— Ну, что ты перепугалась? — спросил Костя ласково. — Я разве сказал что-нибудь страшное?

— Нет… — ни один мускул не дрогнул на ее настороженном лице, — вот, если хотите, справка за вчерашний день…

— Не хочу, — Костя махнул рукой, — а где эта „стрекоза“? — он посмотрел на пустующий Ленин стул.

— Она звонила, что задержится. Ей ребенка надо в поликлинику с утра отвезти.

— Ясно, — Костя прошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

Подошел к столу. Мельком взглянул на письмо, которое вчера начал писать одному из заказчиков. Им, видите ли, не понравилось качество печати. А что они, собственно, хотели, если прислали свое дерьмовое клише и краску заказали самую дешевую?

„Надо их раз и навсегда поставить на место“, — подумал Костя, но текст письма еще не сложился в голове, поэтому он отошел к окну и задумчиво уставился на блестевшие в солнечных лучах разноцветные крыши машин, и людей, тесной стайкой переходящих улицу. С высоты все они казались игрушечными, и Косте нравился этот ракурс. Можно взять любого из них и посадить себе на ладонь или, например, катнуть одним пальцем вдоль по Московскому проспекту черный джип, а эти лилипуты пусть догоняют его…

Взгляд его сместился дальше, к старому зданию больницы, проглядывавшему бурой крышей среди золота листвы. Дворник в оранжевом жилете сметал листву с дорожки, нарушая общий настрой пейзажа.

„А в лесу как сейчас здорово, наверное!..“ Он попытался представить картинку, но перед мысленным взором почему-то возник телевизионный экран, на котором львица гналась по саванне за стадом антилоп. Стало грустно, оттого, что он забыл, как выглядит настоящий лес, и вся жизнь теперь заключается в „этом дурацком ящике“.

Костя вернулся к столу и уселся в кресло.

„Уважаемый Александр Борисович… Какой он, на фиг, „уважаемый“? Козел он… уважаемый…“ Отложил ручку, вновь уставившись в окно.

Дверь чуть приоткрылась, и в нее просунулась голова Лены.

— Можно, Константин Андреевич?

— Заходи-заходи. Сейчас мы дадим тебе тумаков… — он неожиданно для себя вспомнил Киплинга и подумал, насколько это приятнее и интереснее, чем письмо какому-то придурку, владевшему пельменным цехом.

— За что тумаков? — Лена подошла и остановилась, кокетливо надув губки и покорно склонив голову. При этом было заметно, как она улыбается.

— Ты почему приходишь на работу позже шефа?

— Константин Андреевич, я ж предупредила. Мне Ксюшку надо было врачу показать. Горло у нее все красное, и жалуется, что глотать больно.

— Значит, вечером на час задержишься, понятно? — Костя хитро прищурился.

— Ага, — она кивнула, отчего волосы упали на лицо, сразу сделав его неофициальным.

— А теперь иди и трудись на благо родины, — Костя развернул ее к двери и шлепнул по обтянутому мини-юбочкой заду.

— Вы что, Константин Андреевич?! Не надо так, а то мальчики любить не будут.

— Дурочка, мальчики не будут любить, если ударит младший. А если старший, то это называется воспитание. Воспитанных еще больше любят.

— Да? Ну, тогда ладно, — демонстративно покачивая бедрами, она вышла из кабинета.

„Вертихвостка, — подумал Костя, — немудрено, что от нее муж сбежал. Будь у меня такая жена, я б, конечно, не сбежал, все-таки есть в ней какая-то эдакая чертовинка, но драл бы каждый день, пока не отучится смотреть на каждого мужика так, будто уже выбрала его для сегодняшней ночи… Нет, лучше уж пусть остается Машка, а таких девочек надо иметь на стороне…“

Он снова опустил взгляд к столу.

„Уважаемый Александр Борисович… Пропади ты пропадом со своими пельменями…“


За десять минут до начала рабочего дня Маша вошла в торговый зал. По своим размерам он явно не соответствовал громкому названию „Супермаркет“, которое значилось на вывеске. В сорокаметровой комнате вдоль стены стояли стеклянные витрины с банками краски, похожими на ведра, и пакетами, пестрящими иностранными буквами. Маша долго учила, в каких из них находятся шпаклевки, в каких клеи, а в каких сухие смеси. С отдельной стены свешивались разноцветные языки обоев. Рядом пестрели квадратики изразцовой плитки и еще много всяких красивых импортных штучек, как правило, недоступных обычным гражданам. В дальнем углу, над блестящей коричневой стойкой, которую язык не поворачивался назвать „прилавком“, возвышались компьютер и кассовый аппарат, за которым уже сидела Таня и так старательно выводила контур губ, будто это произведение живописи претендовало, как минимум, на место в Лувре.

— Там очередь не толпится? — спросила она вместо приветствия.

— Нет. А что? У нас появился дефицит?

Таня вздохнула.

— С чувством юмора у тебя проблемы в последнее время. Какой дефицит? Просто я дома накраситься не успела, а надо закончить, чтоб народ не пугать. Вчера с Володькой в кабаке посидели, а потом поехали ко мне. И всю ночь… — Таня сладко потянулась, сцепив руки над головой.

— Это пройдет, — сказала Маша равнодушно. Она ничуть не завидовала, потому что когда они начинали встречаться с Костей, все происходило примерно по тому же сценарию. Рестораны, театры, шумные вечеринки, где ей старательно внушалось, что она самая лучшая и самая красивая; подарки, появляющиеся вдруг, когда она уже успевала забыть, что давным-давно случайно обмолвилась о своих желаниях… Все было…

Маша поправила волосы перед зеркалом, вмонтированном в стену, и прошла за стойку.

— Машка, не порть мне настроение. Если у тебя в семье проблемы, это не значит, что они должны быть у всех.

— Наверное…

Хотя магазин и располагался, вроде, в центральной части города, но оказался слишком удален от основных транспортных магистралей, поэтому случайные посетители забредали сюда редко. В основном, приезжали на машинах специально, чтоб закупить материалы оптом для всего ремонта. Поэтому иногда выпадали дни, когда они с Таней всю смену вынуждены были болтать о жизни и разгадывать кроссворды, в ожидании пары клиентов, за раз делавших дневную выручку. Такое тесное общение невольно приводило к тому, что, не являясь подругами в жизни, они знали друг о друге практически все от меню вчерашнего ужина до подробностей интимной жизни.

Сегодняшнее утро началось, можно сказать, бойко. Приехал какой-то „новый русский“, ничего не понимающий в строительстве и отделке, но снабженный длиннющим и подробнейшим списком. Чтоб обслужить его, по ходу подбирая замены и объясняя, почему предлагаемое ничуть не хуже, записанного у него, потребовалось не менее часа. И когда он, наконец, угомонился, отправившись на склад, грузить свою „Газель“, Маша устало уселась в черное крутящееся кресло и тупо вперила взгляд в экран монитора, по которому плавала стайка пестрых рыбок.

Мысли непроизвольно вернулись в прежнее, утреннее русло. Она снова вздохнула, в очередной раз пытаясь понять, какая кошка пробежала между ней и Костей.

Таня, подперев голову рукой, смотрела на нее долго и внимательно, потом не выдержала. Она вообще не умела подолгу молчать.

— Маш, слушай, а может, у него другая баба завелась? Ты ничего не замечала? Может, он стал приходить поздно или духами от него воняет?

— Ну да, — Маша усмехнулась, — или все рубашки в помаде… Тань, меня в данном случае не столько интересует, есть ли у него любовница, сколько то, как мне самой жить дальше. Понимаешь, мы с каждым днем становимся все более чужими. Я чувствую себя бесплатным приложением к газовой плите и стиральной машине.

— Так разведись с ним. Я, знаешь, когда с Сашкой развелась, прямо на крыльях себя почувствовала. А теперь, вот, Володьку встретила. Жизнь, она ж сама подсказывает решения, если их искать, конечно.

— Я не хочу с ним разводиться. Я люблю его. Да и уходить мне некуда, сама знаешь.

— Куда уходить, это мы найдем. А вот если любишь, дело, конечно, хуже. Значит, надо выяснить, что же с ним происходит, но готова поспорить, тут дело в другой бабе. Надо ее вычислить и разобраться с ней.

— „Разобраться“ — это как? — от Таниных наивных, но искренних попыток помочь, на душе стало легче. Маша даже рассмеялась: — Танька, фантазия у тебя, конечно, безграничная, но надо же реально смотреть на вещи…

— Я и смотрю реально…

— А реальность заключается в том, — продолжала Маша, не дав перебить себя, — что я стала ему неинтересна. Он не обижает меня открыто, не бьет, не устраивает пьяных демаршей, провоцируя разрыв, но я просто медленно и уверенно превращаюсь в мебель. У меня дервенеют ноги, и руки принимают вид подлокотников… — ей самой так понравился этот образ, что она замолчала, отчетливо представляя процесс собственного перевоплощения.

— Тяжелый случай…

Дверь распахнулась, и на пороге появился бородач в джинсовой рубашке.

— Привет, девчонки. А „Тиккурилла“ у вас есть?

— Есть, — Маша со вздохом поднялась и направилась к застекленному стенду.


Костя, наконец, осилил написание письма. Перечитал его и остался доволен. Для себя он кратко сформулировал его смысл следующим образом: „Вы все козлы, а мы в белом фраке. И не лезьте к нам больше со своими идиотскими претензиями“.

Посмотрел на часы. Время незаметно близилось к обеду.

Костя не мог себе позволить брать из дома всякие бутерброды, как делали остальные сотрудники. Ему почему-то казалось, что, если директор питается бутербродами, стыдливо закрываясь в кабинете, это говорит о полном упадке фирмы. Поэтому он всегда ходил обедать в кафе, расположенное на другой стороне улицы. Это выглядело совсем по западному и, кстати, оказалось гораздо дешевле, чем он предполагал изначально. Его уже знали все официантки и всегда накрывали его любимый столик у большого окна, выходившего на улицу. Он любил с некоторым пренебрежением взирать на людей, жующих на ходу чебуреки, понимая, что они не могут позволить себе ежедневно обедать в этом уютном полутемном зале.