Для кого развлечение, а кому — головная боль. Лагерное начальство в лице Юнуса Раджабовича (Саксофона), было чрезвычайно шокировано неподобающим поведением иностранцев, забывших, что находятся они не у себя дома, на каком-нибудь диком пляже, а на нашей, советской земле. Саксофон дважды протер очи, прежде чем поверил в реальность увиденного. Стоя на возвышении, откуда великолепно просматривалась поляна, он поднес, было, к глазам восьмикратный бинокль, носимый им постоянно, но тут же опустил, решив: могут неправильно понять. Некоторое время Саксофон пребывал в полной растерянности: что предпринять? Как разговаривать с немцами, когда они в таком… непотребном виде? Иностранные граждане, к тому же… Не наломать бы дров. Саксофон призвал в помощники Тимура Бекназаровича, прозванного Дуче (когда наденет шляпу свою — Муссолини, один в один; точнее — копия экранного образа диктатора из «Освобождения»), имевшего какой-никакой опыт общения с иностранцами. Посовещавшись, оба, — Саксофон впереди, в парадной белой рубашке, но при этом, в брезентовых штанах и геологических сапогах, Дуче за ним, в своем неподражаемом котелке, — отправились на переговоры.

Дуче потом рассказывал в узком кругу, как проходило дипломатическое рандеву. Немцы, увидев столь представительную делегацию, усовестились: трое из них скрылись в палатке, а оставшийся, прежде чем начать разговор, соизволил таки надеть спортивные трусы. Это был долговязый парень, с огненно-рыжей шевелюрой и улыбкой «шесть на девять».

— Здра-вствуй-те, — выговорил по слогам немец.

— Гут морген, — поздоровался глава делегации, хотя правильнее было бы сказать «гутен таг».

Используя все свои познания в немецком, Саксофон попытался изложить суть имеющихся у «советской стороны» претензий:

— Вир хабен… э-э, протест. Зи нарушайт мораль. Вир волен… э-э… Зи мюссен прекращать стриптиз!

Слово «стриптиз» он выговорил с подчеркнутой брезгливостью.

Немец продолжал скалиться, демонстрирую лошадиные зубы.

— Гово-рит-те по-рюски пожа-луй-сто.

Переговоры длились недолго. Иностранцам было предложено на выбор: а) впредь не смущать студентов и местных жителей, появлением в обнаженном виде; б) покинуть окрестности лагеря.

Немцы выбрали второе.

Бессмертной фразе «В нашей стране секса нет» еще только предстояло прозвучать через пяток лет с телемоста «Познер — Донахью». Но и теперь, в советской глубинке, граждане строго блюли мораль, заявляя решительное «нет» всяческим «стриптизам-нудизмам».

Впрочем, те же самые граждане нередко оказывались посетителями подпольных видеосалонов, где за «чирик с рыла» можно было посмотреть отменную «клубничку».

5

У Саши занозой сидело в голове: удрать в город. В принципе, можно было отпроситься на денек-другой, только веская причина нужна, а ей ничего на ум не приходило, кроме банального «к стоматологу». На зубную боль здесь жаловался каждый второй «сачок», досаждая начальству стереотипными просьбами. Не желая множить число симулянтов, получивших отказ, Саша решила прибегнуть к древнему как мир способу — самоволке. Тут и выдумывать ничего не надо, схема отработана: утром выходишь на трассу, ловишь попутку до города, вечером — обратно. За вычетом времени на дорогу, у «самоходчика» на всё про всё остается пять — шесть часов. Не бог весь что, разумеется, да ничего не попишешь — довольствуйся тем, что имеешь.

И все бы ничего, только никак не получалось у Александры выкроить день для самоволки. То одно мешало, то другое… Текучка. На беду Сашу сделали маленьким начальником — командиром отряда. Собачья должность: привилегий никаких, а мороки… Под началом у нее оказался мужской коллектив, числом шесть душ. Контингент подобрался аховый — те еще работнички. К тому же, все, как один, закоренелые «хвостисты». Им что-то поручить — проще самой сделать. Вот и крутилась Саша «как белка в мясорубке».

Шла вторая половина июля, до конца практики всего десяток дней оставался, когда Саше удалось выбраться на волю. Можно было уже и не торопиться, да разве усидишь — на крыльях любви Саша летела… Ну, про «крылья», скорее для красного словца сказано, но что торопилась — факт. Натерпелось добраться до телефона, набрать врезавшийся в память номер, услышать знакомый голос… Вот тут-то ее ждал, что называется, облом. Дозвониться удалось лишь с третьей или четвертой попытки, когда и времени оставалось всего ничего. Ответила женщина, вероятно мама:

— Максима нет, он уехал… Куда уехал? Со стройотрядом, на эту, как её… где электростанцию строят.

Что тут скажешь. Осталось одно — разреветься. Саша не стала сдерживаться.

6

— Борька о тебе спрашивал, — сказала подруге Куракина.

Они вдвоем пили кофе у Саши на кухне. Практика закончилась, впереди был целый месяц полной свободы.

Ленка, должно быть, ничего не знала о загородном вояже брата и подруги, бесцеремонно воспользовавшихся машиной Махмуда-стеклотарщика. Александра о той поездке словом не обмолвилась, Боря, видимо, тоже не счел нужным делиться с сестрой. Тем более, что оба они поступили… не лучшим образом в отношении Ленки, даже не подумав заехать за ней и предложить составить им компанию.

— Похоже, он неровно к тебе дышит, — продолжила Куракина. — Замучил вопросами: как там Саша? Какие у нее планы на каникулы?..

— А чего он сам мне не позвонит?

— Стесняется, наверное. — Ленка ухмыльнулась. — Стеснительный он у нас. Кстати, ты не решила еще, куда податься? У меня предложение: поехали к нам на дачу. Зульку возьмем. До выходных там никого, купаться будем, загорать…

Предложение выглядело заманчивым: вдали от городского шума, пыли и бензиновой вони, быть полностью предоставленным самим себе — это ли не счастье!?

И все-таки, Саша приняла приглашение не сразу. Что-то ее удерживало. Может, просто боялась опять «разминуться» с Максом? Или упоминание о Борисе, одновременно смутившее девушку, и польстившее ее самолюбию?..

— Ну, так как, едем?

— Давай, — согласилась Саша, уступая нажиму подруги. — У своих только отпрошусь.

— Тогда вечером созвонимся, и прямо завтра, с утра — вперед!..

Дачный поселок встретил подруг безлюдьем и какой-то неестественной, пугающей даже, тишиной. Не по-летнему, наглухо запертые двери и окна дачных домиков — так могло выглядеть поселение, оказавшееся в зоне техногенной катастрофы и спешно оставленное жителями, успевшими забрать лишь самое необходимое. Здешние дачники, в большинстве своем, приезжали только на выходные. На два дня поселок оживал, наполнялся шумом-гамом, дымом от мангалов с шашлыками, застольными песнями подвыпивших хозяев и их гостей, чтобы к вечеру воскресенья вновь опустеть, впасть в спячку до следующей пятницы..

Еще бросалась в глаза незащищенность дач. Здесь не было ни высоких заборов, ни сторожевых псов. Удивительно даже, что домики стояли нетронутыми, до сих пор не подверглись нашествию воров и бродяг.

Впрочем, все было еще впереди.

— Как на кладбище, — проворчала Зулька. — Ты куда нас привела, Ленка? Тут вообще-то есть живые люди?

Подруги, нагруженные сумками, шагали по узкой улочке от автобусной остановки к Куракинской даче.

— Тебе не угодишь, — огрызнулась Ленка. — То слишком шумно, то слишком тихо… Сама не знаешь, чего хочешь. А люди здесь есть, не волнуйся. Это только кажется, что нет никого. Наш сосед, дядя Коля, пенсионер — он тут безвылазно торчит…

— Пенсионер, фи! На что он нам сдался!?

Саша с Ленкой рассмеялись — Зулька, как всегда, в своем репертуаре.

— У тебя одно только на уме.

Зуля отмахнулась:

— Да, ну вас, в баню.

— Во, точно! — воскликнула Куракина. — Можно будет баню истопить, попариться.

До бани дело так и не дошло — лень возиться. Да и духота стояла такая, что и парилка не нужна. К тому же рядом, в двух шагах, располагался карьер с чистой проточной водой — настоящее озерцо. Плавай — не хочу. Куракина и ее гостьи, махнув на баню рукой, отправились купаться.

Потом обедали, чем бог послал, пили любимое сухое. Зулька привычно ворчала: мол, опять кислятина эта, нет чтобы взять чего покрепче…

Потом дурачились, подкалывали друг дружку, хохотали до слез, до колик в боку.

Со стороны, кто посмотрел бы — дурдом. Такое нередко случается в девичьих компаниях: стих на них найдет, гогочут, сами не зная над чем. И не говорите им, что «смех без причины — признак дурачины». Ответят: это мужики скучные выдумали.

Так и день прошел.

К вечеру стало ясно: заняться им, собственно говоря, не чем. Достали карты, уселись играть в «тысячу» (по-другому «ап энд даун»). Так скоротали остаток дня.

Спать легли все втроем в гостиной (если это наименование уместно для дачной комнатки, весьма скромных размеров), постелив прямо на полу.

Саше не спалось: лезли в голову всякие мысли. В тишине ночи слышались, откуда-то издалека доносящиеся музыка, людские голоса. Поселок и впрямь не был таким безлюдным, каким казался на первый взгляд. У Саши разыгралось воображение, стали чудиться подозрительные шорохи и шаги под окнами. Сделалось страшно: а вдруг в дом вломятся грабители какие-нибудь, или насильники. То обстоятельство, что в поселке, кроме них, были еще дачники, не успокаивало, напротив — тревожило. Неизвестно еще, кто эти люди. Может, приехали встряхнуться некие молодые балбесы, «золотая молодежь», напились и теперь их на подвиги потянет. И некому защитить девушек, разве что сосед-пенсионер придет на помощь…

Рядом мирно сопели во сне подруги, где-то трещали цикады, лягушачий хор исполнял одну бесконечно длинную песню. Саша встала, стараясь не шуметь, вышла из комнаты. Подошла к входной двери, убедилась, что она заперта на замок.

Когда-то давно Саша, подобно всем детям, спасалась от ночных страхов, укрываясь с головой одеялом. Хлипкая дверь была, в сущности, столь же эфемерной защитой. Однако, страх отступил, успокоенная девушка легла и моментально заснула.