– Папа, – прошептала Эмма, – взгляни на маму. Помо­ги ей!

Но Джимми, казалось, оцепенел, увидев слезы на щеках жены.

– Помогите мне, помогите мне, помогите мне! – внезап­но громко закричала Анна-Мари.

Голос ее разнесся по всей комнате. Эмма видела, как вы­шел из кухни Пит и замер с округлившимися глазами. Ей ка­залось, что все вокруг двигаются как при замедленной съемке.

– Мам, – уговаривала она, – пожалуйста, не расстра­ивайся. Я обещаю, мы тебе поможем…

– Нет, ты лжешь! Вы все против меня! – взвизгнула Анна-Мари, вскакивая на ноги. Она размахивала руками, сбрасывая со стола тарелки и бокалы. Посуда со звоном по­летела на пол. – Как ты можешь так поступать со мной?! Я туда не пойду, не пойду!

– Мам, все хорошо. Мы здесь, с тобой, никто никуда не собирается тебя отправлять.

Пит быстро поставил бокалы и бросился на помощь Эмме.

– Все в порядке, Анна-Мари, – ласково произнес он, обняв ее за плечи. – Все хорошо. Мы о вас позаботимся.

Казалось, его спокойный голос подействовал. Она пере­стала сопротивляться и тяжело опустилась на стул. Пит и Эмма присели на корточки по обеим сторонам стула.

– Мам, это я, Эмма. – Она старалась говорить спокой­но, но ей это нелегко давалось, потому что внутри все дрожа­ло. – Папа, помоги нам.

Голос Эммы вывел Джимми из транса.

– Да, – пробормотал он, оттолкнул Пита и обнял же­ну. – Анна-Мари, я здесь, с тобой. Ни о чем не беспокойся. Все будет хорошо.

Она привалилась к его огромному телу, длинные, золотистые волосы выбились из-под заколки и небрежно упали на спину.

– Пойдем домой, – твердо сказал Джимми, нежно при – жав к себе жену.

Кирстен не хотела, чтобы Патрик уезжал, но он отвез Анну-Мари и Джимми в своем «БМВ» домой. Эмма и Пит ехали следом.

– Нужно пригласить врача, – сказала Эмма, все еще дрожа.

– Обязательно, – поддакнул Пит.

Но у Джимми О'Брайена было другое мнение. Пока Эмма наверху помогала матери переодеться, она слышала его крик в гостиной:

– Нам не нужен врач! Она совершенно здорова. Небольшая депрессия – вот и все!

– Прости, Джимми, – послышался голос Пита, – но на этот раз ты в меньшинстве. У Анны-Мари не просто депрессия. Она больна, она вполне способна навредить себе. Я звоню врачу. Мне совесть не позволяет бездействовать, когда с ней может быть что-то серьезное.

Эмма изо всех сил прислушивалась: что же будет дальше? Заговорил отец, только на этот раз он был не похож на само­го себя. Голос усталый, слабый, совсем не такой, какой она привыкла слышать.

– Если они положат ее в больницу, что я буду делать?

– Прости, дорогая, – улыбнулась Анна-Мари, тщетно пытаясь застегнуть пуговицы платья. – Я почему-то разозли­лась на тебя там, у Кирстен. Извини, я не хотела. Не знаю, что на меня нашло.

– Все нормально, мама, – сказала Эмма, застегивая ей пуговицы. – Скажи мне, вот ты говорила, что все забываешь. Что именно ты забываешь?

Мать рассеянно моргнула.

– Куда что-то положила, ничего теперь не могу найти. И мне стало трудно читать. Надо будет сменить очки, они не­достаточно сильные. Понимаешь, слова слишком маленькие и все время скачут. Я попробовала читать с лупой Джимми, но тоже ничего не вышло. Ты съездишь со мной за новыми очками, Эмма?

Эмме пришлось прикусить губу, чтобы не расплакаться.

– Конечно, мамочка. Но сначала тебя должен посмот­реть доктор.

Семейный доктор, пожилой джентльмен с мягкими рука­ми и очаровательными манерами, осмотрел Анну-Мари с ног до головы, но ничего не обнаружил. Она, как обычно, непре­рывно болтала с ним, извиняясь, что ему пришлось приехать перед Новым годом, добавив, что ее дорогие зятья излишне беспокоятся.

– Вы в полном порядке, дорогая, – сказал он, выходя из комнаты.

– Из того, что вы мне рассказали, можно сделать вывод, что у нее депрессия, – задумчиво поведал он Эмме, Питу и Джимми. – При депрессиях люди иногда ведут себя агрес­сивно. Хотя это может быть и припадок. Нам нужно проде­лать все анализы, чтобы действительно разобраться…

– Никаких анализов! – сердито заявил Джимми. – Она просто перенапряглась, вот и все.

– Нет, не все, – возразила Эмма, не обращая внимания на грозный взгляд отца. – Она говорит странные вещи, постоянно что-то теряет, тут как-то она пыталась открыть банку венчиком для сбивания яиц. Все вроде мелочи, но я чувствую, с ней что-то происходит. Только что она мне ска­зала, что не может читать, и считает, что все дело в очках. Но я так не думаю.

– Она впервые повела себя так странно? До этого все было совершенно нормально? – спросил врач.

– Нет. Несколько месяцев назад нечто подобное произо­шло в магазине. Она стала кричать, не узнавала меня… Я не могла ее успокоить, она все время звала папу, хотя его с нами не было.

– Ты мне ничего не рассказывала, – упрекнул ее отец..

– Сейчас говорю, – довольно резко ответила Эмма.

– Моя жена находится в депрессии, – решительно по­ставил диагноз Джимми. – Пара таблеток – вот все, что ей требуется. Если бы это было что-то серьезное, разве могла бы она болтать с вами так, будто ничего не случилось?

– И все-таки привезите ее к нам на следующей неделе, я хотел бы понаблюдать за ней.

– Старый болван! – прошипел Пит, когда врач, откла­нявшись, вышел из комнаты. – У твоей матери может быть опухоль мозга, а этот человек даже не догадается. Ей нужно к специалисту.

– С ней все будет хорошо! – провозгласил Джимми, проводив врача до входной двери.

Эмма отправила Пита и Патрика по домам. Ей самой со­всем не хотелось оставаться с отцом, но она чувствовала, что не может бросить мать. Они втроем посидели перед телеви­зором, пока Анна-Мари не сказала, что хочет лечь спать, хотя было всего половина девятого. Она не возражала, когда Эмма прошла с ней наверх и помогла раздеться, – наоборот, явно радовалась ее обществу.

– Поговори со мной, Эмма, – сонным голосом попро­сила мать, – мне нравится слышать твой голос.

Эмма начала тихо рассказывать о том, что собирается де­лать на следующий день. Ее голос, похоже, успокаивал мать, потому что она очень скоро заснула, все еще держа дочь за руку.

Эмма пожалела, что в комнате нет слабого ночника на случай, если мать вдруг проснется и не сможет вспомнить, где находится.

Эмма вспомнила маленькую лампочку со стрекозой внут­ри, которая давала достаточно зеленоватого света, чтобы отпугнуть плохие сны. Мать когда-то купила ее Кирстен. Может быть, по этой причине сестра никогда не видела пло­хих снов.

Прислушавшись к ее ровному дыханию Эмма осторожно высвободила руку и начала прибирать в комнате. Сложила одежду, расставила все на свои места на туалетном столике. Раньше здесь всегда был идеальный порядок – Анна-Мари невероятно гордилась чистотой в своем доме, никогда не до­пускала пыли, терпеть не могла разбросанных вещей. То, что творилось в ее комнате теперь, тоже подтверждало, что не все в норме.

Под стулом небрежно валялась материнская сумка; замок открылся, демонстрирую содержимое. Вместо привычных помады, пудры, очков и носовых платков Эмма увидела там ворох обрывков бумаги. Она вынула их и начала читать над­писи. «Пакетики с чаем в синей банке», «Очки на туалетном столике». На одной из бумажек был записан домашний теле­фон Эммы, причем цифры были сначала записаны непра­вильно, потом зачеркнуты и заменены другими. Создавалось впечатление, что мать смогла вспомнить ее телефонный номер только с третьего раза.

Она разворачивала одну бумажку за другой, читая груст­ные записки, которые Анна-Мари писала сама себе. Больше всего Эмма расстроилась при чтении бумажки, на которой мать написала свое имя и адрес. Как будто она могла поте­ряться и не найти дороги домой…

– Заснула? – спросил отец, появляясь в дверях спальни.

Эмма молча кивнула – она была слишком сердита, чтобы разговаривать с ним сейчас. Сегодня он поступил так, как поступал всю жизнь: навязал всем свое собственное мне­ние. Анна-Мари серьезно больна, а Джимми, как обычно, не желает с этим считаться.

Что ж, в таком случае он может столкнуться с реальнос­тью уже сегодня. И пусть делает это в одиночку. Эмма не со­биралась оставаться и помогать ему отрицать, что его жена нездорова.

Телефонный звонок разбудил ее и Пита в половине седь­мого утра. Эмма, не открывая глаз, нащупала трубку.

– Слушаю, – пробормотала она.

– Эмма, это твой отец, – послышался растерянный го­лос. – Не могла бы ты приехать? Мне одному не справиться.

20

«Ничто не способно принести такого глубокого удовлетворения, как хорошо сделанная работа, – с гордостью думала Ханна, когда звонила в контору с сообщением, что дом номер 26 по Уэлдон-драйв наконец продан. – Ни первый бокал вина после тяжелой недели, ни потрясающий секс – ничего!» Не то чтобы у нее за последнее время имелся большой опыт потрясающего секса. Сказать по правде, никакого секса не было уже месяц. Даже месяц и два дня.

Впрочем, у одиночества есть свои преимущества. Например, можно не беспокоиться, хорошо ли выбрит лобок. Все равно никто, кроме женщин, в душе при спортзале, тебя не видит. Так зачем волноваться?

«Все равно, – решила Ханна, – это безобразие – так себя запускать. Надо будет на днях сходить в салон красоты. Отсутствие Феликса вовсе не повод снижать планку».

Она закрыла и заперла входную дверь дома 26 и с удовольствием взглянула на садик, заросший крокусами самых разных цветов. Женщина, продавшая этот дом, явно любила свой сад. Ей бы еще побольше обращать внимания на внутренний интерьер, не пришлось бы мучиться четыре месяца с продажей дома. Его выставили на продажу в ноябре, а сейчас уже февраль, и контора почти отчаялась его продать. Ничего удивительного, если учесть присущий этому дому запах кошачьей мочи и нестираного белья.

Ханне поручили этот дом среди других пяти. Старшим агентам давали одновременно по пятнадцать домов, некоторые из которых выставлялись на аукцион, ей же, как младшему агенту, поручили пять, и продать их следовало по частной договоренности.