Город зачистили от «вовчиков», которые не смогли или не захотели вовремя унести ноги, надеясь отсидеться. Провели несколько ночных рейдов, выискивая оппозиционеров по наводкам их недоброжелателей. Тех, кого удалось схватить, расстреляли на пустыре у трансформаторной подстанции.

Народ жил (точнее, старался выжить), благодаря мелочной торговле. Город постепенно превращался в одну большую барахолку. Торговали, чем придется. Появился новый бизнес: закупали на «Вьетнамском» рынке оптом сигареты, жвачку, шоколадные батончики и прочую мелочевку, затем перепродавали с лотков в розницу. Этой грошовой коммерцией занимались в основном дети и женщины, но не брезговали и здоровые мужики. Теперь никто ничему не удивлялся и никто ничего зазорного не видел в таком немужском занятии. Как грибы росли и множились торговые точки: ларечки, будки, вагончики, где продавали «паленый» алкоголь, контрафактное шмотье, сомнительного происхождения лекарства. Процветал рэкет. Только вместо «братков» поборами занималась милиция. «Стражи порядка» не стеснялись обирать даже пацанов, торгующих жвачкой, просто подходя и забирая понравившуюся упаковку. Такое крохоборство стало нормой.

По рынкам бродили голодные люди, выпрашивая у торговцев пару картофелин или горсть риса, вечером подбирали капустные листья и прочий овощной мусор, чтобы дома сварить баланду. Жуткая картина.

Один случай произвел огромное впечатление даже на видавшего виды Макса. Как-то в дверь позвонили, он открыл: на площадке стояла маленькая девочка. Побирушки, выклянчивающие «копеечку», и прежде наведывались регулярно. Но эта девочка просила не денег.

— Дяденька, — сказала она жалобно, — у вас нет чего-нибудь покушать?

У Макса ком стал в горле, и едва слезы не навернулись, когда он смотрел, как дрожала в тонкой ручке ложка, которой девочка хлебала налитый им суп.

— А где твои родители? — спросил он, после того как она поела.

— Дома. Там мама и бабушка. Только у нас совсем ничего нет покушать.

«Черт, — ругался Макс, проводив девочку. — До ручки мы уже дошли с этой говеной жизнью».

Он не знал, что худшее еще впереди.

2

Макс продолжал трудиться в «Главэнерго», точнее, исправно ходил в «контору». Работы, как таковой, почти, что не было, денег тоже. Но имелся компьютер, предоставленный в его пользование, и Макс освоил новый бизнес: писал на заказ офисные программы, с последующей установкой и отладкой на компьютере заказчика. Для привлечения клиентов он поместил объявление в газете, ездил сам по конторам, предлагал услуги. Дело пошло.

Макс уже неплохо «рубил» в редкой по тем временам технике.

Неожиданно обнаружился еще один доходный промысел: делать студентам контрольные и курсовые. Молодые балбесы, не желающие напрягать мозги (если таковые вообще имелись), шли к Максу. Он не отказывал никому. Поместил даже второе объявление в «городскую сплетницу», где не стесняясь (а чего стыдиться-то?) предлагал услуги для нерадивых студентов. Брал он по-божески (преподаватели за аналогичные услуги тянули вдвое больше), потому от клиентов не было отбоя. Одна беда: промысел носил ярко выраженный сезонный характер — был приурочен к зимней и летней сессиям.

В свободное время Макс читал журналы с компьютерной тематикой, завидуя счастливчикам, имеющим доступ к «всемирной паутине». Сюда интернет еще не добрался. Числившийся оператором ЭВМ, Макс мечтал о карьере хакера, ломающего электронные пароли и совершающего атаки на компьютерные сети. Не криминальная составляющая хакерства влекла Макса, а «молодецкая удаль» не знающего преград программиста экстра-класса.

Действительность же, в отличие от мечтаний, день ото дня становилась все более неприглядной. Пришла зима, а с ней навалилась куча новых проблем. Отопление в домах не работало. Ледяные батареи в комнатах только подчеркивали неуютность нетопленного жилья. К тому же отключили газ. Сразу же начались перебои с электричеством. Сети не справлялись с нагрузкой, выбивало предохранители, сгорали кабели и трансформаторы. Это было настоящим бедствием. Привычной стала картина: погруженные во мрак дома, с черными провалами окон, и жильцы, сооружающие во дворах очаги, чтобы не остаться без горячей пищи. В довершение всех бед в городе началась эпидемия брюшного тифа. Болели в основном дети, неосторожно попившие сырой воды из-под крана. Даже водопроводная вода теперь таила в себе смертельную опасность.

Как-то утром Макс почувствовал себя не важно. Смерил температуру — тридцать девять и пять. Все оборвалось у него внутри — тиф?

Тиф. Подзабытое ныне слово, времен «военного коммунизма», теплушек, продразверстки и «чрезвычайных комиссий». Правда, то был другой тиф, «сыпняк», но хрен, как говориться, редьки не слаще.

Только напрасно Макс так перепугался — симптомы не те. Ломота в теле, слезящиеся глаза, жар, переходящий в озноб — явный грипп. Тоже, впрочем, хорошего мало.

Вызвать врача Макс не мог: воскресенье, поликлиника не работает. Мать с утра ушла куда-то. Он был один в выстуженной квартире, без газа и электричества. Позвонил Татьяне — без ответа. Тоже где-то гуляла.

Макс лежал на кровати в шерстяных носках, брюках и свитере, под двумя одеялами, и не мог согреться. Чаю горячего бы… с лимоном. Боже ты мой, даже такая простая вещь- обыкновенный чай с лимоном — теперь недоступна ему.

Холод кругом. Холод и пустота. Человек — пылинка, дунь — и нет его. Через десяток лет никто уже и не вспомнит, что был такой Максим Шведов, жил, надеялся, любил… Как глупо, как нелепо все обернулось.

Пусто в нетопленном доме. И в душе — пустота.

3

Через сутки электричество включили. Макс провалялся с гриппом еще два дня. Болеть дольше — роскошь непозволительная. Ждали заказы на курсовые работы. Может быть, последние заказы в этом сезоне.

Мама стала регулярно отлучаться из дома. Всякий раз перед уходом подолгу стояла у зеркала, наводила лоск. Макс почуял неладное. И не зря почуял.

— Я выхожу замуж, сынок, — заявила мама. — Сегодня я познакомлю тебя с Геннадием. Он, как и я, бухгалтер. Жить мы будем у нас.

Как колуном по башке!

Вот так номер решила отмочить маман. В такие-то годы. Седина в бороду, бес… Впрочем, это не про женщин поговорка. Но суть та же.

И ведь никуда не денешься. Придется жить вместе с этим Геннадием, чтоб ему!

Макс был заочно настроен против отчима, а когда увидел Геннадия вживую, его неприязнь только усилилась. Это был облезлый какой-то тип неопределенного возраста, с реденькими волосиками на голове, суетливый и назойливый, из тех, кому до всего есть дело. Очень любил поболтать, порассуждать о политике, в которой, конечно же, мнил себя знатоком. В первой же застольной беседе он с жаром принялся ругать всех: Ельцина с Горбачевым, Гайдара с Черномырдиным, американцев, евреев, «новых русских», ООН и Европейский союз. Его рассуждения очень напоминали высказывания покойного Шведова-старшего. Собственно, Макс видел перед собой ухудшенный вариант родителя.

С пасынком Геннадий попытался сходу наладить доверительные отношения, вел себя запанибрата.

— Давай по маленькой, за знакомство! — сказал он, когда мать представила их друг другу и пригласила за стол. — Мы с тобой мужики. Нам и поговорить есть о чем, и вообще…

Выпить Макс не отказался, но в беседе постарался четко обозначить границы, до которых он намерен подпускать к себе нового «родственника». Он вежливо поддакивал собеседнику, однако, на все расспросы отвечал односложно, не вдаваясь в подробности. Сам не спрашивал ни о чем, давая понять, что чужие проблемы ему до лампочки, а когда Геннадий поинтересовался, как у Макса обстоят дела «на личном фронте», твердо заявил: «личное» он никогда и ни с кем не обсуждает. Геннадий все понял и впредь в дела Макса не лез.

4

Макс теперь всюду натыкался на следы присутствия чужого мужчины в их доме: его бритва на полочке в ванной, его персональная кружка на кухне, запах его одеколона — все раздражало молодого человека. Макс, как мог, сдерживался, не доводил до конфликта, в котором, — он прекрасно понимал, — мать будет не на его стороне.

Геннадий обосновался прочно. Он не без гордости говорил, что ушел от прежней жены, оставив ей все. «С одним чемоданчиком ушел», — подчеркнул он.

«Оттуда умотал, — мысленно прокомментировал Макс, — чтобы здесь зад пригреть». Вслух он, конечно, ничего не сказал.

Мать во всем потакала новому спутнику жизни, чуть не лебезила перед ним. Между ней и сыном постепенно вырастала глухая стена. И все из-за какого-то «козла облезлого». Тоже, нашла себе!

Макс старался подольше не бывать дома. Засиживался на работе, если были заказы от студентов. Или шел к Татьяне.

Раз Макс не выдержал, пожаловался подруге на бесприютное свое нынешнее существование. Попросил:

— Я поживу у тебя немного?

— О чем разговор, живи, конечно, — бесстрастно ответила Татьяна.

Макс втайне надеялся, что она обрадуется, и тогда он предложит узаконить их отношения. А тут — полное безразличие. Макс хотел было, отказаться, сказать: передумал, мол, извини за беспокойство. Но Татьяна виновато улыбнулась и добавила:

— Ты не подумай, Макс, что я из вежливости только… Мне с тобой на самом деле хорошо. Оставайся.

И Макс остался. С неопределенным статусом: непонятно было, в качестве кого он здесь, собственно говоря, пребывает. Сожителя? Любовника? Гражданского мужа? Или это все одно и то же?

Без разницы, в общем-то. Главное: у него есть пристанище. Пока есть. А дальше… Может у них с Таней, что-то и получится.

5

Татьяна жила не по средствам. Особенно это бросалось в глаза на фоне царящей кругом нищеты. В семье у Макса, хотя они и не совсем уж бедствовали, считали каждую копейку (с поправкой на инфляцию, правильнее сказать — каждую сотню рублей). Мясо покупали раз в месяц, в лучшем случае. А про всякие деликатесы и думать не думали.