Анастасия Туманова - Мы были юны, мы любили

– Шляется, что ли?

– Данка-то? – удивилась Варька. – Нет… Вот Кузьма похаживать начал. Да ей, кажется, без вниманья. Думаю, что разбегутся они скоро. К ней гости разбогатые ездят – только у Настьки такие раньше были. Тысячами трясут. Что ей Кузьма? Так, перебиться пока…

– Как Яков Васильич? – помолчав, осторожно поинтересовался Илья. – Настьку не проклял?

– Знаешь, нет, – ответила Варька. – Даже портрет ее, который студент Немиров зимой рисовал, как висел в зале, так и висит, Яков Васильич снять не дал. Но, правда, и не говорит про нее ни слова. И другим не позволяет. – Она вдруг бросила развешивать белье, повернулась к брату, блеснув глазами из темноты, вытерла руки о фартук. – Ты не беспокойся. Я думаю, отойдет он через год-другой, вы приехать сможете.

– Это Настька сможет, – буркнул Илья. – А меня он и через двадцать лет увидит – прихлопнет. Да не маши ты руками, сама знаешь… Расскажи лучше, как Арапо. Не женился, случаем, тоже?

– Угадал, – спокойно ответила Варька.

Илья недоверчиво повернулся к ней.

– Шутишь?

– Какие шутки… Месяц назад девочку из болгарского табора украл.

– Ну и дела-а… – протянул Илья, запуская обе руки в волосы и старательно ероша их. Затем, не глядя на сестру, сказал: – Так вот ты чего явилась…

– Коли я тебе без надобности – завтра же назад уеду, – сухо отрезала Варька. – Меня, между прочим, все остаться уговаривали, даже Яков Васильич. А я, как дура, к тебе помчалась, думала – помощь нужна…

– А как же! Знамо дело, нужна! – торопливо проговорил Илья. – Да без тебя Настька тут в стручок загнется вовсе! Вон, ходит прозрачная, от ветра шатается, Гришка с голоду орет… Нет, ну ты видала его, на меня-то ведь он похож?

– Видала. – Варька улыбнулась в темноте. – Прости, конечно, но – одно лицо с Настькой.

– Тьфу, и ты туда же… – проворчал Илья, и Варька с усмешкой похлопала брата по плечу.

– Не беспокойся. Через год Гришка переменится совсем, может, и станет как ты. Да к тому же не последнего ведь родили. Настька тебе еще полные углы накидает.

Илья с некоторым сомнением покосился на дом, в котором горело одно окно, но ничего не сказал. В окне появился темный силуэт Насти с ребенком на руках, послышалась негромкая песня:

– Ох, красота… – заслушалась Варька, делая шаг к дому. – Вполсилы поет, а сердце так и ноет… Ты на землю садиться не решил еще? Жалко Настьку, пропадает талант-то…

– Отвяжись! – резко сказал Илья. – Все кишки вы мне вымотали! Не дождетесь!

Резко развернувшись, он зашагал к дому. Скрипнуло крыльцо, хлопнула дверь. Варька осталась одна. Некоторое время она стояла неподвижно, грустно улыбаясь и слушая Настину песню. А когда та смолкла и свет в доме погас, Варька вздохнула, перекрестилась и вернулась к белью.

Варька легла спать далеко за полночь. На рассвете сквозь сон она слышала, как поднялся брат, как Настя, шлепая босыми ногами по полу, собирает на стол, как они разговаривают вполголоса, как Илья уходит, но встать было немыслимо, и Варька, повернувшись на другой бок, засопела еще слаще. Ей снилась Москва, сияющий огнями ресторан, Илонка в таборном наряде, отплясывающая на паркетном полу, улыбающиеся лица хоровых и – боль, острая боль под сердцем, и бегущие по лицу слезы, от которых она и проснулась. Было раннее утро, через подоконник тянулись солнечные лучи, во дворе, на старых ветлах, гомонили птицы, где-то в конце улицы орал петух. Настя в одной рубашке, с полураспущенной косой, сидела на кровати и кормила грудью сына. Увидев сонную Варьку, сползающую с сундука, она улыбнулась:

– Выспалась?

– Слава богу. – Варька, отвернувшись, поспешно вытерла залитое слезами лицо. – Чего не разбудила-то?

– Зачем? Что я – сама мужа не накормлю? Вон, пошел на Конную, через неделю снимемся. Илья уж замучился совсем.

– А ты?

Настя улыбнулась, не ответила. Варька, нахмурившись, посмотрела на ее тонкие, исхудавшие руки, которыми Настя бережно придерживала малыша, на впадины под скулами, на шрамы на левой щеке. Хотела было что-то сказать, но в это время с улицы послышался надсадный детский писк.

Машинально Варька посмотрела на Гришку, но тот сладко чмокал у груди матери. Они с Настей переглянулись, одновременно пожали плечами.

– Коты орут? – предположила Настя. – Они тоже ровно дети…

– Да нет, точно дите. – Варька встала. – Может, в гости кто из цыган явился? Пойду гляну. А ты сиди корми, не вскакивай!

Беспокойство Варьки выросло до огромных размеров, когда она увидела стоящую возле крыльца круглую корзинку. Сердитый, голодный писк раздавался именно оттуда. Варька подкралась на цыпочках, заглянула.

Малышке было не больше месяца от роду. Маленький коричневый комочек с черным пухом волосенок, плотно зажмуренные глаза, крупные слезы, бегущие по сморщенному личику, открытый ротик. Она была завернута в грубую серую холстину, но каким-то образом размоталась и лежала голенькой, разводя в стороны кулачки, словно грозя ими и требуя еды.

– Дэвлалэ… – ахнула Варька, садясь на землю рядом с корзинкой. – Только подкидыша нам недоставало! Ну что же это за…

Но тут девочка закричала еще сильнее и пронзительней, крошечные кулачки задрожали от плача, и Варька поспешно взяла ее на руки.

– Мокрая вся… Да не вопи ты, не разрывайся, сейчас придумаем что-нибудь… – Она поднесла ребенка ближе к глазам, пристально всмотрелась… и ахнула. Собственный сын Ильи, сопящий сейчас у материнской груди, не был так похож на него, как этот подкидыш.

– Господи, кобель проклятый… Да как же это… Что теперь будет?.. Да откуда ты взялась на наши головы, у какой потаскухи наглости хватило… – испуганно шептала Варька, не чувствуя, как выворачивается и вопит малышка у нее на руках. – Ну что же мне делать, куда тебя девать, горе мое?..

– Варька, что там?

Вздрогнув и чуть не выронив девочку, Варька подняла голову. Настя, как была, в рубашке, стояла на пороге, жмурилась от солнечного света, заливавшего двор. Варька вскочила, прижимая к груди малышку и зачем-то пытаясь закрыть ее рукавом. Настя недоуменно улыбнулась:

– Что ты там прячешь? Младенец? Чей он?

Варька вдруг разом очнулась, поняв, что спрятать ребенка не удастся, да это и ни к чему. Встала и глухо сказала:

– Вот. Смотри.

– Ой, кто это? – Настя спустилась с крыльца, изумленно посмотрела сначала на опустевшую корзинку, затем – на орущий сверток в Варькиных руках. – Боже мой, подбросили, что ли? Как кричит, голодный совсем… Дай его мне.

Варька глубоко вздохнула, молча протянула девочку Насте. Та взяла ее, уложила поудобнее черноволосую головку на своем локте, заглянула в мокрое от слез личико, с минуту всматривалась… и вдруг побледнела до серости, изменившись в лице так, что Варька кинулась к ней, опасаясь, что Настя лишится сознания. Но она лишь покачнулась и прислонилась спиной к стене дома, машинально прижав к себе ребенка.

– Настя! – Варька схватила ее за плечо. – Успокойся! Дай мне ее сюда, я ее… унесу отсюда! Прочь унесу! Прямо сейчас!

Настя молчала, но младенца держала по-прежнему крепко, и все попытки Варьки забрать девочку из ее рук окончились ничем.

– Куда ты ее понесешь? – чужим, хриплым голосом спросила Настя, когда Варька отчаялась и, схватившись обеими руками за голову, тяжело опустилась на крыльцо. – Она промокла насквозь, голодная. А у меня ни капли, Гришка все высосал… Ну, погляди, как она ищет…

Малышка в самом деле вертела головкой, тычась в рубашку Насти в поисках соска, сердитый рев понемногу переходил в жалобное хныканье. Настя медленно отошла от стены.

– К соседям надо сходить. Там у Нюшки молока – хоть залейся…

– Да ты оденься хоть… – тихо сказала Варька, поднявшись с крыльца и забрав у Насти ребенка. – Иди. Я с ней посижу, а потом к соседям сбегаю.

Настя ушла. Вскоре она вернулась – в юбке, кофте и платке поверх кое-как заплетенных волос, еще бледная, но выглядевшая спокойной, со сжатыми до белизны губами, только на виске билась, словно собираясь порвать тонкую кожу, сизая жилка. Варька, сидящая на крыльце, протянула невестке обрывок серой бумаги.

– Вот… В корзинке лежало, я сразу не заметила. Прочти, а то я дура безграмотная…

Настя взяла бумагу, расправила, повернула к солнцу.

– «Крещена Дарьей. Простите, люди добрые, самой есть нечего».

Варька встала. Прижимая к себе девочку, посмотрела через плечо Насти на непонятные ей буквы.

– И больше ничего?.. Настя, слушай, а может… Может, это не Ильи совсем?..

– Да ты посмотри на нее! – с сердцем воскликнула Настя, комкая бумагу и бросая серый шарик в заросли крапивы у крыльца. – Портрет просто с Ильи! А ей всего месяц, не больше! Боже мой, а я-то думала…

Она не договорила, но Варька вдруг тихо охнула. Осторожно заглянув в лицо Насте, спросила:

– Так ты… знала, что ли?

Настя не ответила. Молча взяла из Варькиных рук совсем осипшую от крика девочку и села с ней на крыльцо. Варька бросилась за калитку.

У соседей, в большой и шумной семье цыган-кузнецов, давно живущих в Смоленске своим домом, при известии о подкидыше поднялся тарарам. Сбежались женщины от пятнадцати до шестидесяти лет, заохали, запричитали, табуном кинулись вслед за Варькой в дом Насти, там нестройным хором принялись жалеть, браниться, сочувствовать и вспоминать похожие случаи. Девочку тут же накормила грудью веселая толстая Нюшка, у которой молока было столько, что оно постоянно сочилось сквозь рубаху, оставляя мокрые пятна на блузке. Насосавшись, малышка тут же уснула, и бабы, глядя в умиротворенное коричневое личико, дружно высказались:

– Вот беда-то, в одну морду с этим кобелем! Бедная Настя! Настька, как будешь-то теперь? Эй, Настя! Настя! Где ты?

Насти не было. Никто из женщин не заметил, когда она выскользнула из дома, как ушла. Встревожившаяся Варька обежала весь двор, покричала на задворках, заглянула даже в конюшню, но жены брата не нашла.