Амели тоже была на себя не похожа. В последнее время она была просто лапочкой по отношению ко мне, но между ней и Беллой явно возникли какие-то трения. Дважды за вечер Белла отпускала серьезные шпильки в адрес Амели, а Амели нудила и придиралась к Белле по мелочам. А обычно их водой не разольешь. Только Филип был, как обычно, приветливым, добродушным и спокойным.

Я искоса смотрю на Стиви и мысленно вздыхаю. Вот что хуже всего. Ясно, что Стиви это мероприятие не очень понравилось. Он слишком много пил и весь вечер отделывался односложными ответами. Мне жаль, что он так по-настоящему и не пообщался с моими друзьями, и я злюсь на него за то, что он не захотел понять, что Белла старалась изо всех сил. Разве он не мог проявить чуть больше восприимчивости? Разве он не мог рассказать анекдот или смешной случай и таким образом склонить всех присутствующих к более непринужденному общению?

Он прислонился лбом к окну и зачарованно смотрит, как огни Лондона проносятся мимо. Интересно, что он сейчас чувствует: скуку, усталость или недовольство? Было бы правильнее, если бы я сейчас обращала на него меньше внимания. Мне следовало бы взять себя в руки и заставить себя быть спокойной, хладнокровной и невозмутимой до равнодушия. Но с другой стороны, мне уже поздно изображать из себя деревяшку. Я с ним переспала. Прошлой ночью я кричала и стонала так громко, что могла и мертвого разбудить, — и в этом не было ни капли актерской игры. Вряд ли мне сейчас была бы по размеру маска безразличия.

Я так долго ждала этого первого поцелуя в губы. С того момента, как он поцеловал меня в щеку на станции «Хаммерсмит», — и еще тридцать лет до этого. Поцелуй может означать так много — или вообще ничего. У меня в голове не укладывается, какие они все разные. С помощью поцелуя можно поздороваться или попрощаться. Поцелуй может стать символом верности или предательства. Нежный поцелуй на станции «Хаммерсмит» — прикосновение губ Стиви и тихий мягкий «чмок» — был так болезненно неоднозначен. Может быть, я чудовищно переоценила его, — ведь не исключено, что Стиви каждой раздает такие поцелуи направо и налево? Или он открыл новую страницу в моей личной жизни? Три следующие недели этот «чмок» не шел у меня из головы и запускал остановившееся сердце всякий раз, когда я боялась, что наши отношения никогда не выйдут за рамки того, что описывается убийственной эпитафией: «Просто хорошие друзья». Но в пятницу, когда наши губы наконец соединились, тихий «чмок» был сметен совершенно однозначным напором долгого и страстного поцелуя.

Он целовал меня ласково и неторопливо. Я тоже сначала старалась сдерживать себя, но постепенно все увеличивала силу поцелуев. Я покусывала его губы и ощупывала языком внутреннюю поверхность его рта. Он легко целовал меня в подбородок, шею и уши, отчего я чувствовала себя школьницей — а это никогда не плохо. Удивительно, что многие мужчины пренебрегают поцелуями, в то время как они могут служить самой возбуждающей и чувственной прелюдией. Стиви интуитивно понимал это. Его поцелуи охватывали весь спектр интенсивности — от робких до крепких, от дразнящих до настойчивых. Я прижалась к нему всем телом, задумавшись на секунду, чувствует ли он через одежду и бюстгальтер, как у меня затвердели соски, и можно ли уже нырнуть за его членом. Забавно, но я совсем не чувствовала болезненного волнения, беспокойства или неловкости — тех эмоциональных состояний, которые я более или менее постоянно испытывала с тех пор, как развелась с Оскаром. Наоборот, я ощущала душевный подъем, приятное возбуждение и спокойную уверенность в себе.

Он гладил меня по голове, проводил ладонью по внешней стороне бедер вниз и по нежной внутренней стороне — вверх. Он не спешил, подолгу останавливался на самых чувствительных участках тела, и под его пальцами аккумулировалось наслаждение. Он на ощупь проследил форму моих плеч и всю — до кончиков пальцев — длину рук. Он касался моего живота, ягодиц, выступающих тазовых костей. Его прикосновения усиливали мое доверие и влечение к нему. От них кружилась голова, а по телу пробегали горячие волны желания. Его руки успокаивали и исцеляли меня. Затем он вдруг изменил ритм, быстро и умело расстегнув пуговицы на моей блузке, — первая, вторая, третья, четвертая. Помню, я подумала, что только с помощью длительной практики мужчина может научиться вот так снимать одежду с женщины, — но эта мысль не огорчила меня, а лишь еще подогрела желание. Пусть его умелые пальцы узнают меня всю. С такой же быстротой и уверенностью он расстегнул мои джинсы, и я в ту же секунду выскользнула из них. Через мгновение он через голову снял с себя футболку, а его джинсы — я не заметила, чтобы он возился с ремнем или «молнией», — упали на пол.

Он легко поднял меня на ноги и мягко направил к стене гостиной. Я покорно подчинилась ему и нашла в этом особое удовольствие — меня очень подстегнуло то, что он на время забрал себе всю власть. Его пальцы сдвинули в сторону мои легкомысленные трусики и проникли внутрь моего тела. Их прохлада охладила мою разгоряченную плоть, и в течение какого-то безумного момента мне казалось, что они — часть меня. Недостающая часть, которую мое тело искало всю жизнь, — а я об этом не знала. Наслаждение ошеломило меня. Я кончила почти сразу.

Я гладила и целовала его везде, куда только могла дотянуться. Губы, волосы, плечи. Мои руки сами потянулись к его члену, который уже давно поднялся и теперь стоял горделиво и величественно. Я быстро сняла трусики, он надел презерватив, а затем я препроводила его в себя. Я глядела в глаза Стива, а он — в мои и ни разу не отвел взгляд. Ни на секунду. Это было потрясающе. Изумительно. Идеально.

Мы соединились снова, поев и оказавшись в моей постели — постели, которую я когда-то делила с Оскаром. Теперь я выбросила из нее даже его призрак — с прошлого вечера прошли уже почти сутки, а это первая мысль об Оскаре, мелькнувшая у меня в голове. У нас был яростный быстрый секс. У нас был нежный долгий секс. Я кончала снова и снова. А он обращался со мной как с богиней. Он целовал мои самые лакомые местечки — и это казалось обрядом поклонения. С таким же восторгом он целовал меня и не в столь лакомые или незагоревшие места. Ему нравилось слышать мое постанывание и вздохи, издаваемые мной в те долгие моменты, когда я совершенно не могла контролировать себя. Он улыбался, когда наши тела с громкими хлопками сближались друг с другом, подчиняясь бешеному возвратно-поступательному движению страсти.

Когда мы оба изнемогли до потери дыхания и иссякли до капли, мы просто лежали, прижавшись друг к другу, и наши тела, казалось, растаяли, словно воск, и слились воедино. Несмотря на жару, мы и подумать не могли о том, чтобы уснуть, отодвинувшись друг от друга. Стиви смотрел на меня и улыбался. Его взгляд был расфокусирован — следствие страсти и крайнего утомления.

— Лаура, я так рад, что встретил тебя. Так рад. Мне очень повезло. — Он шепотом рассмеялся. Это были последние слова, услышанные мною перед тем, как провалиться в сон.

Это было вчера.

Сегодня все по-другому. Сегодня самое большее, на что я могу надеяться, — это чтобы мое отчаяние не перехлестнуло через край. Я должна не терять голову и сохранять независимость. Такси останавливается возле моего дома. Я беру сумочку и неприлично долгое время вожусь с «молнией» на капюшоне. Стиви, похоже, не собирается выходить из машины.

— Не хочешь зайти? Я сварю кофе, — говорю я. Я хотела, чтобы это прозвучало как предложение, от которого невозможно отказаться, — а получилось беспомощно, жалко и испуганно.

— Уже поздно. И хочется спать.

— Ты можешь переночевать у меня. — Опять в голосе страх и тревога.

— Мне нужно выспаться.

— Выспишься у меня. — Никакой независимости, голое отчаяние.

Я вздыхаю и собираюсь уже выйти из машины, но тут Стиви бормочет:

— Ну тогда хорошо, — и достает кошелек, чтобы заплатить водителю.


Я провожаю няню до ее машины, а потом принимаюсь варить кофе. Я не особенно хочу кофе, но этим хотя бы можно занять руки. Стиви ходит из угла в угол, как тигр в клетке, — не слишком утешительное сравнение.

— Ты присядь, — говорю я ему.

Он садится на жесткий стул, не способствующий объятиям и ласкам. Я понимаю намек.

Мне в голову приходит кошмарная мысль. Неужели Стиви принадлежит к тому типу парней, которые до того, как ты с ними переспишь, ведут себя как ангелы, а после — как полное дерьмо? Это возможно. Жизненный опыт, а также все, чем наполнены женские журналы, и огромное количество рассказанных знакомыми историй позволяют сделать вывод, что большой процент мужчин — именно такие. Не исключено, что я в нем ошиблась. Я полагала, что его взгляд излучает искренность в те моменты, когда он проникал глубоко в меня. Что, если он был просто искренне удивлен моей доверчивостью и испытывал искреннее отвращение к мелким складкам у меня на шее? Несколько минут назад я практически умолила его зайти ко мне домой. Похоже, я произвела на него настолько слабое впечатление, что он даже не хочет утруждать себя еще одним коитусом. Я чувствую себя обесчещенной — так, наверное, чувствует себя посыпанный солью червяк.

Я собираю в кулак те крохи достоинства, которые завалялись где-то в самых дальних углах моей личности, и бормочу:

— Если хочешь, можешь уйти.

На лице Стиви промелькнуло удивление — естественная в общем-то реакция после того, как я только что почти силой затащила его к себе.

— Я не хочу уходить, — говорит он. — А ты хочешь, чтобы я ушел?

— Нет-нет, — торопливо открещиваюсь я. — Просто… мне кажется, тебе не очень понравился сегодняшний вечер.

— Ну да, не очень.

По крайней мере, он честен. Я собираюсь с духом. Я отношусь к тому типу людей, кто грудью встречает все, что посылает им судьба.

— Стиви, ты, случайно, не из тех парней, которые носят девушку на руках, пока не переспят с ней, а потом превращаются в таких уродов, что с ними нельзя иметь дело? Потому что, если ты из них, я это переживу. Ничего страшного.