– Я этого не стою, – раздраженно ответил Себ.

– Можно войти? – умоляюще спросила я, будто девчонка. – Мне, кроме тебя, не с кем поговорить.

Себ с тоской оглянулся на комнату, откуда слышалось громыхание компьютерного шутера, и впустил меня в прихожую.

– Да нам вроде не о чем говорить, было и прошло, – процедил он, не глядя мне в глаза. – Прости за… сама знаешь. Пришло время обо всем забыть. Так ведь? Пусть каждый живет своей жизнью.

– Тебе что, совсем плевать? – Я по-дурацки всхлипнула и, сама не своя, схватила его за футболку – все надеялась, что сейчас он меня обнимет и покроет поцелуями лицо, измазанное в соплях. Ведь по-другому быть не может.

Помимо надежды, меня привела к нему еще одна причина: я пришла сказать, что не сделала аборт. На который ходила одна, потому что у Себа в университете был важный матч по регби. На это я, кстати, сказала ему: «Ничего, все в порядке», хотя следовало бы: «Какой же ты говнюк, Себастьян». Куда там! Я надеялась, что он, может быть – может быть! – передумает и захочет меня вернуть. Фу, самой противно. Будь я зрителем в шоу Джереми Кайла, я бы швырнула себе в голову туфлю.

Когда день пришел, я встала, приняла душ, оделась, взяла сумку, а потом… посмотрела на себя в зеркало и сказала: «Вот в этом платье ты будешь делать аборт». И тут же поняла, что не смогу через это пройти. Поразительно. Я верила, что у женщин есть право выбора, но мне никогда не приходило в голову, что сама я в такой ситуации выберу жизнь – хотя, если подумать, это очевидно: ведь мама меня выбрала. И вот я никуда не пошла, а свернулась калачиком на кровати, крепко зажмурилась и застыла, словно могла усилием воли остановить время и лежать так вечно с крошечной искрой жизни внутри; лежать и притворяться, будто я и не знаю вовсе, что мама смертельно больна, а у меня самой есть все шансы унаследовать от нее болезнь Альцгеймера и передать ее моему ребенку. Я изо всех сил старалась забыть об этом – достаточно того, что на меня уже навалилось. Передо мной стоял выбор, и его должна была сделать я сама, а не та, кем я однажды могу стать. Но как же это было непросто! Мне очень хотелось услышать еще от кого-то, что я поступаю правильно.

Все это я собиралась рассказать Себастьяну, надеясь, что он меня поймет и мы вместе дадим жизнь нашему ребенку. Однако его лицо говорило совсем о другом. Меньше всего на свете он хотел знать, что я все еще беременна. Может, и мама, глядя на моего отца, видела то же самое?

– Какая разница, плевать мне или нет? – сказал Себ, снова оглядываясь на комнату. – Кэт, какой смысл гонять все по кругу? Возьми себя в руки, наконец. Себе же хуже делаешь.

И этот его последний холодный взгляд… Он стоял и смотрел, как по моему лицу ручьем бегут слезы.

– Господи… – Себ покачал головой и на два дюйма прикрыл дверь. – Тебя слишком много, неужели не понимаешь? Ты сначала была ничего, но потом… сама все испортила. Жаль, что все так получилось, но моей вины здесь нет.

И он захлопнул дверь.

Я постояла еще немного, пока ветер не высушил слезы, и подумала: ладно, все, больше не потрачу на него ни секунды – хотя и знала, что потрачу, но надо же было с чего-то начать. А потом вернулась за барную стойку в стрип-клуб. Эту работу я подыскала еще в конце весеннего семестра и без труда получила снова, стоило боссу увидеть мою новую, слегка подросшую грудь. Он тот еще озабоченный, но я с ним справляюсь.

* * *

Я снова смотрю на часы. С минуты на минуту закончится смена, и я вернусь в квартиру к Бекки. Она весь вечер проторчит в спальне с бойфрендом, а я просижу в гостиной одна, размышляя о том, почему я не дома, почему ничего не сказала маме и почему вечно все порчу.

Шелестят бисерные занавески у входа. Я поднимаю глаза, ожидая увидеть неуклюжую Мэнди с накладными ресницами и в искусственной шубе – моя сменщица всегда появляется так эффектно, что даже стриптизерши на сцене оглядываются. Однако это не Мэнди. Это мама, а у нее за спиной – бабушка.

Я разворачиваюсь и быстро шагаю в офис за баром. Может, удастся от них как-нибудь спрятаться или забежать в грязный туалет для персонала и пролезть в окошко под потолком? Однако они не отстают и через несколько секунд находят меня, стоящую, как идиотка, в углу.

Бабушка оглядывает меня с ног до головы, видит логотип «Венеры» на слишком обтягивающей футболке и облегченно вздыхает.

– Что ж, по крайней мере, она тут не голая.

Меня распирает смех. Бабушка с мамой в одной упряжке пришли мне на выручку – будто ветеран из полиции, которой досталась в напарницы своенравная выскочка. У них тревожные и строгие лица, однако они вместе, и меня это радует.

Мама очень похожа на прежнюю себя. Смотрит так, будто все про меня знает. Я хочу ее обнять, но боюсь нарушить момент.

– Милое местечко, – говорит она, оглядываясь по сторонам. В офисе нет окон, только зарешеченная вытяжка, покрытая толстым слоем пыли. Пепельница на столе полна окурков – с запретом на курение в общественных местах тут не очень считаются.

– Простите, – беспокойно говорю я. – Знаю, нужно было сказать, что случилось и где я, и все остальное. Что я провалила экзамены и… забеременела от парня, который меня бросил и… даже не знает, что я решила сохранить ребенка.

Я говорю это с каким-то вызовом, словно имея в виду: «И что вы со всем этим будете делать?»

– Дурочка ты моя, – вздыхает мама. – Но и я хороша – нашла время раскрывать семейные тайны. Вот и подтолкнула тебя к краю, да? Прости меня, дорогая. Ну, иди ко мне…

Она протягивает руки, и я обнимаю ее без раздумий. Мне двадцать лет, скоро своего ребенка буду нянчить, а я по-прежнему жить не могу без маминых объятий.

– Не нужно ничего объяснять, – говорит мама. – Я прекрасно все понимаю: ты просто решила, что сейчас не самый подходящий момент, чтобы рассказывать впадающей в маразм матери о том, как ты залетела и осталась без перспектив.

Я улыбаюсь от такой прямолинейности, но ничего не говорю. Да и не нужно.

Бабушка по-прежнему стоит в дверях, поглядывая в коридор, будто ожидает налета.

– Кэйтлин, – говорит она. – Твое начальство – они из мафии? Армяне?

– Нет, он грек, кажется. Его мама держит таверну поблизости.

– Представляю, как тебе было трудно, – говорит мама, уткнувшись мне в волосы. – Не знать, что ждет впереди – ни меня, ни тебя, ни твоего ребенка. А потом выяснить, что отец даже не догадывается о твоем существовании. Еще бы ты не захотела сбежать…

– Не выгораживай меня. Я не имела права тебя бросать. Мне некуда было пойти, кроме как… сюда.

– Да. – Мама осматривается. – Довольно обидно, что ты сбежала из дома именно в эту дыру. Я о тебе беспокоилась, Кэйтлин. Ты поступила черство. Я понимала, каково тебе, но… каждый день думала, что могу потерять тебя навсегда. Знаю, из меня сейчас не самая лучшая мать, и все же прошу тебя, вернись домой. Позволь присматривать за тобой.

– Т-с-с! – шипит бабушка, прижавшись к стене. – Кто-то идет!

Я глотаю смешок.

– Что тебя развеселило? – спрашивает мама с улыбкой.

– Вы двое, – отвечаю я. – Будто из какого-то ветхого мультика про Скуби-Ду.

– О нет, – говорит мама. – Это не «Скуби-Ду». Для твоей бабушки это настоящая драма, «Неприкасаемые», а мы – коллективный Элиот Несс.

Как же мне ее не хватало!

– Помнишь, как ты в детстве любила сидеть у меня на коленях и читать книгу или смотреть кино? Мы всегда были вместе, правда? Я скучаю по тем временам, Кэйтлин. Возвращайся домой. Я, скорее всего, стану тебе обузой, а бабушка взамен любви будет пичкать тебя углеводами, но факт остается фактом: мы тебя любим.

– У меня скоро кончится смена, – подмигиваю я маме. – Если появится босс, вам несдобровать. Обует вас в цементные ботинки и отправит спать к рыбам. Через дорогу есть кафе. Подождите меня там. Я приду через пять минут.

Однако мама не двигается – стоит и глядит на меня.

– Ты была чудесная королева, – говорит она. – Будто для этого и родилась.

И тут появляется мой босс, Пит. Он с грохотом толкает бабушку на шкаф с документами – вовсе не из-за бандитских замашек, а потому что не заметил ее, не ожидал обнаружить у себя в кабинете старушку. Пит смотрит на маму, которая прижала руки к груди, сносно изображая слабую женщину, а затем переводит взгляд на меня.

– Что за херня? – говорит Пит. – Десант Армии спасения? Знаю я вас. Здесь никого не надо спасать, разве что от старых дев, которые не любят, когда другим весело.

– Неужели у меня такой набожный вид? – спрашивает мама. – Нет, правда, надо пересмотреть свой гардероб. Я явно теряю репутацию великой блудницы.

– Ты вообще кто такая? – Пит растерян и снова поворачивается ко мне. – А ты что здесь забыла? За баром никого, уже очередь выстроилась.

– Там всего два человека, – говорит мама. – И один из них спит.

– Да пошла ты! – срывается Пит, и я, разинув рот, наблюдаю, как мама расправляет плечи, хватает его за грудки и с грохотом припечатывает к шкафу, где секунду назад стояла бабушка. Пит ошеломлен. Я от удивления даже не смеюсь.

– Не говори так со мной, – приказывает мама. – Я забираю дочь, мы уходим. А ты, позор человечества, лучше заткнись, а не то выдеру у тебя последние волосы и в зад засуну.

Она отпускает его и выходит из кабинета. Я, взяв бабушку за руку, подхватываю с вешалки пальто с сумкой и спешу следом – через бар, мимо стриптизерши, вышибалы, девицы в дверях – наружу, в промозглый пасмурный день.

Мама стоит на улице, подняв лицо к дождю. Она смеется, воздев к небу руки, и ловит дождинки пальцами.

– Мама! – Я со смехом обнимаю ее. – «Волосы в зад засуну»… Ну ты и выдала!

– Зато сработало. Я ведь его напугала? – Мама нам улыбается, и меня накрывает волна облегчения – будто мое сердце только сейчас начало биться. Все это время у меня была семья. Какая же я глупая!..

– Так ты вернешься домой? – спрашивает мама, прижавшись ко мне сырой холодной щекой.