– Похоже, так и есть. Детектив Левин! Вы раскрыли дело. Только человекомедуза не ихтиандр, иначе как-то зовется. В тебе погиб гениальный генетик.

– Мы должны задержаться еще здесь, в Москве. Я хочу расследовать, что стало с твоей матерью.

– Не нужно, милый. Я всё знаю. Она умерла вот так же, как я, от внезапной старости. Ведь я никогда не знал, сколько ей было лет. Такая молодая и красивая. Всегда.

Его комната в доме престарелых не слишком напоминала больничную палату, но Микки нравилось думать, что последнее его пристанище похоже на больницу. Он обожает больницы. Клиника его единственный истинный дом. Красота и молодость, и чрезвычайная привлекательность – всё это суета, не стоящая внимания. Главное, что он хирург.

– Ты классный хирург, – нахваливает Джо, наматывая на пальцы густые локоны, – за всю свою жизнь я не встречал подобного таланта. У тебя золотые руки. – Но это же Джо. Не может не сорваться на ласку. – И волосы золотые. Кажется, ты весь золотой. Драгоценный мой мальчик.

– Прости меня, Джо. Я не знал, что привлек тебя с помощью своего необычного дара. Видит Бог, я не подозревал о нём тогда.

– Мы, кажется, определили природу его флюидов! – Хвастается Джерри. – Несомненно, это мозговые волны. Представляешь, Люсси, во время нашей прогулки на яхте, он прыгнул в воду и поплыл. Никогда не догадаешься, что случилось! Откуда ни возьмись, дельфины окружили его. Они подплывали так близко, что я испугался. Пришлось дать гудок, чтобы их отогнать. Уверен, все они были самцы. Он и их привлекает!

А маленькая Люсси хохочет от души и тянет к папочке здоровые ручки.

«Люсси, Люсси. Мой единственный ребенок. Тех, других я не считаю. Кто здесь? Зачем её впустили? Какая неприятная».

– Вы не догадываетесь, кто я?

– Не трудно догадаться. Вы очень похожи на мою мать.

– И совсем не похожа на вас.

– Это точно.

– Скажите, вы не чувствуете ответственности за всех ваших детей?

– По вашему тону понятно, вы считаете, что должен чувствовать. Но нет. У меня, знаете, не было выбора. Вероятно, так же, как у моей матери. Как нет его теперь у вас, ведь в этом ваш упрек? Да, можно сказать, нас всех изнасиловали. Что ж, мы ничего не можем поделать, разве что расслабиться и получать удовольствие. Наслаждайтесь жизнью, деточка. Как можете. Не заморачивайтесь высокими материями о смысле вашего личного бытия. Оно закончится быстрее, чем вы рассчитываете.

Кстати об изнасилованиях. До Микки вдруг дошло: этот гостиничный номер, переоборудованный в больничную палату не покойное убежище для него, а грозящая опасностью ловушка. Вот он, тот самый, русский, что схватил его на пороге мотеля, затащил в машину, накачал эфиром. «Сейчас он станет тешить свою внезапную похоть. А я так слаб и беспомощен». Микки затошнило.

– Пожалуйста, отпустите меня, не мучайте.

– Простите, сэр, я вас не понимаю. Вам нехорошо? Скажите, пожалуйста, по-англиски.

«Не понимает по-русски? Ах, это Рони, санитар. Разумеется, никакой опасности нет. Я должен сосредоточиться, собраться. Негоже поддаваться этим несуразным галлюцинациям». Но в грезы его уже беспардонно вклинились те, другие, немилые. Худенький немытый Вадим, поскуливая, как щенок, горячо дышал ему в щеку, приговаривая: «это кайф, это кайф». А Микки, то есть, Саша, четырнадцатилетний, одинокий, растерянный Саша, впервые испытывал настоящее сексуальное возбуждение, но почему-то не радость ощущал, а тревогу. Тревогу, с которой ждал в своей каморке прихода Дмитрия. Странный страх. Суеверное предвкушение. И Дмитрий приходил. И молча, с сатанинской ухмылкой принимал от Микки его жертвоприношение.

– Ты очень вкусный, я съем тебя целиком. – Безапелляционно заявлял новый американский папаша. И в подтверждение своих намерений больно кусал за живот и задницу.

Микки закричал, но его никто не услышал, потому что, огромное брюхо худенького Вадима давило на грудь со страшной, непреодолимой силой.

Рони протер пылающее тело губкой со специальным раствором, дал подышать кислородом. Стало гораздо легче.

– Ко мне приходил кто-нибудь?

– Ваша дочь.

– Дочь? Высокая молодая блондинка?

– Высокая, скорей шатенка и не слишком молодая.

– Ах, Люсси. Да, это моя девочка.

– Вы спали. Она не захотела будить, оставила букет, сказала, что еще зайдет. И ваш друг сидит в вестибюле почти неотлучно, но вы же запретили его пускать.

– Да, да. И не вздумайте нарушить мой запрет. Никаких «одним глазком» и «на минутку, пока он спит». Ни в коем случае.

– Сэр, это не мое дело, но он очень расстроен. Лучше бы вам поговорить.

– А ты уверен, что он не расстроится еще больше, застав меня в таком виде?

– Не так уж вы и плохи. Я здесь, знаете, насмотрелся, совсем гнилые бывают старики. А вы молодцом. Худенький только очень, но мы вас подкормим, подпитаем капельницами, всё будет окей.

– А со скольки лет принимают в ваше богоугодное заведение?

– Не знаю точно. Лет с семидесяти, а что?

– Годится. Ему не исполнилось еще шестидесяти пяти. Я просто подумал, вдруг он пожелает занять соседнюю комнату.

«Мой милый, наивный идеалист Джерри. Разве не клялся ты, что, став слишком дряхлым, сам откажешься от меня. Не будешь истязать совершенное создание убогой жизнью с противным стариком. К счастью, я тебя опередил. И это справедливо. Не находишь? Всё-таки я тебя постарше. Оплакивать третьего супруга мне вовсе не улыбалось. Я и так уж чувствовал себя какой-то черной вдовой. В сущности, зачем тебе видеть меня теперь? Того Микки, которого вы все любили, больше нет. От ароматного банана осталась лишь черная, пожухлая кожура. Кто признает в этом мусоре прежний благородный фрукт? Разве, тот, кому расскажут, чем была эта шкурка раньше. И что тогда? Изумленное разочарование? Брезгливое сочувствие? Нет. Ничего такого не хочу прочесть на твоем лице. Впрочем, от тебя скорее стоит ожидать скорбного уныния, болезненной судороги скул, искренней крупной слезы на небритой щеке. Что я тогда скажу тебе? Как смогу утешить? Нет, дорогой, боюсь, тебе не станет легче от этой нелепой встречи. Жаль, что мы не старились вместе долгие годы. Однако ж, ничего не поделаешь. Постарайся не слишком горевать обо мне. Скоро сюда заглянет Люсси, и я продиктую ей нечто в этом роде. У самого, извини, болят суставы».

– Наконец-то никто не посмеет взглянуть на меня как на безумную, если я скажу, что ты мой папа.

– Мне всегда было приятно хоть чем-то, да доставить тебе удовольствие.

– Как ты себя чувствуешь?

– Вполне по возрасту.

– Ни скажи. Ты такой слабенький.

– До тебя вот тут санитар уверял, что я по сравнению с другими стариками просто орел. А те, которые бодро скачут и в девяносто, не расходовали ресурсы своих организмов так, как я. Не осталось больше ягод в ягодицах, извини, птенчик. Ну что, ты, дочечка, престань. По-видимому, я жестокий негодяй, но, признаюсь, всегда обожал твою заплаканную мордашку. Крошка Люсси такая милая и трогательная, когда плачет. К тому же, именно в эти моменты она больше всего любит своего папочку. Тише, тише, когда мой птенец ревет белугой, мне нравится гораздо меньше. Вообще совсем не нравится! Люсси! Ну, пожалуйста, возьми себя в руки.

– Папуля, милый! Как мы будем жить без тебя?

– Займись чем-нибудь необычным. Поищи приключений. Допустим, справки наведи о своих биологических родителях. А лучше еще, сама усынови ребенка. Скучать не придется, гарантирую. Я устал очень, деточка, иди домой.

– Спокойной ночи, пап.

– Слушай, а ведь нельзя сказать, что я не давал ему шанса?

– Шанса? Кому?

– Малышу Джерри. Ведь битых пять лет я был неприступен как скала. Не представляешь, каких усилий мне стоило держать дистанцию. Был же у него реальный шанс избежать неприятностей, чего-то такого, вроде теперешней ситуации. А так… не всё коту масленица, любишь кататься, и что еще? Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

– Думаешь я поверю? Эта циничная бравада – только прикрытие. Тебе самому и больно и страшно, и хочется его поддержки, его объятий и утешений. Зачем же упрямиться? Он может дать тебе всё это прямо сейчас. Он не испугается. Позволь, я приведу его?

– Нет, я действительно устал. Иди, малышка, до завтра.

Слабость не желала оставить его в покое. Даже после хорошего глубокого сна Микки чувствовал себя утомленным. Обезвоживание тоже не сдавало своих позиций. Он продолжал высыхать, не смотря на капельницы. И так во всех смыслах напоминал себе выжатый лимон. На смену Рони явился Барт. Он застал своего подопечного в непонятных конвульсиях.

– Доктор Эванс, вы меня напугали! Я подумал с вами припадок. Что вас так рассмешило, если не секрет?

– Дружок, я продиктую номер, набери, пожалуйста.

– Обещайте только, что не будете хулиганить и говорить непристойности в трубку.

– Ради тебя постараюсь. … Привет, проффесор, это я, Майк Эванс. … Да так, простыл слегка, а вы еще не в курсе? … Тогда вас ждет сюрприз. … Нет, не буду портить впечатление, терпите. Я, собственно, вот с чем… знаю, информация такого рода секретна, но всё-таки в порядке исключения, ведь я никогда не лез в вашу кухню, аккуратно соблюдал все формальности, так можно сделать малюсенькое исключение? … Спасибо. Я желал бы знать, среди моих потомков есть мужчины? … Что вы говорите! … Понятия не имел, клянусь! … Как сказать, разве что безосновательно догадывался. … Совсем никак не удается? … Ни одного? … Сочувствую. Спасибо профессор, желаю успехов!

– Факир был пьян и фокус не удался. Я почему-то так и думал, что у них там одно бабьё. А было бы забавно, знаешь, он оставил мне своего сына, а я ему своего.

– Извините, док, я не понимаю, о чём вы.

– Не бери в голову, я сам не всё понимаю. Не исключено, что я немного свихнулся. Но ведь, это естественно в моем теперешнем состоянии, не правда ли?