Язык у Зульки был, что называется, без костей.

— А брат ее тоже уехал?

— Борька? Да нет, чего ему там делать… Хотя, может и укатил куда. Не знаю, сто лет с ним не встречалась.

После Зулькиного визита Саша немного оживилась. Только чувствовала себя неважно.

И улыбаться, похоже, совсем разучилась.

* * *

Зуля Деникаева не подозревала, что на тот момент, когда она рассказывала подруге о новом любовнике, Лев Никитьевич Кошелев был уже почти сутки мертв. Произошел несчастный случай, из-за небрежного обращения его помощника с охотничьим оружием.

Еще один скорбный эпизод в Фанских горах в тот злополучный год.

5

У Саши появилась соседка. Пожилая и замкнутая. Все молчала, только вздыхала, да постанывала. Саша подумала: уж не немая ли. Самой Саше разговаривать не хотелось, но такое соседство — тоже не подарок. А, впрочем…

Тут соседка подала, неожиданно голос.

— Дочка, — позвала Сашу старуха. — Дочка, налей мне водички.

Саша даже вздрогнула. Уточнила:

— Минералки?

— Ага.

Саша передала ей бутылку, но та не взяла.

— Налей.

Вот так: ни тебе «пожалуйста», ни «спасибо».

Полина Андреевна, так звали бабку, не слишком докучала соседке. Обращалась, в основном, с просьбами, больше смахивающими на приказы: «дай», «налей». Саша не обижалась на такую бесцеремонность: не пристает с расспросами, и ладно.

Иногда, впрочем, на Полину Андреевну находило желание поболтать. Просто так, ни с того, ни с сего, начинала рассказывать:

— Дочка у меня в Оренбурге живет. замужем. Зять-то у меня хороший, работящий мужик, все в доме делает. Он и в магазин сходит, и ужин сготовит, когда дочка на работе задерживается. Она в вечерней школе работает, учительница. Да, зять хороший у меня, ничего не скажу. Вот невестка, Нинка, от стерва, такую еще поискать! Мужик, может, отдохнуть хочет, а она ему: «Хлеба у нас нет, сходи в магазин». Нет, совсем, совести…

Старуха даже не заметила анекдотичности своих высказываний: по отношению к своему чаду белое то, что для другого — черное.

А еще Полина Андреевна панически боялась уколов. Когда в палату входила медсестра со шприцем, она сразу начинала скулить:

— Может не сейчас, а? Попозже…

Медсестра на корню пресекала старушечье нытье.

— Что вы, ей богу, как малое дитя… Ну-ка, повернулись. Быстро!

— Только потихоньку… Ой!

— Все, все. И не надо дергаться, когда колют. Вот соседка ваша — ей уколы больнючие делаем, терпит же, не кричит, и не хнычет.

«Что те уколы, — подумала Саша с горечью, — по сравнению с болью, которая там, в душе». Она действительно не жаловалась, не причитала, а если и плакала, то так, чтобы никто не видел.

Родные и знакомые не забывали Сашу, навещали, приободрить старались. И это было ей в тягость. Саше казалось: без их назойливого внимания она бы скорее справилась с душевной болью. Вот Полине Андреевне, соседке, родственники не докучали визитами. Один раз появился мужчина лет сорока-пятидесяти, лысоватый, потрепанный, какой-то. Сын, должно быть. Принес старухе домашнюю еду, спросил про самочувствие — и был таков. Не присел даже. Пару раз приходила невестка, та самая «Нинка-стерва». Оказалось — нормальная женщина, приветливая, улыбчивая. Подробно расспросила бабку, что, да как, чего принести в следующий раз. Старуха лисила, говорила с невесткой не просто любезно — заискивающе, «Ниночкой» называла.

Соседка, конечно, не подарок, да бог ей судья. Сашу другое мучило — бессонница. Многим знакомое состояние, когда чем больше стараешься, тем дольше не можешь заснуть. Пытаешься задействовать проверенные средства, вроде счета овец, но скоро понимаешь: это, что мертвому припарки. Остается лежать, таращится в темноту, и стараться думать о приятном. И тогда, может быть, спасительный сон придет.

Сначала Саша пыталась самостоятельно справиться с проблемой, затем с помощью снотворного. Тут новая напасть: теперь засыпала она моментально, но где-то часа в три-четыре ночи просыпалась, и — всё, до утра уже не смыкала глаз.

Неудивительно, что каждое утро Саша, глядя в зеркало, видела там одну и ту же печальную картину: бледное измученное лицо, серые тени вокруг глаз, на голове — воронье гнездо. Как могла, старалась привести себя в порядок. Ждала кого то? Пожалуй… хотя и не признавалась, даже самой себе.

Не напрасно ждала. Макс пришел.

Спросил разрешения войти. Как-то неуверенно поздоровался, спросил о самочувствии. Заметно было, что смущается, не знает, как общаться с молодой женщиной, только-только пережившей гибель мужа и потерю ребенка. Двусмысленная ситуация. Она вдова, он… не понятно кто: хахаль — не хахаль, так, не пришей рукав жилетке. А тут еще соседка-старуха — и не поговоришь нормально.

Макс замялся, не решаясь присесть, поставил на тумбочку гостинцы: бутылочку с темно-бардовым соком барбариса, другую, такую же, но ярко-оранжевую, с облепиховым соком.

— Вот. Витамины, — сказал Макс, и пояснил, — Сам собирал.

Зачем ему понадобилось это вранье, — на самом деле барбарис с облепихой ему пожертвовали женщины из их партии, — Макс не смог бы объяснить толком. С языка сорвалось.

Саша сдержано поблагодарила. Она тоже была в замешательстве. Соседство Полины Андреевны ее не смущало: старуха все равно не обращает никакого внимания на приходящих к Саше, по крайней мере, делает вид, что не слушает их разговоры. И, все-таки, не по себе ей было: оказалась неготовой к этому свиданию.

Пауза затянулась.

— Я пойду… Выздоравливай, — стал прощаться Макс.

Саша кивнула. Макс улыбнулся, виновато, пошел к двери.

— Максим, подожди.

Он вернулся.

— Хорошо, что ты пришел…

Она протянула руку, Макс осторожно сжал ее ладонь. Сердце гулко бухало в груди, и его стуку вторило биение другого сердца.

— Как хорошо, что ты пришел, — повторила Саша.

6

Бронислава Вячеславовна ни разу не навестила Сашу в больнице. Но вовсе не от нежелания видеть невестку, ставшую вдовой. Сашина свекровь (теперь уже бывшая) сильно сдала. Гибель сына, последнего по-настоящему родного человека, надломила несгибаемую женщину.

Прикроватный столик в спальне Брониславы Вечаславовны превратился в маленький филиал аптеки. Одних только сердечных препаратов и средств от давления насчитывалось не менее дюжины. Доковылять до кухни стало для Брониславы Вячеславовны проблемой, приходилось держаться за стену и делать остановки. Частыми гостями в доме сделались врачи неотложки.

Именно таким Александра, выписавшись из больницы, увидела дом Ярошевских и его хозяйку. Удручающую картину являло собой это разоренное гнездо. Еще более печальное зрелище представляла хранительница ныне погасшего очага, некогда властная аристократка, а теперь просто немощная старуха в донельзя запущенной квартире. Жалким выглядел и попугай Коко (он же Давлят), едва не погибший от истощения: хозяйка постоянно забывала его кормить. Давлят сидел в клетке нахохлившись, время от времени принимался долбить клювом прутья, ругался на своем птичьем языке (разговаривать по-человечьи он так и не выучился).

Саша еще в больнице решила, что вернется домой к родителям. С Брониславой Вячеславовной они теперь вроде как чужие. Да и у папы с мамой ей, ясное дело, лучше всего. Вот только… будет ли это честным по отношению к свекрови, хоть и бывшей? Саша решила: поговорит с Брониславой Вечаславовной, попробует объяснить, мол, ничего личного, никаких обид не имеет… А может, Ярошевская сама укажет ей на дверь. Тогда и объяснять ничего не придется.

С такими мыслями Саша появилась на пороге дома, не успевшего стать ей родным. Вошла — и ужаснулась. Боже ты мой, неужели это тот самый дом!? Как, оказывается, можно запустить свое жилище.

А Бронислава Вячеславовна, увидев невестку, просто расплакалась, чего раньше не позволяла себе никогда. Саша кинулась утешать старушку, и тоже разревелась. Так и рыдали они, обнявшись, две женщины: молодая вдова, и мать, потерявшая последнего сына.

Саша поняла, что не сможет уйти, оставить убитую горем женщину одну. Она принялась наводить порядок в доме, все мыть, чистить, раскладывать по местам. Устала страшно, — еще не совсем оправилась после болезни, — зато квартира была приведена в божеский вид.

Прошло больше месяца после выписки, а Саша все еще находилась на больничном. Врач в поликлинике каждый раз продляла ей бюллетень. Саша и рада была. Ей совсем не хотелось показываться на людях, слушать болтовню и пересуды дамочек из их геолпартии, где теперь и начальник новый. Она вообще подумывала подыскать другое место. Может, вообще, не связанную с геологией работу найти.

Свекровь сделалась беспомощной, как трехлетний ребенок. Только что на ручки не просилась. Зато постоянно упрашивала:

— Почитай мне, Саша.

Невестка, если не было срочных дел, брала со стеллажа томик стихов, садилась на диван рядом со свекровью, и начинала читать. Пастернака, Бальмонта, Гумилева.

«Мело, мело по всей земле Во все пределы. Свеча горела на столе…»

Грустная музыка стихов завораживала. Уходила ноющая душевная боль, сменяясь тихой светлой печалью.

Какие-то глубинные струны в душе молодой женщины трогали, будто бы про нее написанные строки:

«Я буду ждать тебя мучительно, Я буду ждать тебя года…»

И эти:

«Не смею вернуться в свой дом И все говорю о пришедшем…»

Бронислава Вячеславовна слушала, прикрыв веки, и казалось, начинала дремать. Но стоило невестке замолчать, свекровь тут же открывала глаза.

— Саша, читай.

Год заканчивался. Слава богу, подходил к концу. Плохой год, несчастливый. Хотелось верить, что все беды останутся в нем, а с началом нового витка планеты вокруг солнца придет Удача.