Я только плечами пожала и улыбнулась.

— Понятия не имею, что со мной делать.

Фая посмотрела со значением.

— Знаешь, мне даже любопытно стало. Что это за прекрасный принц тебя сразил?

— Он не принц, — возразила я вполне беззлобно. — И уж тем более не прекрасный.

— Да? Тогда брось страдать по нему.

— Брошу. Скоро совсем.

— Или встреться с ним. Пусть в глаза тебе скажет, что дурак и слепой, и ты ему не нужна.

— Вот уж встречаться я с ним точно не буду, — тут же возмутилась я. — Может, я и дура, что сама ему о своей любви говорила… — Поморщилась с досады, не смогла удержаться. — Но навязываться точно не собираюсь, у меня гордость есть.

— Гордость, — неожиданно печально повторила за мной Фая и поднялась. — Гордость — это не всегда плюс.

Я нервно усмехнулась.

— Да? Ну что ж, припишу себе ещё один минус. И никакой трагедии.

В конце концов, все вокруг из минусов состоят. Вот взять хотя бы Витьку. В нём тоже гордыня взыграла со страшной силой. Он не то что встречаться со мной не желал, но даже не звонил, хотя бы для того, чтобы развод обсудить. Не могу сказать, что его молчание меня расстраивало, скорее уж настораживало. До того, что в голову начала лезть всякая чепуха, и по улицам я теперь ходила оглядываясь. Правда, потом решила, что мания преследования мне совсем ни к чему, и плюнула. Пусть всё идёт, как идёт.

Но, как выяснилось позже, молчал Витька совсем по другой причине. На третий день, как я от Фаи съехала, и только-только начала вспоминать, что такое жизнь в одиночестве, позвонил Мишка Романов, и голосом, глуховатым и неуверенным, сообщил, что все мои оставшиеся вещи перевезёт из Витькиной квартиры к моей матери. Я, признаться, удивилась.

— А мне помнится, что я не с тобой развожусь, — сказала я, но Романову, видимо, было не до шуток, он что-то пробурчал в ответ и отключился. А я, недолго поразмыслив, поехала к матери. После ссоры у Фаи, я с ней больше не виделась, мы даже не созванивались, и поэтому этот визит был для меня вдвойне неприятным. Даже втройне, если отчима вспомнить.

Я когда к дому матери подошла, то сразу увидела Мишкину "семёрку", из багажника которой он доставал набитые сумки. Я мысленно даже подивилась: неужели у меня вещей столько? Ведь это уже второй заход, так сказать. Три сумки уже на асфальте стояли, внушительного такого размера, Мишка достал четвёртую, но, кажется, ещё что-то было на заднем сидении. Я подошла и в машину заглянула. Какие-то пакеты и чехлы для одежды. В зелёном шуба моя, в синем новое пальто. Сама весной их убирала.

Мишка меня увидел, но молчал, здороваться не спешил, только разглядывал меня. Хмуро так, с напускной неприязнью, а сам взглядом по моему лицу шарит, шарит, видимо, ущерб оценить пытается. Дружок-то ему, наверняка, похвастался. Но я улыбнулась вполне лучезарно, мысленно пожелав им всем удавиться.

— Привет.

Кивнул, хоть и нехотя.

— Привет.

— А почему сюда привёз?

— Куда попросили, туда и привёз.

— Ясно. — Я на сумки посмотрела. — Даже интересно, что он туда напихал.

— Кто?

— Мой пока что муж.

Мишка как-то замялся, крышку багажника захлопнул, потом сказал:

— Вещи мама твоя собирала. Витька, он…

— Что? После того, как бить меня прекратил, руки с мылом вымыл?

Романов тут же вскинулся.

— Знаешь что, ты сама виновата!

Я с готовностью кивнула.

— Конечно.

— Ника, хватит. Ты сама всё прекрасно понимаешь. — Он окинул меня долгим взглядом, а после тише добавил: — Надо было головой думать, а не другим местом.

Он, скорее всего, рассчитывал меня обидеть этими словами, но я ему такого удовольствия решила не доставлять, и лишь ещё раз кивнула.

— Ты прав, надо было. Но я не думала, и что самое странное, не жалею. Не зря же говорят: хочешь узнать какой у тебя муж — разведись с ним. — Я изобразила улыбку. — Вот так вот, Миша, проверяю опытным путём.

— Ты ведь не только его предала, ты же нас всех…

— Вот только не надо опять о милицейской чести рассказывать, — взмолилась я. — Меня за три года от этих разговоров тошнит. Не верю я в эту самую честь, не верю. Если я много улыбалась и молча вас слушала, то это совсем не значит, что я дура, Миша. Так что давай без прикрас и рассказов о "милицейской" семье. Я просто хочу знать, когда он мне позвонит. Мне развод нужен.

Мишка всерьёз насупился, оскорблённый в своих лучших чувствах, а на меня смотрел так, словно я с ним разводиться собралась.

— Он сейчас не может. Он в больнице.

Я заинтересовалась. Романов же помялся, но, в конце концов, отрывисто сообщил:

— Несчастный случай. У него обе руки в гипсе.

Я сначала на Мишку глаза вытаращила, а потом не удержалась и фыркнула. Мишка тут же озлобился, а я поспешила отвернуться. Ну а кто бы на моём месте удержался? Есть всё-таки на этом свете справедливость, есть!

— И что же с ним, интересно, приключилось?

— Я же тебе сказал!.. И прекрати улыбаться, Ника.

Я брови сдвинула, покивала с серьёзным видом, но потом всё равно рассмеялась, чем вызвала у Романова просто бурю негодования.

К матери я подниматься не стала. Только глаза к окнам её квартиры подняла, а потом такси вызвала. Мишка уехал, разозлённый моим весельем и несправедливым, как он считал, отношением к его лучшему другу, с которым я поступила так недостойно, и соответственно, даже не подумал помочь, оставил меня у подъезда с кучей вещей, самой разбираться со своими проблемами.

Да и чёрт с ним! Разберусь, не в первой. К тому же, надо привыкать. Я, отныне, девушка одинокая, помогать мне некому.

В ожидании машины я присела на кривоватую лавку у подъезда, поздоровалась с прошедшей мимо соседкой. Та приостановилась и кинула любопытный взгляд на кучу моих вещей на асфальте.

— К нам переезжаешь, Ника?

Я улыбнулась и головой покачала. Не дождавшись больше от меня никаких объяснений, соседка неохотно пошла прочь. Зато появился отчим. Из подъезда вышел, в спортивных штанах, домашних шлёпанцах, с незажжённой сигаретой в зубах, с соседкой в дверях столкнулся, поздоровался вежливо, а сам на меня посматривал. Я тоже его разглядывала, и от вида его довольной физиономии, невольно скривилась. Таким гоголем смотрелся — ухоженный, откормленный, по всему видно, что жизнью доволен. К лавке подошёл и прикурил, наконец.

— В гости не зайдёшь? — вместо приветствия поинтересовался он.

— А меня там ждут?

Усмехнулся и сел.

— А нет никого. Кроме меня.

— Тогда точно не зайду.

— Почему?

— А мне с тобой говорить не о чем.

— О, как всё серьёзно. — Разглядывать меня принялся, как Мишка совсем недавно, потом попросил: — Посмотри-ка на меня.

— Не буду. Боюсь, не удержусь и в морду тебе плюну.

Он засмеялся.

— Ника, Ника. Ты теперь что, на всех мужиков злая, что ли?

— Даже не надейся. — Потом всё-таки повернулась к нему, в упор посмотрела и спросила: — Так что ты моему мужу про меня говорил? Что я шлюха?

Отчим сигарету от губ отнял, дым в сторону выдохнул, а сам с трудом широкую улыбку сдерживал, я видела. Головой качнул.

— Такого я не говорил.

Я скептически посмотрела.

— Да что ты!

Я глазами сверкала, а он с удовольствием ко мне приглядывался.

— Я не так говорил, это уже Витёк сам додумал. С тобой пожив.

— Сволочь.

— Кто?

— Вы оба.

— А-а.

Вокруг никого не было, и я с удовольствием локтём ему в бок заехала. Сергей охнул, а потом за руку меня схватил.

— Надо на ком-то злость выместить?

— Ты не имеешь права вмешиваться в мою жизнь, понял? Ты мне кто? Что ты лезешь со своими разговорами по душам? Мало тебе Витька тогда съездил?

— Сначала мне, а потом тебе. Как оказалось, за дело. Разве я не прав был?

Я руку свою освободила и прямо спросила:

— Тебе что нужно?

— Мне? От тебя? — Он смешно потряс головой, якобы не понимая, о чём я речь веду.

— А если я матери расскажу? Как ты меня по углам зажимаешь с юности?

Мы встретились с ним взглядами.

— А если я расскажу, как ты мне на шею вешаешься практически.

— Мечтай.

— Мечтаю. Давно уже.

Я ответить ему не потрудилась, с лавки поднялась и к сумкам своим отошла. А отчим никак уняться не мог.

— Слушай, а говорят этот мужик мой ровесник. Да?

Я продолжала стоять к нему вполоборота, даже головы не повернула, только руку в бок упёрла.

— Возможно. Только в отличие от тебя он по дому в трениках не ходит. Это ведь ты у нас, Казанова районного масштаба.

— Ох, Ника, ничему тебя жизнь не учит. Уж пора бы язычок научиться прикусывать, а ты всё нарываешься.

— Иди к чёрту. Скажи спасибо, что тебя мать терпит. Где бы ты был без неё? Давно бы подцепил заразу какую и помер.

Сергей снова хохотнул, правда, весёлости в нём значительно поубавилось с начала нашего разговора, тоже поднялся, ко мне шагнул и за талию меня прихватил. Я охнула и сумочкой ему по руке заехала.

— Пыл умерь.

Руки он, конечно, убрал, даже серьёзности вперемешку с тревогой на себя напустил, на всякий случай, вдруг соседи в окна подсматривают, за моим плечом стоял, изображая любящего родителя, беседующего с непутёвой дочерью. Помолчал, затем спросил:

— Что делать собираешься?

— Жить.

— Как?

— Нормально. Квартира есть, работа есть. Что ещё надо?

— Какой-то странный вопрос, — качнул он головой.

Я быстро глянула на него через плечо.

— Знаешь, это только тебе хочется, чтобы я без мужика на стену лезла. Это тебе так хочется. Но если когда-нибудь так и будет, то ты всё равно будешь последним в моём списке. Так что остынь, папа.