– Не стоило, да? – Амелия попыталась улыбнуться. – Вы что-то сделали со мной, и это было не простое вино…

– Тот напиток и вовсе не был вином, моя дорогая. Могавки научили меня некоторым своим снадобьям. Но я бы ни за что не применил ни одно из них, если бы не был уверен в результате. Вы одурманены, не более. Считайте, что это небольшая доза лауданума в сочетании с настойкой, состав которой, я, к сожалению, раскрыть не могу, поскольку обещал моим индейским приятелям молчать… Через несколько часов вы очнётесь, ничего не ощутив, клянусь. Вас тошнит?

– Н-нет… совсем нет… но тело меня н-не слушается… и это пугает.

– Вы не должны бояться ничего в этих стенах, – в его тоне явно слышались повелительные нотки. – Хотите, расскажу, как впервые встретился с тем племенем? Вы сразу же успокоитесь…

– Да не желаю я слушать о том, что вы там делали! Просто скажите, зачем вы так со мной… чего вы пытались добиться…

Она инстинктивно вцепилась руками в спинку ближайшего кресла, дабы не упасть, но была близка к этому. Амелия только ощутила, как за считанные мгновения мужчина оказался рядом, и вдруг его руки покровительственно обняли её, поддержав. Она расслышала слова утешения над своим ухом и поняла, наконец, что капитан снял свой шлем – его горячее дыхание коснулось её лба. От этого ощущения, словно от удара молнией, её тело дёрнулось, но мужчина только крепче прижал её к себе. Никакой грубой материи, нет, её тело прижалось к нему, и сквозь опиумную дымку Амелия почувствовала его напряжённые мышцы под тонкой тканью, а ещё едва уловимый запах табака.

Мягкая ткань коснулась её лица, затем легла на глаза, полностью скрыв обзор. В каюте и так было темно, а теперь, из-за повязки Амелия вовсе ничего разглядеть не сможет. Она попыталась сопротивляться, но безвольные руки наткнулись на преграду из чужого тела. Её ладони почти упёрлись Диомару в грудь, пальцы проскользили по мышцам чуть ниже, и Амелия по-детски всхлипнула.

– Зачем вы так? – сорвался с губ девушки жалобный стон. – Разве вы не понимали… я же сама к вам пришла…

– Да, ты пришла ко мне, но с какой целью? В очередной раз потребовать у меня открыть лицо?

Она не понимала, отчего он говорил так насмешливо, почти грубо. Он всё ещё держал её в своих руках, прижимал к себе так крепко, будто не желал отпускать вовсе, но его прекрасный голос потерял былую нежность и привлекательность.

– Ты хоть представляешь, сколько лет я готовился к тому, чтобы осуществить свои планы? Чтобы собрать всех этих людей, разных национальностей и характеров, в одну большую семью и увезти их в землю, где они обретут свободу и независимость? Я ни о чём ином думать не смел все эти годы. Я будто вовсе не жил. Я принадлежал кому-то другому, но никогда себе.

Амелия попробовала увернуться, тогда его рука настойчиво легла ей на затылок, так что она могла лишь слепо держать голову так, чтобы Диомар её видел.

– Я был рассудителен и строг, я держал под контролем всё, чего с таким трудом добился! А потом появилась ты… и что ты натворила?

– Ничего… я ничего не сделала…

– О, женщины! Да будьте вы прокляты со своей невинностью! – рявкнул он яростно. – Подумать только! Ты, моя рыжеволосая Сильфида, словно из глубин океана вынырнула ко мне на корабль… и я голову потерял из-за тебя! Ты хотела жизни лишиться, убить себя желала! Ты хоть представляешь, как я ненавижу подобные слабости? Даже несмотря на это, и твоё безумие по отцу… и то, что ты не моя вовсе, потому что только у Стерлинга есть на тебя права, Дьявол его раздери! Но я хотел тебя, будто сумасшедший!

Его внезапное признание, словно буря, ворвалось в её затуманенное сознание. Ослабевшие ноги подкосились, и Амелия издала волнительный вздох, но сильные мужские руки подхватили её, подняв над полом. Он отнёс девушку на постель – несколько мгновений она ощущала себя вне пространства,

парящей – затем тело её коснулось мягкого ложа.

Она не чувствовала, что найдёт в себе силы подняться снова, настолько была одурманена и расслаблена. Её руки метнулись к лицу, к проклятой повязке, но голос над ней, прозвучавший так близко и так строго, предупредил:

– Запомни, пташка, и запомни хорошенько. Я знаю, что ты слышишь меня. Если снимешь эту повязку, если хоть попытаешься к ней прикоснуться, чтобы меня увидеть, всё кончится сей же час! Я уйду, понимаешь? И мы никогда больше не встретимся. А если решишься прийти, мои люди тебя убьют…

– Нет, нет, пожалуйста! – взмолилась она, выгнувшись, протягивая к этому голосу руки. – Не оставляй меня… я обещаю не смотреть, обещаю…

Ей хотелось плакать, хотелось рыдать так громко, чтобы он понял, как тяжело ей принимать его условия. Но одна лишь мысль о том, что Диомар бросит её, пугала сильнее, чем его желания, чем то, чего он от неё добивался. Что это была за ужасающая игра? Он знал, что она придёт, даже догадывался, по какой причине, а теперь как будто наказывал за это. Или он себя так наказывал?

– Успокойся, Амелия. Я не уйду. Слышишь? Знаю, что слышишь. Более того, я знаю, что ты всё почувствуешь. Всё, кроме боли, – зазвучал его голос удивительно нежно. – Разве так не проще? Притвориться, что всё правильно. Почему бы хоть раз не уступить собственной слабости, Амелия? Все смертные рано или поздно поддаются своим слабостям. Вот и я оказался… как все, не смешно ли?

Но его смех показался ей горьким и невесёлым.

– До твоего появления я существовал размеренно, мирские страсти и желания меня не волновали. Но ты что-то сделала со мной, и каждый раз, стоило взглянуть на тебя, меня разрывало изнутри ощущение неполноценности. Эта пустая дыра в груди всё растёт и растёт, и я ничего не могу поделать с нею. Поэтому ты здесь сегодня. И ты в сознании, потому что мы оба заслужили это ощутить…

Он говорил о её сознании, но чем стало её сознание при таком помешательстве? Амелия едва чувствовала прикосновения чужого тела, однако отлично слышала любой звук. И всё, что произошло дальше, сплелось в один бессвязный поток из того, что она смогла ощутить и услышать этой ночью.

Он поцеловал её лишь раз. Только один раз за всю ночь, но, даже умирая в лихорадке, она не сумела бы стереть их первый поцелуй из памяти. Его губы были обжигающе горячими и требовательными. Этот мужчина даже не желал притворяться робким. Вся его нежность и вся ненависть, копившиеся в нём, клокотавшие внутри и порождающие эту пугающую страсть, такую

примитивную и дикую, были заключены в этом поцелуе. Его рот лишь ненадолго коснулся её губ, Амелия не успела даже потрогать его лицо, как ей того хотелось. Она смогла только дотронуться до волевого подбородка и гладкой щеки пальцами, когда Диомар неожиданно отстранился.

Её торопливо освобождали от рубашки, это она чувствовала ясно. Чужие руки были ловкими и смелыми, а у неё попросту не было сил сопротивляться. На мгновение мелькнула мысль о том, хотела ли она вообще сопротивляться? Как всё случилось бы, позволь Диомар действовать ей самой. Только взглянуть на него, прикоснуться к нему, а остальное было бы не важно. Да будь он последним уродом во всей Шотландии! Разве она уже не доказала свою преданность?

Она обманывала своего мужа ради Диомара… нет, не так… она обманывала Томаса ради Диомара, а он выбросил её чувства, словно ненужный хлам, именно в эту ночь. Он поступил по-своему. Он не был её отцом, не был даже её другом. Диомар был пиратом, не более того. Разве не это было достойно такой грешницы, как она?

Когда её, обнажённую и ослеплённую, потянули за лодыжку, Амелия попыталась упереться рукой в стену, но это выглядело, скорее, смешно и нелепо. Кровать прогнулась под весом мужчины, когда он подтащил девушку чуть ближе, а затем, разведя её колени в стороны, устроился между ними и прижал телом к матрасу. Его губы оказались всего в дюйме от её рта, и ему пришлось сжать её подбородок пальцами, ведь иначе она бессвязно пыталась что-то бормотать и ускользала от него.

– Ещё останется время для ненависти, поверь мне, – прошептал он с пугающим спокойствием. – Но сейчас всё, чего я желаю – это ты, и, Бог видит, однажды это будет мне оправданием.

Она сама не знала, что делала. Не представляла себе, что делал с нею он. Наркотик сработал так, как Диомар на то рассчитывал. Всё, что у Амелии осталось – это неясные ощущения первого соития. Не было поцелуев, не было нежного шёпота о том, что всё хорошо, как это будет прекрасно и сладко. Она не видела над собой влюблённого взгляда, она даже не могла разглядеть и дотронуться до горячего твёрдого тела мужчины, который собирался взять её, сделать своей. Её руки скользили по его широким плечам и спине, покрытой крохотными капельками пота, но Амелия оказалась лишена даже этого.

Она застонала, когда что-то коснулось внутренней стороны её бедра и дёрнулась в слабой попытке противостоять тому, о чём лишь подумать успела. Когда толстый горячий член упёрся ей между ног, Амелия могла только хныкать. Когда он медленно скользнул в неё, влажную и расслабленную, она боли не почувствовала, и на задворках сознания возненавидела Диомара даже за то, что он отнял у неё эту первую и единственную боль.

Её тело подчинялось теперь новому хозяину, а она даже испугаться толком не могла, потому что он контролировал даже её эмоции.

Она не поняла, что неосознанно сжала его плечи руками, пока Диомар, чуть приподнявшись на локте, наблюдал за ней сверху. Затем он стал двигаться, и больше он не действовал медленно и осторожно. Он входил всё глубже, а она могла чувствовать только сильное распирание между ног и то, какой она стала скользкой и липкой там, где когда-то пыталась касаться себя, будучи ещё неопытным любопытным подростком.

Как же сильно он должен был её ненавидеть! Лишь за то, что она оказалась женщиной, которую он отчаянно захотел! В каждом его движении была эта неугомонная ненависть, эта почти ярость, которая не давала ему покоя по ночам. В конце концов прикосновение его губ к её плечу оказалось сравни прижатому к коже раскалённому железу. Его зубы впились ей в кожу и цепко сжали, и эту раздражающую боль Амелия ощутила в полной мере, как и темп его движений. Когда она попыталась двинуться и сжать бёдра, то услышала стон над собой – прекрасный стон согрешившего ангела, утонувшего в собственном пороке. О, как же не хотел этот ангел останавливаться, она даже не догадывалась об этом!