Джо не спеша шел к сцене, лавируя меж людей, которые широко ему улыбались. Если брать девушек, то они, конечно, старались обратить его внимание на себя, кокетничая и строя глазки, тем самым выглядя очень жеманно.

Поднявшись на сцену, он подошел к микрофонной стойке и произнес:

– Да, да, да! Меня заставили спеть, – посмеиваясь, он обвел глазами радостный зал.

– Ой, заставили его, подумаешь! – на сцену поднялся Остин с гитарой. – Дамы и Господа, сегодня, в эту замечательную ночь, мы услышим сладкий голос его вновь…

– Так, иди отсюда, рифмовальщик! – Джо выхватил гитару из рук друга, которого перебил, не дав договорить. Тот, в свою очередь принес, стул, на котором удобно устроился Джо с гитарой в руках.

Он медленно перебирал аккорды, словно пробуя их на вкус, хотя так не говорят, но именно так я это воспринимала и будто чувствовала этот самый вкус звука от струн у себя во рту. Мне он казался сладким и терпким одновременно. Я сама была как натянутая струна, потому что никогда ранее не слышала голос Джо в исполнении вживую. Я не интересовалась его концертами и записи его песен слышала только в интернете.

– Это новая песня? – послышался женский голос из толпы.

Джо на секунду оторвал взгляд от гитары и поднял голову.

– Считайте, что слушаете новый будущий хит, – и в том, что он уверен в правдивости своих слов, не было никаких сомнений.

Вы когда-нибудь теряли голову от одного только голоса? Я, кажется, нет... Но сейчас теряю.... Я чувствую, что буквально влюбляюсь в его голос. Его голос звучит так проникновенно и сразу западает в душу. Вникнув в смысл песни, я понимаю, что… нет, неужели?


Рассвет врывается в окно,

Касаясь губ твоих случайно,

И, разрушая цепи снов,

Ты будешь жить во мне, как тайна.


Зачем ты нежности каскад,

Скрываешь за семью замками,

Паришь под бездной, а не над,

И светом глаз рассвет ласкаешь?


Должно быть, прошлого печать

К тебе стремится в настоящем,

Заставив губы замолчать

В своём беззвучии кричащем.


Ты – день и ночь, рассвет и тьма,

Скрываешь свет за снежной маской.

Свести умеешь ты с ума,

Своим доверием с опаской.


И калейдоскопом в сознании мысли кругами, кругами, кругами...

И в нотной тетради секрет мой написан: другая, другая, другая...


Ты – неизведанный мой сон,

Ты – ядовитое лекарство,

И с губ истерзанных твой стон

Мне будет вечность вспоминаться.


Когда позволишь прикоснуться

К души секретам потаённым,

Ты дашь надежду нам проснуться,

Поверив в мир чудес огромный.


К тебе одной тянусь в ответ,

Отбросив маски прочь случайно.

Ты – ложь и правда, "да" и "нет",

Моей души закрытой тайна.


И калейдоскопом в сознании мысли кругами, кругами, кругами...

И в нотной тетради секрет мой написан: другая, другая, другая...(4)


Джо закончил петь, а я все еще продолжала слушать голос, что звенел в моей голове. Я не моргая смотрела на него, а он – на меня. Такое ощущение, что сейчас нет никого вокруг. Есть только мы. Он и я.

Спустя минуту, а может меньше или больше, я начала замечать, что люди аплодируют, и только потом я услышала их радостные возгласы. Рядом со мной стояли его друзья. Они не спешили поддаваться всеобщему влиянию аплодисментов, когда закончилась песня. Они, как и я, были поражены и прокручивали в голове его новую песню, в которой пелось обо мне. Я это поняла сразу, но все еще не могла поверить. Откуда он знает, что я прячусь за маской? Почему он считает, что в этом виновато мое прошлое?

Я даже не заметила, как ко мне подошел Джо. Его взгляд был взволнованный. Он видел, как в моих глазах застыли слезы, и, когда первый кристаллик побежал по щеке, Джо словил его губами у самого уголка губ, не дав раствориться на них. Это было такое нежное касание его рук и губ к моему лицо одновременно, отчего меня прошибла дрожь по всему телу. Это было даже сильнее, чем тогда в гараже. В кончиках пальцев рук начало колоть тысячью иголками, а волосы, наэлектризовавшись, плавно прильнули к рукавам куртки Джо. Я аккуратно прикоснулась пальцами к его и легонько их сжала.

– Хочешь, уедим прямо сейчас? – тихо спросил он, глядя в глаза.

– Хочу… – выдохнула я, облизнув губы, на что Джо сразу обратил внимание. Я не старалась сейчас его как-то соблазнить, все вышло на автомате. Думаю, он это понял, но несколько секунд не сводил взгляда от моих губ, затем взял меня за руку и потянул на выход. Последнее, что я заметила, выходя из клуба, – это пристальное внимание его друзей. Они смотрели так, будто знали все наперед, а мы с Джо все продолжаем «интервьюировать» друг друга, когда его друзья ответили на все вопросы за нас.

– Мы не попрощались с ребятами, – произнесла я, когда мы оказались в салоне его автомобиля.

– Они не обидятся, – повернувшись ко мне, он мягко улыбнулся и спросил:

– Куда ты хочешь поехать?

– Я хочу показать тебе одно из моих любимых мест… Бруклинский мост.

На часах показывало почти пять утра, и светать еще не начало. Приехав к мосту, мы продолжали сидеть в молчании, каждый думая о своем.

– Почему мы не выходим? – наверно, он ожидал, что я хочу пройтись по мосту.

– Ждем рассвет. Только тогда я смогу показать тебе, почему я люблю это место.

– Может, пока ты мне расскажешь то, что тебя когда-то ранило?

– Зачем? – я прислонилась к холодному стеклу.

– Что бы встретить этот новый день иначе, оставив прошлое в прошлом.

Я молчала. И он молчал. Я обдумывала его слова и размышляла: готова ли я, наконец, оставить то, что когда-то ранило меня, как сказал Джо? Даже сейчас он правильно подобрал слова. Прошло, наверное, несколько минут, а я все молчала. Он не давил на меня, продолжая ждать, и я начала свой рассказ.

– Это было десять лет назад…

Глава 16


На дне души непризнанная девочка

Мне шепчет о несбыточном так вкрадчиво.

Испугано, отрывисто, доверчиво, -

Ранимая и в чём-то настоящая.


От грубости укрывшаяся в коконе,

Казавшаяся, может быть, надломленной,

Когда весь мир разбился хрупко стёклами,

Когда пошла вперёд судьбы изломами.


Прожившая и юность пережившая,

Нашедшая возможность быть свободною,

Она внутри меня, в душе остывшая,

Ранимая, но всё-таки холодная.


Закутываясь в дым, как в неприятие,

Щитами прикрываясь от безмолвности,

Она отвергла прочь законы статики

В обманчиво простой и дерзкой строгости.


Сплетаясь с постоянством в испытаниях,

Свою судьбу вершила в неизбежности.

Ни времени, ни лжи, ни расстоянию

Не сжечь её закрытой, ясной нежности... (5)


Кэндис


Я обожала зарубежную литературу, и готова была читать ее часами, но… не сегодня. Хотя, именно сегодня и стоит сделать упор на этом предмете, как и завтра, и послезавтра, и всю последующую неделю, учитывая то, что экзамен через десять дней. Подперев щеку левой рукой, я отодвинула книгу в сторону, решив сделать перерыв и отдохнуть. Взяв шариковую ручку, я начала аккуратно выводить любимое имя на белом листе… Алекс. Я мечтательно улыбнулась парню, который не желал покидать мои мысли.

Алекс Миллер – видный высокий парень, с волосами цвета воронового крыла и карими глазами с янтарным переливом. Будучи немцем, он отлично владел английским языком с легкой примесью акцента, присущей только иноземцу. Его волосы прикрывали затылок, доходя до плеч, а спортивная фигура, что отчетливо очерчивалась сквозь одежду, заставляла женскую фантазию активно работать. Он был одним из тех парней, которые сразу поселяются в девичьих сердцах. Плюс ко всему, он был из довольно богатой семьи и приезжал в школу на крутом Дукати. К нам в школу он перевелся ближе к концу первого семестра и сразу свел с ума местную половину слабого пола, что лезли из кожи вон, лишь бы получить хоть один единственный взгляд в свою сторону от этого красавчика. Одним словом, он был звездой у нас, и любая девушка мечтала стать его единственной. Конечно, больше шансов на завоевание его внимания было у Эшли Майерсон – длинноволосой шатенки с голубыми глазами, у которой поклонников было хоть отбавляй. Сама она была яркой представительницей золотой молодежи, к тому же, достаточно стервозной и высокомерной, чтобы снизойти до серости, коей являлась я, как она считала. Впрочем, не только она. В свое время от меня отвернулся весь класс. Он, итак, меня не очень-то и жаловал, а все потому, что я никак не принадлежала к такому сорту людей, которым являлось большинство моих одноклассников.

Я не из богатой семьи. У меня не было собственного средства передвижения, как у них. Даже у моего отца была рабочая машина, а не его собственная. Моя одежда не светилась брендами и не была куплена в модных бутиках. От моего одеяния веяло беспритязательностью и опрятностью. Я всегда следила за своим внешним видом, только роскоши в нем не было. Тем ни менее, для всех я была либо несуразной серой мышью или гадким утенком. Бывало, я долго стояла дома у зеркала и все пыталась увидеть то, что видят во мне окружающие, то есть, во мне ничего не видели, только невзрачность. Уязвляло ли это мое самолюбие? Скорее нет, чем да. Но было неприятно. Особенно, когда тебя пытаются задавить или подвинуть так, чтобы места не было, и при этом нет поддержки. У меня не было ни одной подруги и ни одного друга, за исключением Эвелин, которая уехала учиться в другой город, когда ей исполнилось десять лет. Вот ее мне очень не хватало в то нелегкое время.