Наслаждение распространилось от интимного местечка между ног по всему ее существу. Она была пьяна от радости, наполнена некоей живительной энергией и невыносимо возбуждена.

Аманда, тихо вскрикнув, сцепила руки у него на спине и вновь ощутила, как перекатываются бугры мышц при каждом движении.

Но между ними по-прежнему оставалась преграда в виде одежды: брюки, белье и туфли, не говоря уже о целой груде ее юбок. Ей вдруг захотелось избавиться от всего, прижаться к его голому телу своим, и это желание потрясло ее. Он, похоже, понял это, потому что неуверенно рассмеялся и сжал

Ее руку.

– Нет, Аманда… сегодня ты останешься девственной.

– Почему?

Его ладонь накрыла ее грудь, слегка сжала. Полуоткрытый рот скользнул по ее шее.

– Потому что тебе сначала следует кое-что узнать обо мне.

Теперь, когда вероятность того, что он не овладеет ею, стала вполне реальной, именно этого Аманде захотелось больше всего на свете.

– Но я никогда тебя не увижу, – обиделась она. – И

Сегодня мой день рождения.

Джек весело хмыкнул, блестя глазами, и, властно целуя ее в губы, прошептал на ухо что-то нежное. Никто, кроме него, не говорил ей ничего подобного. Людей пугали ее самообладание, деловитость и уверенность в себе. Ни одному мужчине до Джека не приходило в голову назвать ее милой, дорогой, обожаемой… и, уж конечно, никто не заставлял ее чувствовать себя таковой. Она и упивалась, и ненавидела то воздействие, которое он производил на нее, возмутительную жгучую влагу, переполнявшую глаза, жар страсти, испепелявший тело. Теперь она точно знала, почему никогда не должна была нанимать этого таинственного мужчину. И в самом деле, уж лучше не знать ни о чем подобном, если не "можешь получать это снова и снова.

– Аманда, – прошептал он, неверно поняв причину непролитых слез, – сейчас тебе будет лучше… только не двигайся… Позволь мне…

Он шарил у нее под юбкой, пока не нашел завязки панталон и не дернул за узел. Перед глазами Аманды все плыло, но она лежала, не двигаясь и трепеща, вцепившись в его плечи. Он коснулся ее мягкого живота, легко обвел большим пальцем пупок; пальцы скользнули вниз, к тому месту, до которого прежде не дотрагивался ни один мужчина. Того места, до которого она старалась никогда не дотрагиваться сама. Большая ладонь пригладила жесткие завитки, кончики пальцев проникли внутрь, отчего ее бедра конвульсивно дернулись. Его ирландский акцент казался сильнее, отчетливее, чем прежде:

Именно здесь ноет больше всего, mhuirnin?

Она охнула куда-то ему в шею. Его пальцы дразнили и потирали ошеломляюще чувствительное местечко, крохотную горошинку плоти, пробудившуюся от его ласк. Ее лоно, груди, голова налились жаром. Она превратилась в добровольную пленницу его нежности, хотя все ее существо пульсировало от макушки до кончиков пальцев. Один палец погрузился еще глубже, и потаенные мышцы порывисто сжали его, заковав в сладкий капкан. Голова Аманды бессильно откинулась, затуманенные глаза смотрели в его лицо. А вот его глаза… Такого она еще не видела, разве что во сне или в мечтах: ярко-синие, светящиеся поразившей ее чувственностью. Он продолжал теребить набухшую горошинку, вызывая все новые приливы наслаждения, и не отступал, сводя ее с ума, пока она с пронзительным воплем не выгнулась, уносимая вдаль мощными волнами, охваченная буйным огнем страсти. Судороги экстаза сотрясали ее, постепенно затихая, и она пришла в себя, только когда Джек с глухим стоном выпрямился и сел отвернувшись. Лишенная тепла его рук и губ, его прикосновений, она едва не съежилась от странной боли. Все ее тело тянулось к нему. Жаждало его. Она отчего-то сознавала, что, подарив ей наслаждение, он не собирался добиться того же самого для себя, и поэтому нерешительно потянулась к нему и положила руку на обтянутое тонким сукном бедро, словно пыталась передать свое желание доставить ему то же самое удовольствие, которое испытала сама. Все еще не глядя на нее, он отнял ее руку и поднес к губам, повернув ладонью вверх.

– Аманда, – мрачно пробормотал он, – там, где речь идет о тебе, я сам себе не доверяю. И поэтому должен уйти… пока еще способен на это.

И Аманда с изумлением услышала доносившийся будто издалека свой собственный дремотный голос:

– Останься со мной. На всю ночь.

Джек искоса посмотрел на нее, и она заметила два красных пятна на его скулах. Не выпуская ее руки, он гладил большим пальцем ладонь, как бы втирая свой поцелуй, стараясь запечатлеть его навеки.

– Не могу.

– У тебя… у тебя… еще одно… свидание? – смущаясь, спросила она, замирая от ужаса при мысли о том, что он прямо из ее объятий пойдет к другой женщине.

Джек грустно усмехнулся:

– Господи, нет, конечно. Просто… – Он осекся и долго молчал, прежде чем добавить:

– Ты скоро поймешь.

Нагнувшись над ней, он осыпал поцелуями ее подбородок, щеки, закрытые глаза.

– Я… я больше не пошлю за тобой, – неловко пробормотала она, когда Джек дотянулся до ближайшей полости и укутал ее.

– Знаю, – бросил он со смешком.

Аманда так и не открыла глаз, прислушиваясь к шороху одежды: очевидно, он принялся одеваться. Утопая в океане стыда и наслаждения, она пыталась осознать все события этого вечера.

– До свидания, Аманда, – пробормотал он и исчез, оставив ее одну, растрепанную и полуодетую. Волосы рассыпались по подлокотнику канапе, теплая кашемировая шаль прикрывает плечи.

Бессвязные мысли одолевали ее… Хотелось посетить Джемму Брадшо и расспросить о таинственном незнакомце. Она жаждала побольше узнать о Джеке. Но что это даст? Он существует в совершенно другом мире: таинственном, порочном. Между ними не может быть дружеских отношений. И хотя на этот раз он не взял с нее денег, в следующий ' раз непременно возьмет. О, она не ожидала, что будет испытывать угрызения совести, смешанные с томительным желанием! Ее тело до сих пор пульсировало пережитым восторгом, кожу пощипывало, словно ее гладили шелковыми вуалями. Она представила палец, медленно проникающий в нее, губы, терзающие грудь, и с мучительным стоном натянула полость на лицо.

Завтра она вернется к прежней жизни, как и поклялась Джеку. Но остаток ночи проведет, грезя по мужчине, который уже становился все менее реальным и все более уходил в область фантазий.

Глава 3

После смерти отца решение переехать в Лондон далось легко. Аманда вполне могла остаться в Виндзоре, всего в двадцати пяти милях от города, где обосновались несколько известных издателей. Аманда всегда обитала в Виндзоре, да и обе сестры жили неподалеку, а маленький, но уютный Брайерз-Хаус был оставлен ей по завещанию.

Однако после поминальной службы Аманда поспешно продала родное гнездо, чем вызвала горячие, протесты сестер, Хелен и Софии. Все они родились в этом доме, и она не имела права хладнокровно избавляться от столь жизненно важной части семейной истории.

Аманда воспринимала упреки с видимым смирением, но спокойно ответила, что имела полное право делать с домом все, что пожелает. Возможно, Хелен и София по-прежнему питают любовь к родным местам, но в последние пять лет это жилище стало для нее тюрьмой. Сестры вышли замуж, переехали к мужьям, Аманда же оставалась с родителями. На ее руках они и скончались. Мать долго и мучительно умирала от чахотки. Потом последовало долгое угасание отца от непонятной болезни с многочисленными странными симптомами, которая свела его в могилу.

Весь этот груз Аманде довелось вынести на своих плечах. Ее сестры были слишком поглощены своими семьями, чтобы предложить помощь, а большинство друзей и родственников постарались уверить себя, что Аманда вполне способна справиться в одиночку с любыми трудностями. В конце концов, она – старая дева, чем ей еще заняться?

Одна доброжелательная тетушка даже заявила, будто считает, что сам Господь уберег племянницу от замужества, с тем чтобы кто-то заботился о больных родителях. Правда, Аманда предпочла бы, чтобы Всемогущий распорядился как-то иначе. Очевидно, никому не приходило в голову, что Аманда тоже могла бы подыскать мужа, если бы не потратила молодость на уход за матерью и отцом.

Эти годы стали для нее как моральным, так и физическим испытанием. Мать, которая всегда была остра на язык и капризна, переносила тяготы своего состояния со спокойным достоинством, поражавшим Аманду. Почти перед самым концом мать казалась такой любящей и доброжелательной, что Аманда только диву давалась, и ее кончина стала для дочери тяжелым ударом.

В отличие от матери отец из человека добродушного превратился в самого невыносимого пациента, которого только Можно было вообразить. У Аманды не было времени даже присесть: приходилось постоянно подносить ему то одно, то другое, готовить обеды, которые он неизменно критиковал, удовлетворять сотни немыслимых требований. По вечерам она валилась с ног от изнеможения.

Вместо того чтобы медленно отравлять себя сожалениями о том, что она упустила в жизни, и постоянным раздражением на окружающих, Аманда принялась по ночам и с раннего утра писать книги. Все началось с желания немного отвлечься, но с каждой страницей все больше росла надежда на то, что ее работа достойна быть изданной.

Ко времени кончины отца вышли уже две книги, и Аманда обрела свободу поступать так, как сочтет нужным. Последние годы она провела в самом большом и оживленном городе мира, среди населявших его полутора миллионов жителей. На две тысячи фунтов, полученные по завещанию, и деньги от продажи дома Аманда купила небольшой, но элегантный особняк в западной части Лондона, привезла с собой старых слуг семьи – лакея Чарлза и горничную Сьюки и наняла кухарку Вайолет.

Лондон оправдал все ее надежды, чтобы не сказать больше. И теперь, после полугодового пребывания в городе, Аманда просыпалась по утрам с чувством радостного изумления. Она любила даже грязь и шум, сбивающий с толку головокружительный ритм города, пронзительные крики уличных разносчиков, будившие жителей, стук колес экипажей по булыжникам мостовых к концу дня. На душе становилось легче от сознания того, что раз в неделю она может посетить званый ужин, литературный вечер или любительский спектакль.