– Кажется, его звали Орлиный Коготь. Очень звучное имя для человека, прожившего сто пять лет.

Все взоры оказались устремлены в сторону, туда, куда на свет фонарей вышел Стерлинг. У Амелии сердце замерло при одном лишь взгляде на мужа. Но он прошёл к горящей бочке далеко от неё и даже не посмотрел в её сторону. Полы его чёрного плаща прошелестели по палубе, а размеренный звук шагов раздался в воцарившейся тишине, словно тревожный набат. Перед всей командой снова предстал прежний Диомар, прямой и несгибаемый, как стальной прут. Но больше он не носил шлем, ему не от кого было прятаться.

Стивенсон расплылся в улыбке и тут же предложил капитану занять место на ящике, но Стерлинг лишь махнул рукой. Он остался стоять рядом, наблюдая за собравшимися с хитрой ухмылкой на губах.

– А что же было дальше? – спросил молодой турок. – Этот вождь вас спас?

– Он лишь руку поднял вверх, и остальные словно растеряли свои силы. Их покинуло желание убивать, ведь, как известно, в глазах Орлиного Когтя месть при помощи скальпирования была непростительным позором для мстителя… Меня отпустили по одному лишь его велению, – Томас прислонился спиной к мачте и скрестил руки на груди. – Вождь узнал о моём недуге. Тогда я всё ещё был нем, и едва мог прошипеть даже самое короткое слово. Возможно, он никогда не принял бы меня, если б его собственный сын не страдал от той же болезни. С большим трудом, но меня излечили. Благодаря их знанию травоведения я вернул себе голос.

Ненадолго Амелия отвела глаза в сторону. Болезненные воспоминания о былых днях, одно за другим, атаковали её разум. А сейчас, глядя в суровое загорелое лицо мужа, она вдруг осознала, что едва узнаёт его. Словно перед нею предстал другой человек. Когда-то она уже думала об этом. Ни Томас, ни Диомар, а некто чужой. Незнакомец, который пугал и при том волновал до глубины души.

Теперь она узнала о его кошмарном опыте, о том, что ему довелось пережить, когда он впервые покинул родные края, и понемногу некоторые оборванные кусочки общей картины – его жизни – начали возвращаться на место.

– Неужели это правда? – вдруг вскинул руку Джон. – С вас попытались снять скальп, и в самое последнее мгновение вас спас индеец?

На лице Стерлинга появилась странная снисходительная улыбка, и неким образом Амелия почувствовала стыд за вопрос брата. По её мнению прозвучал он несколько нетактично. Она подумала, что капитан разозлится, поскольку слова Джона вызвали тихий ропот среди собравшихся, однако Стерлинг лишь бесхитростно пожал плечами.

– Больше похоже на чудо, верно, мальчик? Мои люди разные истории рассказывают. Одни правдивы до последней мелочи, другие приукрашены ради смеха, и я бы предпочёл, чтобы эта была выдумана, однако…

Затем он поднял правую руку, снял с головы пиратский платок и отвёл со лба длинную прядь светлых волос. Некоторые в голос ахнули, другие, присмотревшись, сдержали удивлённый вздох. Стерлинг утвердительно кивнул:

у самой кромки его волос был отчётливо заметен старый шрам, длинный и глубокий. В свете фонарей даже Амелия разглядела его со своего тёмного уголка. Ей вдруг стало тоскливо и горько. До этой минуты она никогда не замечала этот шрам – след его прошлой жизни. Сколько ещё шрамов Томас скрывал от неё? Сколько пугающих историй таились за каждым из них?

Когда от собравшихся со всех сторон посыпались новые вопросы, Амелия посчитала лучшим просто уйти. Стерлинг успел лишь краем глаза заметить, как позади ветер всколыхнул её домашнее платье цвета слоновой кости, но не бросился за ней, как того желало его сердце. Только долго смотрел в сторону темнеющей на общем фоне фок-мачты и полубака.

Её брат, Джон, находился здесь, и уже с довольной улыбкой на лице уплетал вместе с остальными горячую похлёбку. Ему явно по вкусу такая жизнь и эта добродушная компания. Разумеется, лоцман проконтролирует, чтобы мальчик не притрагивался к вину наравне со взрослыми. Стерлинг доверил бы Жеану собственную жизнь, что и говорить о маленьком брате Амелии.

Фредерик Халсторн всегда был скромен и тих, и если случалось ему присутствовать при подобных сборищах, он не изъявлял желания принимать в них активное участие. Скорее, он оставался лишь покорным наблюдателем. Несмотря на его отчуждённость и некоторую холодность к мореходству, для Томаса Халсторн был чрезвычайно дорог, и на то имелись свои причины.

Когда Стерлинг медленно приблизился к старому приятелю, Фредерик стоял у борта, возле гамаков, скрестив руки на груди и вглядываясь в спокойные воды океана. Томас чуть откашлялся, привлекая внимание, и бывший поверенный со скромной улыбкой крепко пожал ему руку.

– Я слышал, что твой старик захворал. Его одолевает кашель, – тихо сказал капитан. – Сочувствую. Надеюсь, это ненадолго. Мистер Скрип вот-вот встанет на ноги и вернётся к нам.

– Он всегда был крепким и наглым… этот старый пройдоха. Честно признаться, на этот раз я посчитал, что он снова притворяется.

Томас очень внимательно взглянул на собеседника и рассмеялся:

– Вот как? Откуда такие мысли?

– Однажды он уже так делал, чтобы помириться со мной. Мы всегда не ладили, ты и сам знаешь. Я был для него обузой, и в меньшей степени – сыном. А вот ты, Диомар, другое дело…

– Умоляю, только не начинай!

– Такова реальность, мой друг, но я никогда не роптал на судьбу, – произнёс с тоской Фредерик, и на его губах мелькнула грустная улыбка. – Благодарю за беспокойство, капитан. Старик Скрип поправится, как и всегда.

Томас кивнул, положил руку на плечо товарища и несколько раз, приободряя, похлопал.

– Как ты и просил, я приглядывал за леди Стерлинг, – сказал Халсторн. – Кстати говоря, она только что была здесь.

– Так она всё слышала?

– По крайней мере об увлекательном путешествии с племенем монаханов… Тебе не обязательно оберегать её от прошлого, каким бы ужасным по-твоему оно ни было. Но, умалчивая об этом и сторонясь честности, ты её не завоюешь, друг мой. Ибо всё познаётся в своё время. И на её долю выпало немало кошмаров. Самое главное теперь – оградить эту девушку от новых.

Стерлинг пристально взглянул на своего давнишнего товарища. Лицо, как и обычно, бледное, достаточно бледное для того, кто мало путешествовал; угрюмый взгляд и плотно сжатые губы. Тёмные глаза казались чужими, однако капитан знал, что кроется за ними. Верность и честность. Томас вдруг весело улыбнулся. Он был суровым капитаном для старика Скрипа; они уважали друг друга, но старый пират всегда знал своё место. А рядом с Фредериком, его сыном, Томас чувствовал себя зелёным юнцом, которому тот преподавал очередной важный жизненный урок.

– Твои советы для меня всегда ценны… – задумчиво проговорил Стерлинг; он уже начинал замерзать даже в своём плаще. – И я стараюсь к ним

прислушиваться, но… ты не знаешь Амелию. Иногда мне кажется, что ни одному мужчине не удастся её завоевать.

– Диомару это почти удалось.

Мужчины взглянули друг на друга, и оба сдержанно улыбнулись. С тяжёлым вздохом капитан произнёс:

– Возможно, та Амелия МакДональд, которая спаслась из горящего замка много лет назад, до сих пор заперта в его стенах. Где же герой, который протянет руку и вытащит её?

Халсторн недолго думал над ответом. Он кашлянул, нахлобучил на голову шляпу с длинным пером, опустил ладонь Стерлингу на плечо и твёрдо сказал:

– Не беспокойся об этом. Однажды мы все поймём, что ей не нужен этот герой. Спасти себя может только она сама.

Капитан проводил его долгим взглядом, пока Халсторн не спустился с палубы полубака и исчез в темноте. Ветер усиливался, а Томас всё никак не мог сдвинуться с места. Когда-то, очень давно, старый вождь Орлиный Коготь рассказал ему о своей покойной супруге, «любимой женщине», которую местные называли «повелительницей гор». Лишившись её, старый индеец потерял всякий интерес к жизни, борьба за справедливость и отстаивание идеалов и традиций собственного народа его больше не заботили. Племя становилось всё меньше, их изгоняли и убивали белые захватчики, а Орлиный Коготь продолжал горевать. Наблюдая за его непрекращающимся отчаянием, именно тогда Стерлинг поклялся себе, что не позволит ни одной женщине взять над ним верх. Он попросту не имел на это права с тех пор, как решил стать предводителем.

Мегера однажды заявила, что он стал одержимым из-за «рыжей лисицы, проникшей в их жизнь». Одержимым? Тогда он грозно осадил её и притворился, словно всё было иначе. Но он лгал. Она пошатнула его тихий бесполый мирок, и он превратился в неопытное трясущееся создание.

Томас с силой сжал перила фальшборта. Затем ненадолго обернулся: его рулевой, турок по происхождению, Селим, был глух на одно ухо, зато своё дело знал на отлично, и штурвал держал крепко и ровно. Но лучше бы ему не видеть состояние капитана в этот самый момент. Стерлинг не привык показывать свою слабость членам экипажа, кто бы то ни был.

Но всё, о чём он мог думать, это Амелия. Из-за неё от былой выдержки не осталось и следа. Раньше он был расчётлив, ему даже нравилось играть с нею после того, как она встретила Диомара. Чего он хотел от неё? Унизить и ранить в угоду собственному самолюбию? Он хотел ею обладать, мучился от этой жажды, только вот всё его знание о женщинах погасло, будто тонкое пламя на кончике фитиля свечи.

Тонкие губы Стерлинга тронула горькая усмешка. Он вдруг подумал, что в нём совсем недавно погиб истинный прагматик.

***

Если бы только Амелия знала, что именно за рассказы прозвучат на палубе этой ночью, ни за что не поднялась бы. Там, внизу, в кубрике, по крайней мере она была далека от разговоров об индейцах, о смерти и пытках. Но больше всего досаждало то, что Томас никогда не поведал бы ей об этом сам. Он не доверял ей, как и она ему в равной степени. Амелия медленно шагала вдоль левого борта, не обращая никакого внимания на окружение. Она остановилась напротив палубного якоря и взглянула за борт. Океан оставался спокойным, лишь частая рябь была заметна на поверхности воды. Не без раздражения Амелия подумала, что следующий день ей принесёт всё то же прохладное серое утро, тот же неизменный маршрут и бесконечный океанский простор за пределами судна.