многоэтажки смотрят на похожее здание. И только десятый от нашего дом, я

считала, стоит у моря. Если бы все раскрыли настежь окна, убрали бы занавески,

то из нашего окна напролет было бы видно воду. Поэтому я всем говорю, что мы

живем с видом на море.

И это даже ничего, что наше море холодное. Бывает, мы с мамой усядемся

вечером на подоконнике, высматриваем в темноте парусники и слушаем, как шумят

волны. Папа делает вид, будто ему тоже что-то заметно, но на самом деле он

скорее услышит, как капает вода из крана на кухне, такой уж он.

Вот и сейчас мы вглядывались в шторм и даже не заметили, как папа вернулся с

телефонной трубкой:

— Тебя.

Я нехотя взяла трубку, а папа развел руками — мол, что я могу поделать?

— Тин! — заверещало в телефоне. — Хватит пялиться в окно!

Так вот, меня зовут Тин и мне четырнадцать. Тин — это от Алевтины. Назвали

же родители! Но они оправдываются — говорят, в голову больше ничего не

приходило. А я тогда подсказать еще не могла. Удивительно, как это взрослые

всегда умеют выкрутиться. Я считаю так — раз не можете придумать ребенку имя –

оставляйте безымянным. Пусть выберет сам, когда подрастет.

А в трубку кричит Сашка. Это моя лучшая подруга. Она сумасбродка — не такая,

как я. Мне кажется, я скромняга. Но мой папа говорит, что мы одного поля ягоды.

Сашка живет в соседнем доме, как раз напротив наших окон. Она прилично

загораживает мне море, ставит психологические кордоны. И еще ей в этом помогает

ее младший брат Федька. Если сама Сашка закрывает море на две трети, то вместе с

Федькой они перекрывают его на три четверти. Настоящая плотина.

— Хватит пялиться! — кричит Сашка. — Вы уже два часа на меня смотрите! Я вам

знаками показываю, чтобы не смотрели, а вы смотрите и смотрите!

Мы с мамой переглянулись, и я ненароком глянула на Сашкино окно. Сашка

размахивала руками.

— Даже мечтать не смей, что мы глазеем на тебя, — сказала я. — Мы любуемся

штормом. Видела, какие волны?

— Брось выдумывать! — разволновалась Сашка. — Ты сделала лабораторную по

химии? Не забудь, мне ее еще списать надо! Бред какой!

— Жалей нервные клетки, — посоветовала я.

— Что их жалеть! Они бы меня пожалели!

Я вздохнула и села к кухонному столу. Сложила горкой раскатившиеся по

столешнице апельсины, достала учебник по химии.

— Будешь работать за двоих? — спросил папа.

— Чего только не сделаешь ради лучшей подруги, — вздохнула я, а сама

подумала, что лучше поработать за двоих, а то она съест меня с потрохами.

Когда дружишь, всегда приходится с чем-то мириться. Потому что оказывается –

те, с кем дружишь, не такие, как надо. И совсем уж не такие, как ты. Сашка

взрывная, несуразная и иногда меня пугает. Но все же мы дружим, и я делаю

лабораторные. Такая вот взаимовыручка.

Через час я сфотографировала домашнее задание и отправила Сашке. Та тут же

примчалась ко мне, махнула рукой моим родителям, схватила апельсин и заявила,

что у меня непонятный почерк. Было двенадцать ночи. Папа тяжело вздохнул и

скрылся в комнате.

— Вы плохо воспитываете свою дочь, она неразборчиво пишет, — заявила Сашка

моей маме.

— Да, да, — покорно согласилась мама.

— Еще она у вас учит уроки на кухне, — добавила Сашка.

— Да, — снова кивнула мама. — Еще она у нас учит уроки.

Папа в соседней комнате погромче включил музыку, хоть было уже поздновато.

По-моему, он Сашку немного побаивается. Точно так, как раньше я побаивалась

этого большого, красивого и шумного города.


Еще три года назад мы жили в небольшом городке. Троллейбусные маршруты в нем

можно было пересчитать по пальцам, трамваи я видела только на картинках. Люди по

улицам ходили хмурые, и самым большим счастьем для них было показать, насколько

они круты. Там очень любили повыделываться. Нам с мамой это ужасно не нравилось,

а папа только махал рукой и говорил, чтобы мы не обращали внимания. Но как не

обращать внимания на людей, слишком громко говорящих по мобильнику не для того,

чтобы договориться о чем-то, а чтобы показать рядом идущим, что у них есть

мобильник и они могут долго разговаривать? Особым шиком в нашем не таком уж

жарком городе была установка кондиционера — желательно, чтобы он был выведен не

через окно или через балкон, а торчал одиноко на пустой стене дома. Для этого

боковые стены домов дырявили. Мне было жалко их.

Было жалко и людей — что им интересны только сплетни и самая обычная жизнь,

в которой главное для мальчиков — найти хорошую работу, для девочек — удачно

выйти замуж.

Мне же хотелось, чтобы у меня был весь мир.

Я любила музыку, старалась даже в нашем городе высмотреть интересных людей,

но их не находилось. До пятого класса я ходила в танцевальную студию, но там на

меня орали. Даже не знаю, почему. Наверное, потому что орали на всех.

В шестом классе я стала писать песни. Сейчас они мне кажутся наивными и

детскими. Тогда я напевала их сама себе по ночам, глядя, как по ночным стенам

проносятся тени. Теперь у меня получаются другие песни (правда, я пишу их без

музыки, просто слова), выкладываю на своей страничке, многие хвалят. Сашка

завидует. Хотя сама здорово рисует — я так не умею.

Приезжая в свой старый город (мы изредка ездим туда к бабушке), я сразу

переставала чувствовать себя человеком. Мне сразу же хотелось обратно — в

большой город с шумными и широкими проспектами. С людьми, у которых такие разные

лица. Которые и не подумают выделываться. Мне вообще нравится смотреть на людей

— в метро, на улицах, везде-везде…

Мы переехали сюда, когда папе предложили работу и дали жилье.

— Хотите в город с видом на море? — спросил тогда папа.

Он еще спрашивал! С этих его слов мы стали жить, думая о предстоящей дороге.

Паковали вещи, выбрасывали ненужное. Лишнего оказалось очень много — все то, без

чего можно обойтись, начиная новую жизнь. Мама сказала, что с новой жизнью

всегда так. Ей виднее.

А город принял меня не сразу. Он нравился мне, как незнакомые люди,

проходящие мимо. Такие же недоступные, хоть я шла с ними совсем рядом, и они

видели меня. Но — нам никогда не заговорить, никогда не узнать друг друга.

Так я любовалась всем, что было вокруг меня. Целый год. Ходила в хорошую и

незлую школу, с кем-то в классе больше общалась, с кем-то меньше, была вполне

веселой, но все-таки нездешней.

С городом меня сдружила Сашка. Ведь поначалу она не училась со мной в одной

школе, и мы были даже не знакомы. Да что там — за год я даже не узнала, кто у

нас соседи по этажу. Что уж говорить о девчонке из соседнего дома!

В тот день, чуть больше года назад, когда дома кроме меня никого не было, я

тоже смотрела в окно. Распахнула его настежь и сидела на подоконнике. Был очень

красивый закат — алый, разливающийся по облакам. Краем глаза я заметила, как

раскрылось окно напротив. Какая-то девчонка крикнула, как и сегодня:

— Хватит пялиться, ненормальная!

Я возмутилась и тоже крикнула:

— Я не пялюсь! Сама ты ненормальная!

Сашка (а это, конечно, была именно она) гневно вопила:

— Хорошо же ты не пялишься! Целый год уже пялишься! Я с ума так сойду! У

меня уже руки дрожат!

И тут в окне показалась рыжая Федькина голова. Он крикнул:

— Ты пялишься, дурочка! Сашка в бинокль видела! — Федька подумал и добавил:

— Дурочка с переулочка!

Сашка недовольно оттолкнула его от окна и крикнула мне почти примирительно:

— Я сейчас приду.

И пришла. Она деловито осмотрела нашу квартиру, на всякий случай спросила:

— У тебя нет тайных фотографий наших окон?

Я пожала плечами и ехидно сказала:

— А что, нужны?

Сашка задумалась. И спросила невпопад:

— Встречаешься с кем-нибудь? Парень есть?

Я повторила по инерции:

— А что, надо?

— Вот глупая, — сказала Сашка. — Хочешь, найдем тебе кого-нибудь? Я могу

одолжить тебе Аркашу.

Я понятия не имела, кто такой Аркаша и зачем его мне одалживать. Сашка

объяснила:

— Он баскетболист. Не такой уж умный, зато он сзади отращивает хвостик –

знаешь, локон такой? Чтобы его холить и лелеять. И у него вытянутое лицо.

— Лошадиное, что ли? — не удержалась я.

Сашка засмеялась:

— Скажешь тоже, лошадиное! — а потом задумчиво добавила: — Ну да, лошадиное.

Ладно, раз тебе Аркаша не подходит, тогда…

По-моему, Сашка стала обдумывать варианты. Я поинтересовалась:

— Меня так уж срочно надо пристроить?

Сашка посмотрела на меня, как на ненормальную. Спросила:

— Тебе вообще кто-то нравится?

Я задумалась. Ну, было несколько мальчишек в классе, которых нельзя было

назвать уродами. Остапов и, пожалуй, Маров Максим. Может быть, они мне и

нравились. Я попыталась представить их, идущих по берегу моего моря, улыбающихся

мне, но ничего не получалось. Их лица размывались, как будто акварель в воде. А

вместо мальчишек проступал образ кого-то незнакомого, высокого, и я все равно не

видела его лица, но ветер развевал его волосы, и они были, будто волны. Сашка