану утверждать, что его бакалавриат стоял на первой строчке в списке моих забот, но мне была приятна мысль, что я всю ночь пролежу без сна исключительно из-за завтрашнего экзамена по философии.


Я поднялась к себе в спальню далеко не сразу и едва удержалась, чтобы по пути не заглянуть к нему, не проверить, спит ли он. Раньше я бы так и поступила. Но не теперь. И уж точно не сегодня вечером. Мы с Ноэ должны будем заново научиться жить вместе или хотя бы сосуществовать, ведь наш диалог пока не восстановился. Понадобилось совсем немного, чтобы растерять все привычки. Я поймала себя на том, что не знаю, как к нему теперь обращаться. Он изменился. Я изменилась. Хватило нескольких дней разлуки. Нам потребуется приручать друг друга, почти как чужим. Связь между нами – я запрещала себе допускать мысль о нашем взаимопонимании – никогда не станет прежней.


Подойдя к своей комнате, я остановилась перед закрытой дверью. Странно, я всегда закрываю ее только на время сна. Я робко вошла в комнату и зажгла свет. На подушке меня ожидало письмо. Я приблизилась. Это был запечатанный конверт с моим именем. Он как будто прибыл из прежних времен. Я узна ла элегантный почерк Пакома. Моя рука медленно потянулась к письму, погладила его кончиками пальцев, но не рискнула взять. Не отрывая глаз от конверта, я отступила назад.

Я боялась. Боялась прочесть написанные Пакомом слова. Боялась, что он прощается со мной. Готова ли я открыть его письмо прямо сейчас? Как-то получалось очень много всего. На мгновение я даже обиделась. Зачем он заставляет меня это терпеть, причем именно сегодня вечером? Когда мне будет позволено отдохнуть?


Через несколько минут я легла и укрылась одеялом. Дотронулась до письма и стала смотреть на него. Выходило, что Паком как бы лежит в постели рядом со мной. Если я усну, не читая, я смогу поверить, что он здесь, и завтра утром я проснусь вместе с ним. Это было бы прекрасно. Получилась бы отличная история перед сном. Я лежала не шевелясь и ощущала в темноте присутствие Пакома. Немного придвинувшись к письму, я попыталась вдохнуть его запах в надежде, что он напомнит мне о Пакоме. Запах моря. Запах ветра, который дует в Сен-Мало. Воска, которым натерто дерево старинной корабельной мебели. Ароматы специй, кофе, вербены. Эти запахи были где-то рядом, еще немного – и они проложили бы путь к моему носу. И тогда моя голова переместилась бы на его подушку. Он бы обнял меня, коснулся моих губ, нашептал на ухо историю, а потом поцеловал ямку на шее. Я сознавала, что понапрасну мучаю себя. Пора было трезво оценить реальность. Я вырвалась из его воображаемых объятий и включила свет. Села на кровати. Взяла конверт обеими руками и долго разглядывала его. Очень осторожно вскрыла, потому что не хотела порвать, испортить. В нем я нашла несколько пожелтевших листков, похоже из ящика бабушкиного секретера, который он до этого ни разу не открывал. Писал он перьевой ручкой. Это делало послание еще более драгоценным. Перед тем как решиться прочесть, я на миг прикрыла веки, воображая Пакома, сидящего за столом перед окном, откуда открывается вид, который никогда не наскучит. Он точно писал мне именно за этим столом, я явственно видела, как его взгляд, устремленный к морю, теряется где-то вдалеке.