Робин Шоун - Мужчина и женщина

Он вскинулся и одновременно потянул ее вниз, вынуждая принять его твердость: больше ему нечего было дать.

Меган медленно усваивала ритм: вверх — бедра и лоно сжимают его; вниз — бедра и лоно раскрываются. В слепом вожделении она подалась вперед и припечатала его ладони своими. Ладонями женщины, привыкшей к стирке и кухонной плите.

Солнце озарило ее светящимся нимбом. Мохаммед молча наблюдал, как колышутся ее груди и натягиваются жилы на шее. Хриплое дыхание сливалось с сочными шлепками плоти о плоть. Меган скакала на нем, пока он не ощутил солнце на своей спине, и землю под ногами, и ветер в лицо, потому что оба они ускакали галопом в прошлое, где были молоды и невинны.

И вдруг все замерло: скачки, движения, бег к свободе. Меган смотрела на него: лицо залито потом и светом, волосы липли к щекам и груди. Ее лоно трепетало в блаженных спазмах, сжималось, расслаблялось, сжималось, расслаблялось… вокруг его сердца.

Мохаммед подавил мучительный крик. Он еще не был готов снова вернуться в тело евнуха. Не сейчас, когда кровь по-прежнему пела в жилах и желание огнем пробегало по спине. Меган отдышалась и подняла голову:

— Ты не можешь, верно?

Он не стал притворяться, будто не понимает.

— Не могу.

Но, Боже, Аллах, он хотел! Как он хотел!

— Я дам тебе облегчение, Мохаммед. Она поспешно встала на колено, и он выскользнул из нее, хотя напряженное твердое копье тянулось к ней. Он не мог наглядеться на эту красоту: женское лоно — розовое, влажное, обрамленное крутыми черными завитками, темнее, чем у нее на голове и под мышками. Меган быстро подняла ногу и перенесла через него, так что теперь ее ноги были скромно сжаты.

— Пойдем со мной, — велела она таким же беспрекословным тоном, каким он отдавал приказания раньше.

— Зачем? — с трудом выговорил Мохаммед, пытаясь прийти в себя.

Почему они не могут остаться здесь, пусть и ненадолго?

— Я хочу сделать приношение, — загадочно обронила Меган.

Нагнувшись в водопаде сверкающих прядей, она достала что-то из кармана плаща. Мохаммед не успел разглядеть, что именно: она тут же выпрямилась и направилась к источнику. Ягодицы мягко перекатывались, бедра покачивались.

Он последовал за ней.

Меган встала перед естественной купелью, где матери крестили детей, опустила правую руку в воду, зачерпнула и, повернувшись, вылила воду на его плоть. Мохаммед ахнул. Вода оказалась ледяной. Еще недавно грозный, готовый к бою жезл увял на глазах.

Не обращая внимания на дело рук своих, она сосредоточенно развернула французский конверт и повесила на куст, украшенный сотнями развевающихся лоскутов.

Мохаммед чуть не расплакался. Она окрестила его мужской придаток, как женщины крестят новорожденных! И оставила конверт в знак благодарности, подобно матерям, отрывающим полосы от свивальников!

— Думаешь, удача, которую просят хорошие матери для своих малышей, посетит и меня? — грубовато усмехнулся он.

— Обязательно, — твердо заверила она. — Но позже. В теплой комнате и мягкой постели.

Он уже испытал одно чудо прошлой ночью, в глубинах ее тела, и второго не ожидал. Мохаммед помог Меган одеться: расправил нижние юбки, подвязал турнюр, застегнул верхнюю юбку и лиф. И даже заплел в косу волосы, нагретые солнцем и ставшие мягче пуха. Все это время Меган почти не шевелилась, не привыкшая к тому, чтобы кто-то заботился о ней.

И Мохаммед не переставал удивляться ее мужу. Каким же идиотом нужно быть, чтобы отвергнуть любовь Меган! Будь она его женщиной, он предупреждал бы ее малейшее желание.

Но он не мужчина, а евнух.

Меган уложила косы, нахлобучила шляпу, натянула перчатки, пока он натягивал тобс и обматывал тюрбан вокруг головы. Сегодня он был тяжелее булыжника.

Они молча пробрались сквозь чащу разросшихся кустов терновника и подошли к коляске. Мохаммед отвязал пасущуюся лошадь и запряг. Меган самостоятельно забралась на сиденье.

Ему хотелось сорвать с нее траурные плащ и шляпу. Съесть еще немного невкусного пирога, запить прокисшим сидром, полежать на солние, видя над собой ее обнаженное тело.

— Ты сказал, что евнухи, лишенные мужского достоинства или мошонки, иногда женятся, — начала она, не сводя взгляда с мерина, неторопливо шагающего по тропинке.

Губы Мохаммеда мрачно сжались.

— Да.

Он знал, что последует за этим.

— Но они не женились бы, если бы не могли наслаждаться женскими ласками. Не так ли? Мохаммед встряхнул поводьями.

— Так.

На обратном пути никто не произнес ни слова. Но Мохаммед чувствовал решимость Меган дать ему удовлетворение. Решимость, порождавшую одновременно гнев и надежду. Злость на ее нежелание понять ущербность евнуха; надежду на то, что она докажет его способность познать все плотские радости.

Молодой конюх придержал мерина, пока Мохаммед выбирался из коляски. Впервые он обрадовался тому, что ежедневные физические упражнения помогли ему сохранить форму и не разжиреть, подобно многим евнухам. Его сила поможет ему неустанно ублажать Меган.

Повернувшись, он предложил ей руку. Но она яростно полоснула взглядом мальчишку. Не нужно было и оглядываться, чтобы понять, в чем дело. Бедняга вытаращился на араба, одетого, как ему казалось, в женскую рубаху.

— Меган, — тихо окликнул Мохаммед. Она неохотно отвела глаза от конюха.

— Я привык к любопытству окружающих, — пояснил он.

Меган подала ему руку, но хмуриться не перестала.

После свежего воздуха и яркого солнца полутемные тесные помещения действовали на нервы. От едкого запаха тушеной капусты с говядиной к горлу подкатывала тошнота. Хозяина, любезно согласившегося привести Мохаммеду шлюху, не было на месте. Из пивной доносился громкий гвалт. Пока их не было, служанка успела прибрать комнату. Постель была застелена, стул стоял у камина, кувшин занял свое место в тазике. Все следы ночных похождений исчезли, словно здесь никогда не бывало женщины.

Мохаммед запер дверь.

Меган ждала его у кровати.

— Верю, что ты дашь мне новое наслаждение, Мохаммед.

— Разденься, Меган.

Меган, не спуская с него глаз, освободилась от одежды.

— Садись на постель, — резко приказал он.

Она повиновалась.

Он безмолвно снял тюрбан, сорвал с себя рубаху. Что он собирается делать?

Меган бросила на пол подушку, он встал на нее коленями. Ему не пришлось просить ее раздвинуть ноги. Мохаммед нежно сжал ее груди, набухшие и чувствительные, окутанные полуденной тенью. Опустив руку, он коснулся ее лона: клитор был все еще налит кровью, нижние губы блестели влагой. Нетронутые красотой и жестокостью, воплощением которых была Аравия.

Она легко приняла в себя палец, второй… Он смотрел на тесное кольцо ее плоти и темное вторжение своей руки. Из ее тела лилась влага, жемчужно-белый любовный напиток. Он медленно продвигался вперед, пока оба пальца не исчезли из вида. За ними последовали третий и четвертый, неукротимо втянутые в крохотную бездну. Меган поморщилась, но не воспротивилась. Она не откажет ему ни в чем, а он не знал причин такого великодушия.

Чуть подтянувшись, он взял в рот ее левый сосок. Ее сердце билось прямо ему в язык, отдаваясь в кончики пальцев. Лоно женщины предназначено для рождения детей. Груди женщины должны питать новорожденных. Но от их союза не будет отпрысков.

Он сосал, давая ей помощь, в которой она нуждалась. В которой нуждался он. В которой они нуждались оба.

Теперь он проник в нее четырьмя пальцами: до первого сустава… до второго… растягивая так, как не смог бы ребенок. Меган сжала его внутренними мышцами. Он обвел большим пальцем клитор, наслаждаясь ее внешней твердостью и внутренней мягкостью.

Ее оргазм разбился о его пальцы, вынуждая разделить ее удовольствие и боль. Предательская капля влаги повисла на его жезле.

Прохладные пальцы прижались к его ушам; жар ее дыхания шевелил волосы на его голове. Она зарылась лицом в волнистые пряди, пока он высасывал из нее последние спазмы наслаждения.

Прошло несколько долгих минут, пока они сидели в той же позе: его пальцы в ее лоне, ее сосок у него во рту, соединенные так, как не было и не могло быть описано ни в одном эротическом трактате. Наконец он неохотно выпустил сосок. Тяжесть, пригибавшая его голову, исчезла, пальцы стиснувшие уши, скользнули к его щекам. Щекам, на которых не было щетины, могущей уколоть тонкую кожу. Не было, и быть не могло. Он поднял голову и встретил ее выжидающий взгляд.

— У меня был сын, — сказал он.

Ее пальцы застыли на его щеках. Мышцы лона плотно обхватили его пальцы.

— Не сын от плоти моей, — хрипло пояснил он, — просто мальчик, порученный моим заботам, когда мне исполнилось двадцать семь. Мы… — он не выдаст причину ссылки своего питомца: не его эта тайна, — приехали в Англию девять лет назад. На прошлой неделе он пригрозил убить меня, если я посмею обидеть его женщину.

В глазах стыл океан боли. А может, она видела всего лишь страх. Ужас перед тем, что другой мужчина предпочел разорвать многолетние духовные узы, если он причинит зло его женщине.

— Слова, сказанные в порыве гнева, лучше поскорее забыть и простить, — посоветовала она.

— Эти слова были произнесены не в запальчивости. Он чуть согнул в ней пальцы, Меган сжалась.

— Он убил бы меня, и не мне его осуждать. Он лишь выполнял свой долг.

— Ты представлял… опасность для этой женщины?

— Да.

Пульс, бившийся в ней, участился.

— Почему?

— .Потому что ревновал.

Воспоминания всколыхнули в нем боль и ярость.

— Потому что хотел того, что было у него. Свою женщину.

— Но ты не сделал ей зла.

— Нет.

По-прежнему ли вместе те двое или он необратимо встал между ними?

— Он… он живет здесь?

— В Лондоне.

— И поэтому ты приехал в Лендз-Энд? Сбежал от этого человека и его… женщины?

Мохаммед открыл рот, чтобы сказать правду. И не смог.