Линда открывает дверь в учительскую, и я вижу, что мама сидит там со своей лучшей подругой Джулией Льюис, тоже учительницей. До того как мама познакомилась с Грэгом, Джулия была ее «ведущим звеном» во всех похождениях. Я делала вид, что ничего не знаю о них, поэтому с появлением Грэга хоть в чем-то мне стало легче – не приходилось больше строить догадки насчет маминой таинственной сексуальной жизни. Конечно, мама никогда не наряжалась у меня на глазах и не шла на танцы или коктейли, флиртовать и делать еще бог знает что. И она ни разу не приводила домой мужчин, пока не встретила Грэга. Он был первым, с кем ей захотелось меня познакомить, а я как раз очень этого не хотела. Неудивительно, что их роман оказался для меня такой неожиданностью. Однако я знаю: до Грэга были другие мужчины, и некоторые из них появлялись, когда мама с Джулией «отводили душу» и «выпускали пар» в городе. Однажды она сказала, что мы не обязаны обсуждать нашу личную жизнь, если не захотим, – и мы не обсуждали. Даже когда я встретила Себастьяна, даже когда влюбилась в него без памяти, я никогда не говорила маме о своих чувствах. Может быть, зря – если кто и мог меня понять, так лишь она. Если бы я с самого начала поделилась с ней своими переживаниями, то рассказать обо всем, что случилось после, было бы куда проще. А теперь момент упущен. Я боюсь, что сейчас войду в учительскую, а мама меня не узнает или забудет, для чего я нужна, как забыла, зачем нужен руль.

Однако при виде меня она улыбается. В руках у нее огромный букет из супермаркета.

– Понюхай, как вкусно пахнут! – Мама радостно протягивает его мне. – Правда, красивые штуки?

Интересно, она в курсе, что забыла слово «цветы»? Не буду спрашивать. Бабушка всегда ее поправляет, и мама из-за этого злится. Знать бы только – слово ушло навсегда или нет? Я заметила, что иногда забытое возвращается, а иногда пропадает с концами.

– Очень милые!

Джулия отвечает мне бодрой улыбкой: уныние не пройдет!

– Мне уже сто лет не дарили цветы, – говорит мама, вдыхая цветочный аромат. – Надо будет как-нибудь тряхнуть стариной, подцепить мужика…

– Ты уже подцепила, радость моя, – отвечает Джулия не моргнув глазом. – Выскочила за самого симпатичного парня в Суррее!

– Знаю, знаю, – говорит мама, пряча лицо в букете.

Знает ли? Меня на секунду охватывает сомнение. Еще недавно мама, когда была рядом с Грэгом, сияла от счастья и парила над миром, словно один из китайских фонариков, которые гости на ее свадьбе пускали в небо. А теперь все, что с ним связано – любовь, счастье и брак, – то появляется в ее памяти, то исчезает. И однажды, наверное, уйдет навсегда.

– Может, пойдем? – киваю я на дверь. Хотя нам некуда торопиться, оттягивать эту минуту невыносимо. Последний день на любимой работе. Мама оставит позади что-то очень важное, определяющее. И чем дольше она ждет, тем сложней это будет сделать.

И еще я знаю, что сегодня, завтра или через день Грэг с бабушкой – а может, и мама – заметят, что я не вернулась в университет. Тогда правда выйдет наружу, и у каждого будет что об этом сказать. А я не хочу, чтобы мои тайны и ошибки, которые я так долго и тщательно прятала, вырвались наружу и забрызгали все вокруг, – потому что тогда они станут реальны. Я к этому не готова. Самый ужас в том, что, когда маме поставили диагноз – это было как раз во время каникул, – я испытала облегчение. У меня появился повод ничего им не говорить. И вот это меня больше всего беспокоит: мне почти двадцать один год, а я все еще не повзрослела, думаю только о себе и вижу хорошее в том, что у мамы обнаружили раннюю стадию болезни Альцгеймера. Вот какой я человек, и как мне стать лучше – ума не приложу. Вдруг оказалось, что надо быстро взрослеть и принимать важные решения, а я хочу нырнуть под теплое одеяло и с головой уйти в книжку.

К такому повороту я еще не готова.

В глубине души мне хочется рассказать обо всем маме – сейчас, пока другие не влезли со своим драгоценным мнением. И все-таки сомневаюсь: стоит ли? Я даже не уверена, поймет ли она меня и запомнит ли мои слова хотя бы на пару часов. Если я признаюсь ей в том, что разрушила свою жизнь, то не придется ли потом повторять это признание снова и снова и каждый раз видеть ужас и разочарование на ее лице?

Впрочем, она моя мама и поэтому должна все узнать. Пусть даже ненадолго.

– Ты готова? – снова спрашиваю я.

Мама неподвижно сидит на школьном стуле, и вдруг ее глаза наполняются слезами. У меня самой ноги подкашиваются, я сажусь рядом и обнимаю ее за плечи.

– Я люблю свою работу, – говорит она. – Люблю учить детей и знаю, как их увлечь, как пробудить интерес к Шекспиру, Джейн Остин и… Это мое призвание. Я не хочу уходить, не хочу. – Она смотрит на Джулию. – Меня ведь не могут заставить? Неужели ничего нельзя сделать? Это дискриминация! – В ее голосе слышится возмущение и, кажется, паника. – Я могу подать на них в суд, есть же права человека, в конце концов?!

Джулия садится перед мамой на корточки, берет ее за плечи и не перестает улыбаться, будто все в полном порядке. Будто все это шутка. Мне щиплет глаза – в последнее время слезы не заставляют себя ждать.

– Сестренка… – Джулия смотрит маме в глаза. – Ты лучшая на свете учительница, собутыльница, танцовщица и подруга. Просто пойми… Учителям запрещено сбивать почтовые ящики у ворот школы. Глупое правило. Только ты не плачь, ладно? Выше нос, не показывай, что тебе есть до них дело. Будь себе хозяйкой. – Джулия крепко целует маму в губы. – Ну, давай, иди на волю, ради меня, и будь лучше всех, как раньше. Как всегда. Будь лучше всех, и пусть они катятся к черту, сволочи неблагодарные. Потому что, куколка, я тебе так скажу: пора насладиться жизнью. Теперь можно делать все, что вздумается, и тебе за это ничего не будет.

– Я не хочу уходить, – повторяет мама, поднимаясь со стула и так сильно прижимая к себе букет, что несколько лепестков падают к ее ногам.

– Зато тебе не нужно больше проверять тетради, – убеждает ее Джулия. – Не нужно делать вид, будто мы не знаем о тайных свиданиях Джессики Стэйнс и Тони Джеймса в чулане. Тебе уже не придется иметь дело с тупым правительством, которое лезет в нашу идеальную школу со своими дурацкими законами. Вся эта мерзость тебя не коснется. Будь свободна, будь безрассудна, как ты умеешь, – ради меня.

– Ладно, – соглашается мама, обнимая Джулию. – Хотя мне запрещают садиться за руль, так что все мои приключения будут в пределах города.

– Узнаю мою девочку! – Джулия прижимает маму к груди. – Я тебе звякну через пару дней, выберемся на вечерок, да?

– Да. – Мама обводит взглядом комнату и добавляет: – Прощай, жизнь.

* * *

Я сажусь за руль, вставляю ключ в зажигание и жду, когда мама займет свое место. Она стоит в растерянности. Тогда я тянусь через кресло и открываю ей дверь. Мама залезает в машину и защелкивает ремень безопасности. Это маленькая победа – утром мне пришлось самой ее пристегнуть

– Ну, что, – говорит мама, – последний день дома – и обратно в реальный мир? Я что-то не заметила горы грязного белья… Только не говори, что ты начала сама себя обстирывать! А, поняла, это бабушка? Имей в виду, Кэйтлин: она за тебя постирает, но ты будешь за это расплачиваться еще лет пять.

Мама смеется, и у меня перехватывает дыхание: она вернулась, она настоящая! Только в такие моменты я понимаю, как сильно скучаю по ней, когда она исчезает.

– Обратно в мир больших надежд и светлого будущего, – радостно восклицает она, забыв про школу. – Еще пара месяцев, и ты получишь диплом. Представь только! Не могу дождаться, когда увижу тебя в мантии и шапочке. Обещаю к тому времени не выжить из ума и не принять тебя за Бэтмена, а себя за Женщину-кошку. Хотя это неплохая идея – прийти на выпускную церемонию в кожаном костюме.

Я улыбаюсь. Господи, как же ей рассказать?

– Мне, наверное, нужно будет произнести речь, – продолжает мама, прижимая ладонь к стеклу, словно только сейчас его обнаружила. – Надавать тебе советов о том, как распорядиться собственной жизнью, пока я на это еще способна. Хотя ты и без всяких советов все сделаешь правильно. Я тебе еще надоем разговорами о том, какая ты несносная дочь и как бы я хотела, чтобы ты прибралась в комнате и перестала слушать завывания, которые ты упорно считаешь музыкой… Все это будет, но знай: я ужасно тобой горжусь, Кэйтлин.

Я не свожу глаз с дороги, с потока машин, с пешеходов, с камер слежения и вдруг понимаю, каково это – сидя за рулем автомобиля, разучиться им управлять. Невысказанная правда того и гляди выдавит из моей головы все, что я знала. Под колесами машины исчезает миля за милей, а с ними – время, которое осталось у нас двоих. Сейчас самый подходящий момент: мы с мамой одни. Но я не могу. Не могу.

– Когда я прощалась с классом, Итан Грейв расплакался, – вдруг говорит она, грустнея при воспоминании о школе. – Девочки сделали мне открытку. Ой… – Мама оборачивается. – Я забыла открытку!

– Я позвоню Джулии, она привезет.

– Девочки сделали мне открытку и поставили танцевальный номер. Ах, девочки! Что-то вроде мюзикла – называется «Мы будем скучать». Мне очень понравилось. Слава богу, они не сочинили песню «Альцгеймер – это не шутки» и не заставили мисс Куп играть ее на старом расстроенном пианино. Ну, не важно. А потом ко мне подошел Итан Грейв – попрощаться, наверное, – и расплакался. У всех на глазах. Бедный ребенок, мальчишки ему это припомнят через неделю-другую, когда обо мне все забудут, а у них появится новая радость – заглядывать в декольте моей преемнице.

– Ничего подобного, – говорю я искренне. – Они тебя любят. Даже те, кто притворялся, что нет, на самом деле любят.

– Думаешь, не забудут? – спрашивает мама. – Вспомнят мое имя, когда повзрослеют?

– Конечно! – восклицаю я. Еще два поворота, и мы будем дома. – Еще как вспомнят!

– А Эстер меня не вспомнит, правда? – Вопрос звучит так неожиданно, что я чуть не бью по тормозам.