Анастасия Туманова - Мы были юны, мы любили

От этих воспоминаний у Ильи перехватило дыхание, он вскочил с поленницы, взволнованно прошелся по темному двору, опасаясь глядеть на дом с ярко горящим окном, в котором не было видно ничего, кроме мелькающих теней. Господи, и Варьки нет, в который раз со страхом и досадой подумал он, все бы спокойнее было… Распевает там, в Москве, свои романсы, а тут такое делается… И почему, почему Настька не кричит? Чем она там занимается? Почему проклятые бабы не выходят, хоть бы одна выбежала, рассказала бы, что с Настькой, как она… Ничего толком сделать не умеют, хоть самому рожай… Илья снова прошелся вдоль забора, чувствуя, что дрожит не только от напряжения, но и от озноба: весенние ночи были еще холодными. Потом подумал, что неизвестно, сколько времени придется так сидеть. Можно было, конечно, переночевать у соседей, но Илья на это не решился, боясь, что, как только он уйдет, тут же все и случится. В конце концов он выдернул из поленницы несколько березовых обрубков и запалил костер. Сразу, будто только этого и дожидаясь, из-за ската крыши выглянула луна, запуталась в кружевных ветвях рябины, и по двору поползли бледно-серые, призрачные пятна. От лунного света Илье неожиданно стало спокойнее. Он придвинулся ближе к весело трещавшему огню, глубоко вздохнул, еще раз посмотрел на дом, на луну, на черный двор… и вдруг заснул, как в колодец провалился.

Он очнулся от пронзительного вопля и мгновенно, еще не открыв глаз, вскочил на ноги. Уже светало, небо наливалось розовым светом, угли костра давно погасли и затянулись пеплом, было страшно холодно, и Илья отчетливо слышал, как у него стучат зубы. Он не сразу вспомнил, что происходит, и в первую минуту удивился: откуда в такую рань столько цыган во дворе? Почти весь табор стоял около дома, не было только детей, еще сладко спящих в это время, и стариков. Илья посмотрел на дом и решительно зашагал к крыльцу – но замер на полушаге, потому что разбудивший его крик повторился, длинный, хриплый, полный отчаяния, и у Ильи мороз прошел по спине. Так кричала Ольга – тогда, год назад. Перед тем, как умереть. Илья прикинул, сколько времени прошло. Выходит, Настя мучается почти сутки… И все еще ничего?!. Он молча поднялся на крыльцо, рванул на себя тяжелую дверь, но тут налетели сзади, схватили за руки, за плечи, чуть ли не унесли с крыльца.

– Успокойся, морэ… Куда полез? Толку от тебя там…

К счастью, дверь открылась сама. На двор вышла усталая Стеха, на ходу вытирающая вспотевший лоб. Ее зеленый платок сполз на затылок, фартук был сбит на сторону. Ни на кого не глядя, старуха буркнула:

– Сбежались, черти… Умыться дайте.

Одна из женщин побежала к ней с ковшом воды, но Илья успел первым и, отстранив цыганку, хрипло спросил у Стехи:

– Что там, мать?

– Что-что… Рожает. А ты что думал?

– Почему так долго? Почему она кричит так? Там… там плохо что-то? Когда уже все?

– Отстань! – отрезала Стеха. – Не знаю! Сядь и жди!

И, позабыв умыться, быстро ушла обратно в дом. Илья сел на землю там же, где стоял, уткнулся лицом в колени, чувствуя вкус горечи во рту. Теперь он точно знал: творится что-то не то. И он, Илья, опять ничего не может сделать.

Утро постепенно перешло в день. Солнце поднялось высоко над землей, разогретая земля влажно и остро запахла, по небу побежали легкие белые облака, стало тепло, почти жарко, и цыгане разлеглись прямо на молодой траве внутри двора. Прибежала было стайка детей, но им быстро стало скучно, и они отправились за забор играть в лапту. Повитухи из дома больше не появлялись. Всего один раз высунулась Фенька, которая велела принести воды, выхватила ведро из рук притащившей его девчонки и тут же скрылась в доме. Илья, несколько часов кряду просидевший возле крыльца, вдруг встал, подошел к жене Мишки Хохадо, лущившей семечки у забора, и хрипло попросил:

– Фешка, сделай милость божескую… Зайди, узнай, что там.

– Ты что, дорогой, с ума сошел?! – выронив на землю пригоршню лузги, замахала Фешка руками. – Кто меня пустит? Стеха сказала, чтобы никто носа не совал…

– Ну, ты же баба, вам-то можно… Ну, сходи за-ради Христа! Сил моих нет!

– Не пойду, – буркнула Фешка. – Может быть…

Она не договорила: из дома снова вышла Стеха. Илья одним прыжком покрыл расстояние от забора до крыльца, но Стеха, словно не заметив этого, посмотрела через плечо Ильи на мужа и отрывисто сказала:

– Баро, посылай за доктором. Не умею я.

– Да ты вправду?.. – недоверчиво спросил было дед Корча, но Стеха пронзила его таким взглядом из-под насупленных бровей, что старик без разговоров, по-солдатски повернулся кругом и крикнул внукам: – Запрягайте! Да не телегу, дурни, тарантас! Живо у меня!

Молодые цыгане гуртом кинулись вон со двора. Илья побежал было за ними, но с полдороги вернулся, сообразив, что если они начнут закладывать тарантас вдесятером, будет только хуже. А из дома уже раздавались один за другим протяжные, хриплые крики, и от каждого у Ильи словно лоскут кожи сдирали со спины. После восьмого Настиного вопля он прыгнул на крыльцо, отшвырнул пытавшихся удержать его цыган и влетел в дом.

После солнечного, яркого дня сумерки в сенях показались Илье кромешной темнотой, и некоторое время он стоял, жмурясь и пытаясь прогнать плавающие в глазах зеленые пятна. И чуть не сел на пол от удара внезапно распахнувшейся двери. Из горницы выбежала Фенька с полотенцем в руках, испуганно спросила:

– Кто здесь?

– Это я, – ответил Илья, и Фенька, уронив полотенце, схватилась за голову.

– Рехнулся, морэ? Вон отсюда!

– Не пойду. – Илья не сводил глаз с полотенца в руках Феньки. Та поспешно спрятала его за спину, но он успел увидеть, что оно все было в крови. – Фенька, скажи, она помирает? Настя… помирает, что ли?

– Да чтоб твой язык отсох! Дурак! Сгинь отсюда прочь, жива твоя Настя!

– Поклянись, что не умрет.

– На все воля божья! Не буду клясться! – сердито буркнула Фенька. – А ты с ума не сходи. Не Настька первая, не она последняя! Управится небось…

– А кровь откуда? За доктором зачем послали?!

– Слушай, Смоляко, ты в своем уме?! – всерьез разозлилась Фенька. – Ты сам у кобыл сто раз жеребят принимал! Думаешь, у баб по-другому?! Без крови, дорогой мой, только мухи рожают! А за доктором, потому что… Надо так потому что! За доктором – не за попом небось! Дите большое, не пролазит, Стеха боится! Ну… Ну… Ну, ладно, сядь здесь, да сиди тихо, бешеный… С тобой еще возиться не хватало… Тихо только, смотри! Скажи спасибо, что я, а не Стеха тебя нашла!

– Спасибо, – машинально сказал Илья, садясь на пол в углу. И вздрогнул, потому что из горницы донесся новый мучительный крик.

Фенька всплеснула руками и убежала обратно. Илья остался один. Зажмуриваясь и прислоняясь спиной к холодным бревнам стены, подумал: если и доктор не поможет, он, Илья, войдет, выкинет оттуда к чертовой матери и доктора, и этих куриц и все сделает сам. Если у баб так же, как у кобыл, он сумеет, видит бог. Мысль была совершенно дикая, но от нее Илья неожиданно успокоился. И когда спустя полчаса в дом быстрым шагом вошел толстенький доктор Иван Мефодиевич с соседней улицы, Илья даже не стал к нему приставать с вопросами. Просто проводил глазами приземистую фигуру с саквояжем, опустил голову на колени и снова закрыл глаза.

Прошел еще час, два, три. Ни доктор, ни цыганки не появлялись. Настя то кричала, то умолкала ненадолго, и Илья уже надеялся, что вот… все… Но через несколько минут опять слышались протяжные крики, и снова что-то обрывалось под сердцем. Когда в сенях вдруг хлопнула дверь, Илья взвился как ошпаренный.

– Фенька! Ну, что?!

– Ничего. – Женщина подошла к нему, присела рядом. Илья испуганно заглянул ей в лицо, но в полумраке сеней почти ничего нельзя было разглядеть. Тем более что Фенька, отвернувшись от него, деловито возилась с чем-то, что держала в руках. Илья недоуменно смотрел на нее, пока не услышал короткое звяканье и не догадался, что Фенька наливает что-то из бутылки в стакан.

– Это чего?..

– Не бойся. Водка. Давай пей.

– Зачем?!

– Господи! – возмутилась Фенька. – Первый раз в жизни от мужика такое слышу! Пей, не спрашивай! В другой раз не налью!

Илья слишком устал и извелся для того, чтобы сопротивляться, и махнул весь стакан единым духом, даже не подумав, что со вчерашнего утра у него крошки не было во рту. Фенька тут же налила ему снова. Илья выпил и это. А после третьего молча растянулся на полу и захрапел.

– Вот и ладушки, – удовлетворенно проговорила цыганка. Подсунула под голову Ильи свернутый мешок, подняла бутылку, стакан и ушла в горницу.

Веселые звуки плясовой звенели в ушах Ильи, постепенно разгоняя тяжелый, хмельной сон, становились все звонче и отчетливей, пока наконец он не понял, что это ему не снится. С трудом подняв голову, Илья сел, потер глаза, огляделся, судорожно вспоминая, где он умудрился так напиться. Он сидел на полу в сенях, все кости болели от спанья на жестких половицах. Дверь на улицу была открыта, по сеням гулял сквозняк, на пороге лежала полоса света, из чего Илья заключил, что сейчас уже утро. Со двора неслась песня. Илья вскочил на ноги и, споткнувшись на крыльце, выбежал во двор.

Во дворе плясали цыгане. Дети вертелись под ногами взрослых, притопывали старики, в кругу хлопающих в ладоши и смеющихся женщин павой плыла Стеха, у которой под глазами лежали черные круги. Доктор Иван Мефодиевич сидел у забора на покрытой ковром скамейке, обняв свой саквояж, и улыбался, глядя на молодых цыганок, которые кланялись, проходя в пляске мимо него. Илью, который стоял в дверном проеме, обеими руками держась за притолоку, заметили не сразу, и ему пришлось заорать:

– Стеха!!!

Тут же все головы повернулись к нему, песня оборвалась, и цыгане со смехом и гвалтом бросились на крыльцо:

– А вот и папаша объявился! Что ж ты, морэ, царствие небесное проспал?!