Ровена Коулман - Мужчина, которого она забыла

– Ей становится хуже. – Грэг произносит слова, которые никто из нас, даже он сам, еще не готов услышать. – Я не ожидал, что все будет так быстро. То есть я слышал про эти кровяные сгустки, но думал… надеялся, что у нас еще есть время для прощания. Я думал, она вернется и попрощается.

Бабушка наконец перешагивает последнюю ступеньку и берет Грэга за плечо.

– Все, что Клэр сейчас говорит, думает и чувствует… Это не значит, что она тебя не любила. Она никого так не любила, как тебя! Это не Клэр, это ее болезнь.

– Я знаю, просто… – Грэг опускает плечи и у нас на глазах становится в два раза меньше, будто из него выпустили воздух. – Пойду принесу раскладушку из гаража.

Ни я, ни бабушка не идем за ним – знаем, что ему нужно побыть одному.

– Мама! – Мама стоит внизу лестницы как ни в чем не бывало. – Как достать бобы из этой железной штуки?

– Иди помоги ей, – говорю я. – А я постараюсь здесь прибраться.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает бабушка.

– Как мы все.

– Мама! – снова слышится голос из кухни. – Ее можно открыть ножом?

Это первая фотография моей жены и дочери, которую сделал я.

Эстер завернута в полотенце, а Клэр насупилась, потому что строго запретила мне фотографировать ее лохматой и без макияжа. Но я не мог ждать – не мог поверить, что это случилось.

Наверное, большинство мужей считают своих беременных жен красивыми. Я не исключение. Мне нравилось, как она выглядит, нравилась округлость ее живота, где подрастал наш ребенок. Клэр любила понудеть – мол, у нее лодыжки жирнеют, кожа растягивается, и вообще она слишком старая, чтобы рожать, – но я видел, что она вся светится от счастья. Смотрел на нее и диву давался. Вот там – мой ребенок.

Эстер появилась на свет чуть раньше срока. Кэйтлин тоже родилась рано, но с тех пор прошло немало времени, и никто не ожидал повторения. Все думали, что тело Клэр уже забыло о первой беременности. Все это время она жила обычной жизнью – много гуляла, работала, а в день рождения Джулии даже пошла с ней на танцы, хотя к тому времени была круглая и спелая, как арбуз. Я не хотел ее отпускать, однако и запретить не мог, поэтому отправил Кэйтлин присматривать за матерью. Кэйтлин была не в восторге.

Эстер родилась глубокой ночью. Клэр внезапно поднялась с постели – очень резко, учитывая, что у нее тогда был огромный живот и она все делала медленно. Говорила – я как супертанкер, нужна неделя, чтобы повернуться. А в ту ночь она пулей вылетела в ванную. Я проснулся и тут же уснул, всего на секунду. Потом меня разбудил голос жены. Она не кричала со всей мочи, а тихонько, чуть не шепотом, повторяла мое имя. Я вошел в ванную и увидел, что Клэр сидит на голом полу.

– Выходит, – выдохнула она.

Я даже не сразу понял, о чем она, а потом увидел на полу у нее между ног лужицу. Тут до меня дошло.

– Так, я звоню в больницу, скажу, что мы едем. Возьми свою сумку…

– Да нет же, прямо сейчас выходит, – сказала Клэр. Ее скрутило от боли.

– Не может быть. – Я понял, что по-прежнему стою в дверях, и сел на корточки. Клэр не кричала, не издавала вообще никаких звуков, которые я ожидал услышать. Она сидела с отсутствующим видом, закрыв глаза и сосредоточив все силы внутри себя. Ее тело опять содрогнулось.

– Скажи об этом ребенку и набери три девятки!

Женщина на линии велела мне заглянуть Клэр между ног и измерить пальцами, широко ли она раскрылась. Я было сунулся, но Клэр зарычала на меня как одержимая. Тогда я постучал в комнату Кэйтлин, и она, хотя обычно ее из пушки не разбудишь, тут же проснулась.

Женщина по телефону сказала, что «Скорая» приедет через пять минут. Для нас это была целая вечность.

– Померь у мамы между ног, – сказал я Кэйтлин.

– Что? Нет! – отшатнулась она в ужасе.

– Да дайте мне уже зеркало, черт возьми! – не выдержала Клэр, и тогда я вспомнил, что это моя жена, мой ребенок, что во мне шесть футов два дюйма роста и я всегда считал себя настоящим мужчиной.

– Я сам посмотрю, – сказал я. – Смирись.

Клэр ответила, что ненавидит меня, и прибавила несколько отборных ругательств, но вполне владела собой. Она с тихим стоном закрыла глаза, привалилась спиной к ванне и широко развела ноги. Я был уверен, что, если бы ребенок был на подходе, она вела бы себя совсем по-другому. Я вытер пол полотенцем, а потом осмотрел ее.

Женщина на линии опять спросила, широко ли она раскрылась, и я ответил, что не знаю, но уже вижу головку.

– Скажите, чтобы она не тужи… – Прежде чем она успела договорить, Клэр напряглась, и с потоком воды, крови и жизни из нее вышла наша малышка. И я ее поймал! Маленький грязно-розовый комочек, перепачканный с ног до головы в какой-то гадости. Она упала прямо мне в руки! До сих пор смеюсь, когда вспоминаю.

– Вышла! – проорал я в сторону телефона, который выронил, когда ловил дочку. Клэр потом шутила, что все воскресенья, бездарно потраченные на крикетной площадке, в ту ночь наконец-то себя окупили. Кэйтлин подняла телефон, а я положил ребеночка на грудь Клэр. Ее глаза были широко распахнуты от удивления.

– Она спрашивает, дышит ли ребенок, – встревоженно сказала Кэйтлин.

Прежде чем я успел это проверить, воздух прорезал крик – настоящий боевой клич, – и у меня из глаз брызнули слезы. Я рыдал глупо, по-женски, и ничего не мог с собой поделать. Кэйтлин достала из сушилки чистое полотенце, и только мы завернули в него малышку, как раздался звонок в дверь. Приехала «Скорая». Вот тогда я и сделал эту фотографию на телефон, хотя Клэр грозилась меня убить. Я хотел в точности запомнить этот момент.

– Он такой чудесный, – сказала Клэр, не замечая двух здоровых спасателей, входящих в ванную.

– Это девочка, – сказал я, и ее лицо еще больше расцвело.

– Замечательно. Еще одна в роду Армстронг начала покорять мир.

– Тебе хватит денег? – спрашиваю я Кэйтлин.

– Ну, у меня есть твоя кредитка и пин-код, – кивает она. – Так что хватит.

– Ты приглядишь за моей машиной? – Я глажу капот, выкрашенный в мой любимый цвет – горячий, сильный и смелый. Правда, я не помню, как этот цвет называется. Не знаю, что было вчера вечером, но сегодня все изменилось. Я проснулась утром и почувствовала, как на голову давит пустота. Может, это туман, может, эмболы. Я представляю их в виде ярких искорок, стремительных фейерверков. Хорошее название для оттенка моей машины: цвет эмбол.

– Постараюсь, – говорит Кэйтлин. Она вся в сомнениях – и неудивительно.

Утром я под присмотром мужа ждала, пока мама отвезет Кэйтлин в больницу; смотрела в окно и думала только о том, как они вернутся и все мне расскажут. Грэг предлагал выпить чаю, съесть тост, посидеть с ним на кухне – но мне нельзя было отвлекаться. Если я сдвинусь с места, настоящее ускользнет. Не знаю, сколько времени прошло. Когда машина подъехала к дому, я тут же бросилась их встречать. Только с дверью что-то сделали, и я не смогла открыть ее изнутри. Пришлось ждать, пока ее отопрут с той стороны, и все это время не выпускать из головы ту же мысль, держаться за настоящее, не позволяя себе забыть, что случилось.

Раньше я читала Кэйтлин как открытую книгу, знала обо всех ее мыслях и чувствах, но вдруг разучилась. Она прошла мимо и шлепнулась на диван в гостиной, а я ничего не смогла прочесть по ее лицу. Я посмотрела на маму.

– Восемнадцать недель. С матерью и ребенком все хорошо.

Я приготовилась услышать от дочери какую-то ужасную новость, хотя сама не знала, что это может быть.

– Кэйтлин? – спросила я, садясь напротив нее.

– Я люблю своего ребенка, – просто ответила она. – Я не знала, что можно так сильно любить. Будто готова в драку полезть за него, хотя и не с кем. Ой, мам, у меня же есть снимок! Хочешь посмотреть?

Она протянула мне фотографию. Они теперь очень четкие – я увидела маленькие ручки и ножки, и профиль, совсем как у моей дочки.

– Кэйтлин… – Мне захотелось ее обнять. – Я так рада!

– Я тоже. Хотя и боюсь.

– Ты станешь чудесной матерью.

– Ты будешь мне об этом напоминать?

– Если ты будешь напоминать мне, что беременна.

Кэйтлин улыбнулась.

Ужасно не хочется отпускать ее одну, в незнакомый мир – искать отца. Однако остановить ее я не могу, даже если бы захотела. Со вчерашнего вечера, что бы там ни произошло, в Кэйтлин появилась какая-то тихая решимость. Я впервые замечаю, что она обо мне заботится, обращается со мной как с больной. Да, что-то вчера изменилось. Но если это помогло Кэйтлин стать сильной и придало ей уверенности, то, может, оно и к лучшему?

– Позвони, когда доберешься, – говорю я. – Перед тем как встретишься с ним и сразу после. Не забудь передать ему то, что я сказала, ладно? Для него, наверное, это будет настоящий удар… Может, лучше написать письмо для начала…

– Нет, – говорит Кэйтлин. – Все уже решено. Я еду и очень скоро вернусь. Хорошо?

Я киваю и целую ее – а потом моя мама, наблюдавшая за нами со стороны, вкладывает Кэйтлин в руку комок денег точно так же, как раньше совала ей леденцы.

– Береги себя, лапочка, – говорит она, и Кэйтлин, не возмутившись детскому прозвищу, целует бабушку в щеку. Эстер ревет в три ручья. У меня тоже наворачиваются слезы. Кэйтлин уехала, а я осталась одна, под опекой матери.

– С ней все будет хорошо, – говорит мама, провожая меня в дом и держа за плечи, будто я разучилась ходить. – Она сильнее, чем кажется. Я очень ею горжусь.

– Я тоже, – соглашаюсь я, мстительно добавляя, – и тобой тоже, прабабушка.

– Ну-ка прекрати, – говорит мама, запирая за нами дверь. – Или мне теперь называть тебя бабулей?