– Вы любите море? – спросил он, выдыхая дым.

– Да, я уже говорила вам.

– У вас очень чувственное имя. Знаете, что, согласно тайной доктрине Израиля, Бог положил букве Л господствовать в соитии?

Разговор представлялся Люсии дурацким… Было непонятно, как следует вести себя в такой ситуации.

– Вам нравятся горы? – продолжал Дэвид.

– Горы красивые и загадочные, – ответила она, посмотрев на вершины.

– Вы, надеюсь, уже побывали там?

– Что вы! Это же, наверное, опасно.

– Зато познавательно. Моисей трижды восходил на гору Синай, общался там с Богом по сорок дней, пока не постиг душу души Закона.

– Что это такое?

– Способность понимать вселенную вокруг себя и вселенную в себе. Не хотите ли попробовать тоже взойти на гору?

– Боюсь, пообщаться с Богом мне там не удастся.

– Пообщаетесь на худой конец со мной.

Дэвид не стал дожидаться ответа и пошел к машине. Они поехали вверх по извилистым дорогам, часто сворачивали. Люсия влюбленно следила за его манипуляциями с рулем. Ей ничуть не было страшно. Разве с таким мужчиной можно бояться чего бы то ни было? Он прекрасно ориентировался в горах и легко вел машину. Рассказывал о вдохновении, о том, каких огромных трудов стоит ему порой каждый шаг из-за кулис к аудитории, и как потом, подобно приливу теплой, благоухающей воды, его охватывает ощущение уверенности в своих действиях и бесконечная любовь к музыке, рождающейся на свет с его помощью. Это как свободное парение, как магия. Пальцы сами начинают волшебный перелив, и можно войти в состояние некоего транса. Так древние йоги доводили себя до высочайшей степени самопогружения: могли месяцами не замечать ничего вокруг, и звери заводили рядом с ними свои жилища.

Через некоторое время они оставили машину на ровном участке и продолжили путь пешком. Дэвид поддерживал девушку, пока она наслаждалась видами. Идти в туфлях оказалось трудно, хотя каблуки и были невысокие. Его интересовало, не устала ли она, не хочет ли есть (у него в сумке термос и сэндвичи). Люсия слушала тембр его голоса, сильный, бархатный, не особенно вдаваясь в смысл слов. Звук его речи и юношеские очертания фигуры расслабляли ее, создавали душевный уют, успокаивали. Море, освещенное фантастическими, огненно-синими красками, сводило с ума, представляясь сверху еще более могущественным. Зато Эйлат, напичканный благами цивилизации и самодовольными отдыхающими, показался ей жалкой, мелкой деревушкой, уже зажегшей, в подражание величественному солнцу, первые крошки-огни.

Они поднимались в горы, и становилось прохладнее. Машина была уже где-то далеко внизу. Поднялся легкий ветер. Дэвид достал из спортивной сумки, которую нес на плече, полосатую подстилку, и предложил Люсии накинуть ее на плечи. Она представила себе, как будет выглядеть, и отрицательно замотала головой. Быстро темнело. Тропы было уже совсем не видно, и, неверно поставив ногу, Люсия вдруг соскользнула с камня. Ее каблук сломался, она вскрикнула от испуга. Бывалый проводник понимающе улыбнулся и подставил ей свое плечо, чтобы она могла разуться. Она оперлась на плечо, и словно как будто сотни маленьких иголочек укололи ее одновременно. Люсию так влекло к его теплу, к его телу, что она не удержалась и опустила голову на худощавую, горячую мужскую грудь.

Но дальше идти босиком она не могла – нужно было спускаться к уже невидимой машине. Дэвид сунул ее туфли в сумку и стал поддерживать Люсию на неудобных участках, предупреждая заранее, где нужно двигаться осторожно. Камни, нагретые солнцем за день, ласкали ее ноги своим теплом, и это немного помогало мириться с горной прохладой.

– У каждой страны, – продолжал между тем Дэвид свой неторопливый рассказ, – есть не только те границы, что обозначены на карте. Земля ведь не плоскость. Давно замечено, что у стран есть кроме горизонтальных вертикальные границы – нижние и верхние.

– И мы собирались перейти верхнюю границу Израиля?

– Ее переходят не ногами. И не когда вздумается. Это, можно так сказать, граница с Богом.

Она слушала и время от времени смотрела на него широко открытыми, восхищенными глазами. Ей нравилось то, что рассказывал Дэвид, но она хотела бы найти в его голосе нотки тепла, внимания, даже, может, заигрывания, а находила только спокойные интонации рассказчика. Было даже не понятно, кому он все это рассказывал: ей или самому себе. Робкая, неосознанная надежда на любовь оставляла ее. Он просто развлекает маленькую девочку, ему надоела напыщенность, поэтому – джинсы, кроссовки, горы и тропинки, на которых, между прочим, можно запросто расшибить себе голову…

Они уже едва видели друг друга в беспросветной тьме, и страх оступиться и упасть со склона вдруг овладел ею. Как же они найдут машину? Становилось все холоднее, ветер усилился и трепал подол ее платья. К тому же как-то незаметно их окутал туман. Кожа девушки покрылась холодной влагой. Люсия уже сильно сбила ноги, мысленно ругала себя за то, что отправилась на это свидание, и была близка к слезам… Но неожиданно в темноте показалось что-то светлое. «Машина!» – с радостью подумала она, но тут же грустно вспомнила, что их «субару» – черный.

Видение оказалось низким каменным сараем, выбеленным и покрытым сверху густым слоем веток. То ли охотничий домик, построенный на случай непогоды, то ли прибежище скалолазов… и влага тумана тут же смешалась на щеках Люсии с другой влагой, соленой: девушка вспомнила, что еще в начале подъема видела белую точку далеко справа. По всей видимости, ее они и достигли. Но в таком случае проделать обратный путь, пока не рассветет, невозможно! и Люсия уже не стесняясь заплакала, уткнувшись в плечо Дэвида. Он не говорил ни слова, только сильно сжимал ее плечи. Похоже, он нисколько не переживал из-за того, что они заблудились, и вовсе не чувствовал себя виноватым…

Туман явно перерастал в дождь. В объятиях Дэвида Люсия немного успокоилась. Маковски открыл дверь сарая, и они, согнувшись, вошли в узкий проем. Дождь уже шуршал по крыше, и в одном месте сверху капало. Девушка дрожала от холода. Дэвид достал из сумки фонарик, и при его свете они увидели грубо сложенный очаг и возле него – охапку дров. Маковски деловито обследовал крышу и убедился в наличии отверстия для выхода дыма, затем присел на корточки и стал ломать хворост о колено. Одежда Люсии совсем промокла, и девушка попросила его не поворачиваться. Тусклый свет от разгоравшегося хвороста выдал его умиление. Он на минуту оторвался от своего занятия, достал из сумки уже знакомую Люсии полосатую подстилку и протянул ей.

Въедливый туман добрался до самых укромных уголков ее тела. Вся ее одежда, вплоть до маленьких кружевных трусиков, была влажной. Сняв жакет и платье, Люсия спешно завернулась в полосатую ткань и только потом, придерживая одной рукой свое рубище, избавилась от одежды полностью. Платье и жакет она разложила сушиться на выступы камней у разведенного огня, остановилась в нерешительности – повесить ли трусики, – но не осмелилась и спрятала их в карман жакета. Ее знобило, хотелось сесть поближе к уже начинавшему потрескивать костру, но то, что она почти раздета и завернута во что-то некрасивое, останавливало. Дэвид, справившись с поленьями, расстегнул рубашку и небрежно бросил ее рядом с платьем Люсии. Она задержала взгляд на сушившейся одежде: интересно, они так далеки друг от друга, как разные миры, а их вещи уже совсем сроднились, лежа рядом. Затем она решилась посмотреть на Маковски: он хорошо сложен, годы не мешали ему оставаться подтянутым и спортивным. Пламя причудливо плясало, отражаясь в его глазах. Они были такими светящимися, что, казалось, огонь – лишь отражение их зеленого, двоящегося блеска.

– Вы, наверное, сердитесь на меня. Обещал границу с Богом, а затащил в ад кромешный. Поверьте, я не мог предвидеть, что все произойдет именно так. Надо признаться, нам еще очень повезло, что на нашем пути возник этот сарай.

– Я думаю, что если так случилось, значит, так было надо.

– Кому?

– Не знаю.

– А вам?

– Вы хотите исповедовать меня?

– Не имею таких наклонностей. Садитесь ближе к огню. – Он посмотрел на нее и ласково добавил: – Вы дрожите.

Такой интонации она не ожидала. Дождь и ветер смешно взлохматили его волосы. Они стояли на макушке немного торчком, зато от влаги седина не была заметна. Каменная хижина оказалась весьма добротно сложенной, дождя и ветра не чувствовалось, лишь в дальнем углу капали редкие капли. От одежды шел пар. Пахло дымом, сыростью, побелкой.

Он что-то говорил, она смеялась его шуткам, не забывая придерживать на груди полосатую ткань. Платье уже подсохло, на нем стали видны грязные пятна. Люсия представила, как она войдет в отель в таком виде, и ей стало безумно весело. Пожалуй, если Тони окажется дома, она не сможет оправдываться из-за смеха. Дождь ровно шумел по каменным стенам, не в силах пробраться внутрь и разузнать, что за странники прячутся от его глаз за прочными белыми стенами. Стоять в полный рост в сарае было невозможно. Дэвид передвигался на коленях, а Люсия и вовсе не решалась встать, чтобы не показаться неуклюжей.

Вокруг них образовался какой-то новый уединенный мир, в котором она теперь, избавившись от холода и смирившись с тем, что прогулка затягивается, готова провести целую вечность. Если бы можно было никуда не возвращаться, отрезать от их каменного материка все, что находится ниже и противится идиллическому счастью двух разделенных возрастом, положением, образом жизни людей, соединившихся на неведомой, никому не принадлежащей территории, чтобы слушать друг друга, смотреть друг другу в глаза, поддерживать огонь и думать только о насущных вещах: чтобы одежда высохла, чтобы дров хватило… Умелый рассказчик, Маковски практически заколдовал ее легендами, сказаниями об истории Израиля. Холод остался там, за стенами, и, казалось, подслушивал звучную образную речь Дэвида. Люсия была покорена его обаянием.

Рассказывая, Дэвид нашел в дальнем углу их убежища свернутый большой кусок брезента и расстелил его возле огня, чтобы Люсия могла сесть свободнее. Девушка с удовольствием легла на бок, вытянула ноги и оперлась головой на руку. Ей надоело уже сидеть свернувшись, но ее импровизированная туника была так коротка, и длинные, изящные ноги так рьяно свидетельствовали о том, что она никакой не путешественник, а всего лишь изнеженная, городская девица… Ноги пришлось убрать в тень. От Дэвида не ускользало ни одно ее движение. Даже когда он отворачивался, чтобы подбросить дров, казалось, что он спиной чувствует все ее намерения и читает ее мысли без всяких усилий, как букварь.