Тем утром церковь не могла вместить всех желающих, поэтому двери оставили открытыми, несмотря на пасмурную погоду; пел дивный хор, состоявший из детей-сирот местного прихода, пришли послушать даже занятые пастухи.

Всё реже доносились до Амелии их перешёптывания на звучном гэльском. Наступило спокойствие и удивительное умиротворение, обволакивающее прихожан словно покрывало. Но в отличие от всех остальных, взгляд девушки не был прикован к детям: она бездумно смотрела на единственное витражное окно над алтарём, где в изящном обрамлении узоров гласила надпись: «Христос да будет нашим светом».

Рядом смирно сидела Магдалена, сложив ладони перед собой; она, как и другие, поддалась благоговейным напевам, наполнявшим эти древние серые стены, покрытые мхом.

Расслышав вдруг знакомый мотив, Амелия с удивлением оглянулась. Ей показалось, словно некто вздохнул прямо над её ухом, и она отчётливо ощутила это странное тепло. А дети пели на старинном диалекте колыбельную, которую Амелия хорошо знала ещё с детства:

Спи, дитя, родной мой сын. В небе облака и звёзды,

Ты уйдёшь – станешь моим, как и звёзды… сон… любовь.

Что-то коснулось рукава её платья, и девушка вздрогнула от неожиданности, уставясь на правую руку. Но рядом были всё те же лица, преисполненные верой и радостью, погружённые в это поразительное и печальное пение. Амелия неожиданно поняла, что не может успокоиться из-за чьего-то незримого присутствия, и она задрожала, сложив руки на коленях.

Спи дитя, небесный дар. В небе без числа лишь звёзды… звёзды,

Если нас зовут – идём туда – к звёздам, в сон, в любовь…

Когда по щекам покатились слёзы, Амелия сделала глубокий вдох и зажмурилась, что было сил. Но расслышав вдруг сквозь детские высокие голоса своё собственное имя и шёпот сестры, она вскочила с места и быстрым нервным шагом пошла по проходу, между рядами скамеек. Прихожане оборачивались, провожая её подозрительными взглядами, кто-то из старых матрон прицокнул, посетовав на неуважение к Всевышнему.

Лишь на воздухе ей стало немного легче; Амелия вышла за ограду, чтобы пройтись туда-обратно, голова у неё до сих пор гудела, а плач всё никак не прекращался, слёзы так и текли. Она сжимала голову руками и бормотала молитву, дабы заглушить неясный шёпот в мыслях. Она слышала сестру и была так этим напугана, что хотелось рвать на себе волосы. Наконец, скинув капюшон, она подставила лицо ледяному порыву ветра и произнесла вслух:

– Я знаю, что это моя вина… я знаю, Сара! Прости, пожалуйста, прости меня…

Через несколько минут перепуганная Магдалена отыскала её в траве. Амелия сидела прямо, положив на согнутые колени подбородок, и глядела перед собой тупым усталым взглядом. Всплеснув руками, всклокоченная бонна осмотрелась по сторонам, дабы никто из прихожан после окончания службы не оказался рядом и не увидел супругу Стерлинга в таком состоянии. Но соседи в их сторону не смотрели, их внимание отвлёк священник, так что единственными свидетелями вблизи были овцы, ожидавшие своего пастуха.

– Идёмте, моя дорогая! Идёмте! – сказала Магда, протянув к девушке руки. – Нам пора домой, давайте же, я помогу вам подняться!

По дороге назад Магдалена с грустью размышляла о том, что в ближайшие дни, а может, и пару недель, Амелии придётся посидеть дома.

Никто не ожидал, что тем же вечером Томас Стерлинг вернётся на Гебриды. Обычно он проводил в гавани Сторновей несколько часов, предварительно отправив послание о своём прибытии в замок; на этот раз он в сумерках, ещё и в одиночку, добрался верхом, к тому же на новом жеребце – прекрасном голландском мерине караковой масти. Магдалена с удивлением наблюдала, как радостно его встречали в замке; она не привыкла видеть местную прислугу такой возбуждённой и счастливой, словно они принимали не просто хозяина владений, а члена королевской семьи.

Отпустив собак, обступивших его во дворе и громко лающих в знак приветствия, Стерлинг распорядился, чтобы его вещи были утром доставлены из гавани. Здесь-то с ним и встретилась обеспокоенная Магда. Она рассказала о подавленном состоянии своей хозяйки, в красках описав все симптомы её затянувшейся меланхолии, и успела при этом всплакнуть, поскольку даже её нервы не выдерживали страха за девушку, которая была для неё дороже всего на свете. Стерлинг терпеливо её выслушал, а затем кратко написал, что лучшим выходом было бы оставить Амелию в покое и дать ей время свыкнуться с положением вещей. Впрочем никто из домашней прислуги более не проявлял назойливости, они скорее сторонились молодую хозяйку. Всеобщая отчуждённость по отношению к ней была вполне взаимной.

Когда тем же вечером, ближе к полуночи, Томас Стерлинг постучал в дверь спальни своей жены, ему никто не открыл, хотя сквозь щель проскальзывала полоска света от свечи. Мужчина бесшумно вошёл в комнату и увидел спящую Амелию, затем приблизился к постели и оглядел девушку, завернувшуюся в пуховое одеяло, будто в кокон: со времени их неловкого венчания она словно стала ещё прозрачнее, совершенно далёкая от мира, в котором жили окружавшие её люди; на лице с заметно заострившимися чертами почти исчезли веснушки, под глазами залегли глубокие тени, но губы были яркими, зовущими. Томас хотел наклониться и прикоснуться к густым локонам волос, обрамлявшим её голову, как нимб святого, но отчего-то передумал. Он задул свечу на столике в углу комнаты и ушёл, постаравшись не скрипеть половицами и дверью.

***

Амелия лишь вечером следующего дня узнала о возвращении мужа, поскольку обычно, сразу поле завтрака, уходила обратно в спальню и оставалась там примерно до полудня. После она читала в библиотеке или подолгу вышивала вместе с Магдаленой. Управляющий Биттон сообщил, что лорд Стерлинг отлучился в Сторновей, где обычно занимался делами в офисе судоходной компании, основанной принцем Уэльским. Стоит отметить, что именно

Магдалена переживала его отсутствие рядом; она надеялась, что молодожёнам всё же удастся отыскать верный способ общения, и мужчина сумеет хоть как-то развлечь её девочку.

Но за ужином, где они, наконец, встретились впервые после венчания, царила тишина и обоюдное неловкое молчание. Один говорить вовсе не мог, другая не видела в этом надобности. Не дождавшись даже десерта, Амелия встала и вышла вон, не взглянув на Томаса, который поднялся с места вслед за ней.

– Леди Стерлинг, разумеется, переживает не лучшие времена, – заметил строгим тоном Биттон, чуть позже столкнувшись с Магдой на кухне, – но она не может пребывать в таком состоянии вечно. Однажды ей придётся очнуться и понять, что мир ещё существует. Вчера хозяин сообщил мне, что искренне волнуется за неё, но понятия не имеет, какой подход отыскать при такой… деликатной ситуации.

Магдалена же охала и молилась ещё пуще, дабы не произошло никакой беды. Однако прошла неделя, затем вторая, ничего не изменилось. Каждый день Магда тайком и с надеждой спрашивала у Дженни, менявшей постельное бельё в спальне хозяйки, не замечала ли та следов крови, и далеко не глупая или наивная девочка отвечала отрицательно:

– Ничего не было… Хозяин в спальню миледи не приходит, – бормотала она, слегка смущённая. – Иначе я бы точно заметила!

И всё же Стерлинг делал попытки сблизиться с девушкой. Он часто приходил в библиотеку вместе с Амелией, просил её почитать вслух. Она соглашалась, пусть с неохотой, но дальше простой дружеской компании дело не продвигалось. Совместные прогулки так же ни к чему не приводили, даже после того, как Стерлинг сам настоял купить жене лошадь – превосходную кобылку серой масти – кроме слов благодарности от девушки было сложно добиться чего-то ещё. И пусть иногда, когда супруг был занят делами в гавани, Амелия совершала вблизи замка недолгие прогулки верхом, её ничто не цепляло. Желание сближаться с мужем или местными у неё попросту отсутствовало, она не видела в этом необходимости. Как-то раз Стерлинг всё-таки спросил у Магдалены, упоминала ли Амелия о нём с тех пор, как он уехал из Абердиншира несколько лет назад.

– Как это ни странно, но нет, милорд, ни разу она о вас не говорила! – ответила тогда бонна, искренне опечалившись. – Мы с покойным графом считали, что это пройдёт, и её детские обиды в конце концов исчезнут со временем. Но вышло так, что она попросту забыла вашу дружбу… Могла ли она притворяться? О, милорд, этого я не знаю до сих пор! Я не знаю, что у этой девчонки на душе. Порой мне кажется, будто ей снова восемь лет, и она только что пережила смерть родителей и маленького Джона! Ей было так хорошо с графом Монтро, но всё это осталось в прошлом!

Томас недолго рассуждал над её словами. Его строгий взгляд серых глаз не отрывался от поверхности рабочего стола. Наконец он протянул свою записную книжку расстроенной женщине:

«Завтра я должен вернуться на Остров, в Скорейг, где меня ждут дела. Говорят, несколько иностранных судов пострадали от набегов пиратов, но один или два корабля принадлежали нам. Сейчас пираты пользуются неустойчивым положением на море из-за войны, и Его Высочество просил меня во всём разобраться. Как только я вернусь, мы решим все дела с Амелией, обещаю».

Читая эти строки, Магдалена невольно ловила себя на мысли, что слышит суровый голос уверенного в себе мужчины, красивого и могущественного, способного действительно пробудить её несчастную девочку от кошмаров. Магда красноречиво поблагодарила его и поклялась ежедневно молиться, чтобы милорда повсюду ждал успех и счастливое возвращение домой.

Ричард Биттон не отличался особой говорливостью, разумеется, это и не входило в его обязанности. Как батлер и управляющий, он был на хорошем счету у лорда Стерлинга, причём он знал Томаса ещё мальчишкой и готов был стоять горой за любые решения молодого хозяина. Высокий, сильно облысевший, но телосложением крепкий и приятный на лицо, Биттон жил по правилам и знал цену благодарности, поэтому верно служил Стерлингам многие годы. Он редко улыбался, но когда делал это, когда его настроение было действительно хорошим, его бледное лицо моментально преображалось. Тогда он больше был похож на добродушного священника, чем на сурового управляющего в полупустом мрачном замке.