– Да ладно… Был бы не козел, не спорил бы. Какая ему разница – добровольно, не добровольно…

– Есть разница. Это просто Лёню знать надо. У него вообще принципы такие…

– Да знаем мы эти принципы, господи! Сегодня наобещать, а завтра – фиг вам!

– Нет, Лёня не такой.

– Слушай, чего ты заладила: «Такой, не такой!» Мы же договорились, что я буду действовать по своему усмотрению! – В голосе Мстиславы послышалось раздражение. – Договорились или нет?

– Да. Договорились. Извини.

– Вот так вот. И не перебивай меня… – уже более миролюбиво произнесла она в трубку. И тут же добавила: – Кстати, о помощи… Он ведь и впрямь через адвоката тебе деньги передал. Довольно порядочную сумму, между прочим.

– Ну, вот видишь…

– Что – вот видишь? Это еще ничего не значит! Мы потом их лучше из общей задолженности по алиментам вычтем. Проявим женское благородство! – коротко хохотнула Мстислава. – И не более того! И вообще, кончай занудствовать! Тебе квартира не нужна, что ли?

– Не злись, Мстислава.

– Да я не злюсь! Просто я терпеть не могу работать с такими, как ты, тетками! Которые от сопливой своей добродетели только и делают, что в рефлексии впадают, и никому от них толку нету! Если хочешь, то от этой надуманной совестливости настоящее зло идет, стопроцентное. Потому что она беззубая, эта твоя добродетель. Вот скажи, ты из жалости да доброты столько лет молчала и от мужа правду скрывала?

– Да… Наверное…

– А на фига? Видишь, что из этого получилось? Хрень получилась! Сплошные обиды и душевные раны. Так что уж лучше быть сукой и сволочью. По крайней мере, всем понятно, чего от тебя ожидать можно. А стыдливое твое молчание из тебя еще большую сволочь делает. Да вдобавок и сама ты покою не знаешь, избиваешь себя розгами… Ведь избиваешь, признайся? И получаешься при этом все равно сволочью, но только белой и пушистой. Согласись, глупо же? Уж если делаешь зло, то не лучше ли смело заявить: да, вот такая я сволочь! По крайней мере, так честнее будет.

– Да, Мстислава. Я сволочь.

– Ну ты что? Обиделась, что ли?

– Нет. Не обиделась. Просто… Просто мне внутри стыдно, понимаешь? Никак от этого чувства отделаться не могу. Да и не отделаюсь уже никогда, наверное. Хотя это мои проблемы, прости…

– Вот, в этом ты вся и есть… Обижают – не обижаешься, выгоняют – уходишь, отбирают – отдаешь… Одно слово – беззубая страдалица! Голубой воришка! И сама не знаешь, чего хочешь…

– Ладно, Мстислава. Не злись. Я все поняла. Спасибо, – попыталась свернуть разговор Майя.

– За деньгами когда придешь?

– Завтра.

– Но я тебя убедила или нет?

– Да не надо меня ни в чем убеждать! Видимо, у меня природа такая – беззубострадальческая. Но пусть моя природа тебя не беспокоит, Мстислава. Делаешь свое дело – и делай…

Так они и спорили еще целых четыре года, повторяя этот разговор в различных вариациях. И сами не заметили, как стали не то что бы подругами, а скорее странно-душевными приятельницами. За эти четыре года один суд плавно перетекал в другой, из первой инстанции в кассацию, потом этот казусный спор о взыскании алиментов и до Верховного суда добрался. И, как и предсказывала Мстислава, ни один суд дальше его величества формального обстоятельства так и не продвинулся. В общем, все шло так, как и было задумано молодым адвокатом Найденовой, и даже судебное решение о наложении ареста на долю Лёни в квартире в счет невыплаченных алиментов ею было уже получено. Надо было ехать в Питер, оформлять документы. И вдруг откуда ни возьмись этот Европейский суд – Леонид Гофман против России…


– …Эй, Майка! Ты чего, спишь, что ли? – вздрогнула от прозвучавшего над головой Дининого голоса Майя. И даже дернулась слегка, чуть не снеся на пол примостившуюся на подлокотнике кресла чашку с давно остывшим кофе.

– Нет, я не сплю… А ты что, уже все? Подстриглась?

– Ну да… Посмотри, красота какая! Сразу видно, что дорого…

Дина тряхнула головой, отчего острые вытянутые прядки колыхнулись капризно и тут же вернулись каждая на свое прежнее место – то самое, отведенное им парикмахершей.

– Здорово, правда? Я эту стрижку сама из журнала выбрала. По-моему, мне идет. Спасибо за подарок, Майка! Иди, плати. Денег-то у тебя хватит?

– Надеюсь… – неопределенно пожала плечами Майя.

Денег хватило в обрез. Совсем не рассчитывала она на такую сумму, если честно, когда хотела одарить Динку ко дню рождения. А если уж совсем честной быть, то денег этих жалко было до слез. Права, наверное, была Мстислава, когда рассуждала о вредности бело-пушистой доброты…

– Ну что? Еще посидим где-нибудь или просто прогуляемся? – весело спросила Дина, когда они вышли из парикмахерской. Голову она держала гордо и прямо и даже поглядывала на проходящих мимо «недорого подстриженных» женщин с некоторой спесью, потряхивая новой челкой.

– Нет, Дин. Я не могу. Мне еще к Славке зайти надо. Я обещала.

– Это к адвокатке твоей, что ль? А зачем?

– Да так… Она вчера звонила, там очередная бумага пришла…

– Ну так пусть сама разбирается! Ты ей за это деньги платишь, между прочим!

– Я пойду, Дина. Неудобно. Обещала же.

– Ну иди, что ж… Завтра придешь к нам? Посидим, рождение мое отметим… Только я угощения не обещаю. У нас, как всегда, денег нет. Придешь?

– Приду, Дина. Все, пока.

– Пока…

Мстислава встретила ее в дверях, что-то жуя на ходу. Она всегда перекусывала вот так – на ходу. Оттого, наверное, и худая такая была. Вся в движении. Короткий халатик-кимоно открывал на обозрение длиннющие и голенастые, как у подростка, ноги, на голове красовался огромный махровый тюрбан, тонкие кружочки огурца закрывали лоб и щеки, и даже на шее непонятно каким образом прилепилась и держалась парочка таких кружочков.

– Ты проходи в комнату, я сейчас! – унеслась она быстрым ветром в ванную. – Если хочешь кофе – вари сама!

– Нет, я не хочу. Спасибо.

– Тогда иди в комнату, там на столике бумаги лежат. Садись и читай. Я быстро! Только волосы высушу!

– Ага, иду…

– У меня там не прибрано, не обращай внимания на беспорядок!

В квартире Мстиславы «прибранного» порядка сроду не бывало. Могла и не предупреждать. Впрочем, от этого квартира совсем не выглядела запущенной и, судя по всему, порядок здесь очень соблюдался, но скорее внутренний, чем внешний. Того сорта порядок, когда, как учила Майю в детстве мама, «в углах чисто, а на параде в кучу свалено». То есть первый взгляд видел беспорядок, конечно, а вот копни этим взглядом поглубже, и обнаружится во всех шкафах, потайных хозяйских местечках да на полочках как раз порядок необыкновеннейший. А снаружи – что ж, пусть. Подумаешь, постель не убрана, одежда на спинке кресла устроилась цветными слоями, на полу перед телевизором подушка, и чашка с недопитым кофе, и пепельница с окурком… А по единственному креслу еще и клубочки из трусиков, лифчика и колготок уютно расположились…

Постояв секунду над изысканно-интимным Мстиславиным хозяйством и так и не решившись его убрать, Майя взяла лежащие на столе листочки, устроилась по-турецки на светлом ковре. Задумалась. Может, вообще их не читать? Может, лучше уйти, спрятаться, зарыться головой в песок? А что, у нее это неплохо уже получается. Насобачилась за четыре года. Человек ко всему, наверное, привыкает. И быть дрянью тоже привыкает. Еще немного, и можно уже претендовать на звание «суки сознательной», как учит ее молодая циничная адвокат Мстислава Найденова.

От звука взвывшего в ванной фена она вздрогнула, будто поймали ее на чем постыдном. И начала читать. Тонкие листки дрожали в пальцах, смысл текста скользил мимо сознания, задерживаясь в нем короткими фразами. Короткими, но хлесткими и больными, как удары ивовых розог. Хотя откуда она знает, какие они – удары ивовых розог? Наверное, такие и есть. Нервно-жгучие, стыдные.

«…Дело инициировано жалобой Гофмана Леонида Михайловича, приобретшего гражданство Федеративной Республики Германии. Жалоба подана в Европейскую комиссию по правам человека против Российской Федерации в соответствии с положениями Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, впоследствии передана в Европейский суд и принята к разбирательству…»

Так. Принята к разбирательству, значит. Лёня против Российской Федерации. А не против нее, Майи Гофман, своей бывшей жены. Хотя это не утешает совсем. Так, что там дальше… Это пропустим, это юридические всякие формальности… А, вот само Лёнино заявление…

«…Примененное российское законодательство позволяет оспорить запись об отцовстве в течение одного года с того момента, когда лицу стало известно о такой записи. Искренне считая себя действительным отцом на протяжении десяти лет, я никак не мог подать иск об оспаривании отцовства в установленный годичный срок. В соответствии с Европейской конвенцией о правах человека каждый имеет право на уважение его частной и семейной жизни… Не допускается вмешательство со стороны публичных властей в осуществление этого права…»

Далее мелким убористым шрифтом шли разъяснения, объясняющие юридическую суть вмешательства российских властей в осуществление Лёниного права на уважение частной жизни. Незнакомые термины, длинные ссылки на законы, постановления, потом опять ссылка на конвенцию… И только в конце обыкновенная «человеческая» фраза – о том как раз, как истец, не собираясь и впредь отказывать в материальной помощи семье бывшей жены и ее ребенку, просит освободить его от формального и унизительно-принудительного взыскания алиментных обязательств. Иски же бывшей жены об этом принудительном взыскании причинили ему крайнюю боль и страдания…

Дочитать до конца весь текст Майя не смогла. Зачем она вообще сюда приперлась, черт ее подери? Чтоб лишний раз себя розгами высечь? Раз не получается из нее «суки сознательной», так и ходить не надо, и читать этого не надо! А надо жить и колыхаться дальше, как та дрянь в проруби, которая ни к одному краю пристать не может. Ни к честно-благородному, ни к сучье-сознательному.